Оглядывая землю под ногами, я заметил: что-то тускло блеснуло на солнце. Это была небольшая квадратная пластина, размером с портсигар.
– Лёша! Смотри, что я нашёл!
Пластинка оказалась бронзовым образком. С его темной поверхности на нас смотрел лик какого-то святого. Был он бородат, и густые волосы картинно спадали на плечи, а его голову охватывал тоненький обруч нимба.
– Примерно такую я в нашем музее видел, – сказал Лёша. – Это вроде бы Никола-угодник…
– Неужели? – я не скрывал радости. – Образки с его изображением казаки как раз и прибивали к крестам!
– Святой хорошо сохранился, – заметил Лёша. – И как будто специально нас дожидался. Наверняка тут люди бывали, но он почему-то им в глаза не кинулся…
Меня тоже что-то смущало в этой находке. Но как бы то ни было, а мы, в сущности, сделали маленькое открытие. Здесь, вот на этом месте, когда-то давным-давно стояли русские люди, первыми увидевшие Камчатку. И у этой сопки действительно высились кресты: вот ямки, а вот – чёрный трухлявый обломок столба. Но куда исчезли остальные части крестов? Наверное, ручей, разлившись весной, своротил и унёс их в реку…
Передохнув, мы решили: неплохо бы пообедать. И желательно горяченьким!
Лёша велел мне набрать мха и крепких сухих веточек. Сам он тоже не терял времени даром: разыскал возле ручья плоский камешек с небольшим углублением посередине. Выбрал толстый ровный сучок, ножом продолбил в нём лунку, обложил её мхом, снял с рюкзака тонкую капроновую верёвку и обернул её два раза вокруг палочки, которую вставил в углубление камня:
– Проверим древний способ!
– Ну, Никола-угодник, помогай, милый…
Придерживая ногой палочку, Лёша начал быстро вращать её веревкой. Дерево постепенно углублялось в лунку, на мох посыпалась древесная крошка, но огня почему-то не получалось.
Лёша, чертыхаясь, перерубил пополам другой сучок, выдолбил в нем отверстие, вставил палочку в камень, а её конец втиснул в лунку старого сучка.
– Вот теперь скорее загорится!
И точно: вскоре потянуло дымком, искорками полетели на мох опилки, и через каких-то минут сорок мы сидели у настоящего костра.
А после обеда снова захотелось побродить там, где когда-то стояли кресты. Знаете, у меня есть одна странность. Не знаю, может, это ненормально, но я люблю… кладбища. В каком бы городе или селе ни был, обязательно схожу на местное кладбище. Нет, я неточно выразился: не то, чтобы я их люблю или вижу в них некую прелесть… Как бы это объяснить? Ну вот, ходишь по тихим аллеям, смотришь на надписи на памятниках, видишь фотографии людей, ушедших в небытие – и они словно оживают, можно придумывать разные истории, угадывать характеры. Как бы прикасаться к чужой жизни, которая вдруг становится близкой и понятной тебе.
Я не верю в смерть. Да, действительно, жизнь человека однажды меркнет, и он перестаёт дышать, видеть, чувствовать. Вот так сразу? Некоторые учёные говорят, что жизнь отходит постепенно – мозг ещё некоторое время работает, и человек, наверное, слышит, как с ним прощаются его близкие, плачут, кричат в голос. А потом – тьма, мрак и совсем-совсем ничего нет? Жил, был – и ничего?
В общем-то, банальные, конечно, мысли. Вернее, вопросы. Многие их себе задавали, задают и будут задавать. Я родился, я был. А до рождения меня не было? Нет, наверное, всё-таки был. Человек – звено цепочки, частичка своего рода-племени, который тянется ниточкой через всю историю Человечества: звено к звену, бесконечное множество звеньев составляет единую незримую цепь, и значит, я появился на свет неслучайно – был предусмотрен, закодирован, ожидаем в этом бесконечном ряду. Значит, я был в свих предках, может, они даже думали обо мне, вот о таком, какой я есть. Но, может, я виделся им лучше, умнее, благороднее. А получился вот таким…
– Фантазер, – смеялась ОВ, когда я делился с ней своими мыслями. – Какой милый! В твои фантазии не вписываются разные допустимые генетические погрешности…
– Какие именно?
– Ну, адюльтер, например, – она картинно опускала свои невинные ангельские глаза, исподлобья, однако, наблюдая за моей реакцией. – Предки могли думать о чём угодно, а их якобы наследник оказывался, в конце концов, чужим…
– Насчёт других не знаю, а мои бабки гулящими не были, – резко оборвал я её. – Если любили, то одного и всю жизнь.
