Посидели они с командиром, поговорили за жизнь, попересказывали друг другу весёлые морские байки и специфичные армейские анекдоты, славящиеся своей плоскостью, благодаря чему они легко усваиваются и сотнями укладываются в черепушечке. Про расчистку снега больше никто из них уже не вспоминал, как будто всё случившееся было не более чем страшный сон.
А этот белый виновник всего происшедшего спокойно падал и падал на земной покров, создавая свой собственный неподражаемый живописный ландшафт. Близилось Рождество Христово. Жизнь продолжалась.
ГЛАВА 18 РОЖДЕСТВО НАРАСХВАТ
«Поражена не только кора головного мозга, но и его, так сказать, древесина».
Медицинская мудрость
И у меня эта самая жизнь тоже продолжалась. Всё в ней текло, всё менялось. Местами, даже, бурно кипело. Про такую кипучесть мне и хотелось бы Вам поведать.
Один раз, будучи старлеем (старшим лейтенантом), попал я служить начмедом в одну крайне хорошую часть. Реально попал, по полной программе. Если не верите, то могу показать документы с печатями и угловыми штампами. А, Вы не верите, что части хорошие бывают? Читайте дальше. Это «факт».
Ну, вот. В части меня сразу горячо полюбили. Особенно начальник одного из подразделений. Фамилия его была не то Хавченко, не то Хамченко, одно из двух (как Вы уже успели заметить, на фамилии я не очень).
Хавченко. Он же «Тюфяк». Он же «Харя». Характер прескверный. Интеллект безвозвратно потерян. Приземист, чопорен, тормознут. От того, что постоянно курит, изо рта разит трупным запахом. Пьёт систематически. Любит порку и дешёвый трёхзвёздочный коньяк. Женат. Есть дети, но не от него, о чём сам не подозревает. Про такого говорят: «Инвалид без преимущественного права парковки». Должность: начальник подразделения. Звание — капитан II ранга.
И вот, он при каждой нашей встрече выражал мне своё глубокое почтение. То интересовался, почему я всё время такой довольный (а я слышал совет: «Улыбайтесь, это всех раздражает»); то переживал, как так получилось, что я заболел и оказался негодным к службе. А ещё больше Тюфяк переживал, что не является моим прямым командиром. Видимо потому, что мог бы тогда ближе заниматься моими проблемами, вследствие чего служить мне было бы «легче», и тягостей оставалось меньше.
Но в декабре заветная карьерная мечта капдва осуществилась, и попал я временно к нему в подчинённые. Временно, так как не любило его высшее командование и на должность заместителя командира части поставило ненадолго.
Однажды, перед самым Новым Годом, случился у меня стресс. Или что-то отдалённо на него похожее. Захворал я. Тут необходимо сделать лирическое отступление. Дело в том, что военнослужащий моряк, заболев, обязан доложить об этом факте начальству. И не сказано нигде, что он должен лично пребывать в части и писать рапорт. А начальники хотят, чтобы прибыл ты. И неважно, какое у тебя состояние. Хоть ты при смерти: будь любезен, доберись до части, доложи в письменном виде о болезни — и помирай на здоровье, сколько душе угодно. Был у нас случай… Военнослужащая, с высоким артериальным давлением, дошла до части и доложила о своём недуге на бумаге. А по дороге в госпиталь скоропостижно скончалась от нахлынувшего гемморрагического инсульта на крыльце приёмного отделения. И никто за это не ответил. Вот так.
Так вот. Заболел я весьма сильно и скоропостижно. Полярная ночь к тому же усугубляла моё щекотливое положение. Трое суток подряд я не мог уснуть. И так, и об косяк: не спится и всё. Я уже и до ста считал, и Пушкина вспоминал, а сон ко мне упорно не шёл. Тогда уже я сходил к невропатологу, взял небольшую кучку таблеток снотворного и, как Вы сами понимаете, приехать доложить о заболевании своём не смог. Правда, из последних сил я дополз до мобильника и позвонил в часть, чтобы они там, бедолаги горемычные, не суетились по поводу временного отсутствия захворавшего начмеда.