– А я, значит, гулящая? – ОВ закусила нижнюю губу и отвернулась к стенке. – Спасибо, милый, за комплимент…
– Ну что ты, что ты…
Больше я никогда об этом не говорил с ОВ. И тем более, не рассказывал ей о том, что испытывал порой при чтении книг по истории. Открываешь Соловьёва или Ключевского: кровавые войны, набеги печенегов, скитания Феофана Грека, плавание Семена Дежнёва, полчища татаро-монголов, хищный Кучум – и вдруг забьётся сердце: всё это было, было со мной, ну как же – чёрное солнце над полком Игоревым, моление Даниила Заточника, которое, кажется, слышал наяву, и опричнина, и Степан Разин, кланяющийся с лобного места народу, и средь той толпы был ты! Вас посещало такое чувство? И как его назвать иначе, если не ощущением бесконечности цепочки своего рода? И разве вам не снились сны – хотя бы сны! – такие: дымное небо Аустерлица, сухой и колючий ветер Сенатской площади, и стрела, пущенная Кучумом, угодила в ваше плечо…
– Слушай, Лёша, у меня такое чувство, будто я когда-то, давным-давно стоял вот здесь, и видел эту реку, сопки, тундру, и только этого ручья тут не было…
– А я думал, такое только со мной бывает…
– И чем ты это объясняешь?
– Мой дед говорил, где наши предки ходили, там их дух остаётся. Когда человек нашего рода в то же место приходит, то духи помогают ему охотиться, защищают, о себе память возвращают.
– Да нет, это – религия. Тут что-то другое. А что?
Мельгытанги – огненные люди
(Продолжение)
Снег валил тяжелыми мокрыми хлопьями. Оленей и нарты пришлось бросить: упряжки застревали в рыхлом месиве, а по утреннему насту хоры30 сбивали копыта. Собаки тоже с трудом набирали ход, отказывались тащить нарты. Псы ложились в снег и лежали, равнодушные ко всему на свете. Вожаки исподтишка перекусывали и обгладывали алыки31– и тогда на восстановление упряжки требовалось несколько часов.
Измотанные казаки к вечеру выбирали безветренное место, где снега было поменьше, и разводили костры. На огонь почему-то прилетали совы и молча кружили над лагерем. То одна, то другая белая птица опускалась на наст и застывала, уставив пылающий взор на людей. Юкагиры шептали под нос заговоры: сов они почитали волшебными, боялись их якобы тайного могущества.
– Тьфу, тьфу, снежная бабушка! – бубнил Ома. – Никто тебя не звал охотиться! Улетай, бабушка, улетай! Кушай воздух – зверей нам оставь…
Совы взлетали со своих мест, молчаливо удалялись в лес. Юкагиры называли их плохим птичьим народом: поймают зайца ли, куропатку ли, выберут клювом самое лакомое – мозг, глаза, а остальное бросят. А могут и вовсе ничего не есть, кроме воздуха. День и ночь летают – не устают. Волшебные птицы!
– Что за небылицы? – не верили казаки. – И какая такая бабушка? Птица – и весь сказ! А то – бабушка снежная…
Атласов нашел-таки объяснение названию сов по-юкагирски. Совы сидели неподвижно, сгорбившись – напоминали старых женщин в толстых кухлянках. Якуты тоже прозвали этих птиц каар-эбэ32, уважали их за способность долго обходиться без пищи. Дело не в волшебстве или сверх естественных возможностях – просто «снежные бабушки» научились сносить невзгоды жизни в тундре.
На привале казаки обсуждали поведение сов, обсыхали, ели, вели неспешные беседы – и трудности пути, нелепые обиды забывались. Да к тому ж, коли Атласов даст каждому по чарочке, и песни можно петь. Но больше всего казаки любили вечерние разговоры с самим Владимиром Владимировичем. Простой мужик, вроде их самих, а знал много, повидал немало, и здесь, в Корятчине, всё примечает, ну ладно бы – обычаями и нравами интересовался, а то ведь выспросит у иноверцев название каждого кустика, малой птахи или какого-нибудь неприметного ручья – многое ему надо уразуметь!
– Всё бы хорошо, – пожаловался молодой казак Яшка Волокита, – да болезнь приключается: зубы шатаются, дёсны пухнут…
– А я что велел? Пейте отвар стланика! Приметили, поди: коряки его заместо воды дуют – и здоровы!
– Больно противная водица, – сплюнул Яшка.
– А я вот что скажу, – продолжал Атласов. – Ермак Тимофеевич много стрельцов и казаков из-за цинги потерял. Никто не надоумил их пить стланиковую воду. Нарвите веток стланика, запаривайте в воде и пейте. Слыхали?! И строганиной не гнушайтесь. Вместе с чукчами и юкагирами её употребляйте. Они-то знают: в варёной рыбе да мясе полезности, видно, меньше. Силы нам, братцы, нужны, чтобы Камчатку изведать, всю её выглядеть…