Но, товарищ Хамченко взволновался за меня и, пропустив вверенную службу, на следующий день навестил самолично. Увидев, в каком я нахожусь тяжёлом состоянии, и трижды прочитав справку от начальника неврологического отделения, он сказал, что знает, как я болею, как мне в настоящее время трудно и пообещал меня «вылечить». А чтобы при лечении я не чувствовал себя одиноко, он даже решил поступиться семьёй и заверил меня, что готов встречать все Рождественские праздники вместе со мной. Честно-честно. Представляете, какое самопожертвование?
Разумеется, я, как представитель медицинского братства, не мог принять такой дар безвозмездно. Поэтому, не размышляя особо долго, моя персона написала рапорт командиру, что Хавченко чересчур обеспокоен моим положением и совсем не занимается родными. Ответом мне стало лишение 100 % четырнадцатой зарплаты (или, как её именуют, ЕДВ), а Хамченко — наказание: как можно плотнее опекать моё старлеевское тело.
От командирского наказа Харя даже на день рождения меня чуть было не пригласил. Звал без подарков. Я, окончательно не выдержав такого издевательства над старшим моряком, плюнул, и всё Рождество провёл с нашим весёлым медицинским братством, коего по Северному краю раскидано практически по всем гарнизонам, базам и медпунктам.
Бедные военные во главе с Хавченко! Они так переживали, что войдут в Новый Год без меня. Пришли в последний день декабря и, несмотря на то, что это был выходной, долго-долго сидели у дверей. Потом сбегали на почту и, вместо того, чтобы позвонить на сотовый телефон, послали срочную телеграмму на адрес прописки моей жены (чувствуете опять военную логику?) — с требованием сиюминутно появиться на празднике.
Раздавшийся от супруги секретный звонок известил, что из части поступило послание. Текст был зачитан вслух. Недолго думая, я решил удивить военных. С одной стороны, попросил жену из Питера послать телеграмму вроде «Зажим вам на кожный лоскут». Сам же зашёл с другой и выслал из городка вторую, похожую. Содержание ее впоследствии стало нарицательным и приобрёло обширную мировую известность, звучавшее приблизительно так: «Пинцет вам в забрало, товарищи». И подписался. Вроде бы и грубости открытой нет, а ощущение у них сложилось, судя по реакции, что отправили их далеко и на продолжительное время. Открыто советую так сделать, если вдруг и Вас в Новый год искать будут!
Так вот, значит. Телеграмму вояки отправили и вновь прибежали к квартире, где я обитал, и стали ждать результата своих необдуманных почтовых действий. Почему-то не дождавшись (то ли потому, что от Питера 29 часов на поезде ехать, то ли ещё почему), погрустневшие однополчане разбрелись по домам, оставив мне в двери поздравительную записку, с пожеланиями немедленно прибыть в часть. Наверное, фуршет у них там был что ли.
Вот какие «заботливые» люди! А вы не верили. А я даже немного сожалел, что новогодний банкет пропустил, но это чувство очень быстро прошло. Я лишь короткое время помнил, какой же моральный урод (от слова «уродился», если кто позабыл) этот Хамченко, и сейчас уже, наверное, Вам его и не опишу. Ровно, как и те праздники, когда военные меня искали сломя голову.
Как только не мешала нам военная среда, но помощь людям мы несли всегда.
Медицинско-военно-морской фольклор
В промежутках между борьбой супротив военных с одной стороны и проведением ими праздников с другой стороны, у нас была такая чудесная вещь (если можно так сказать), как суточные дежурства по морскому госпиталю.
Именно в госпитале я чувствовал: не зря меня учили столько времени. Не напрасно я практиковал лечебное дело на всех кафедрах Военно-медицинской академии, за что весьма ей, родимой, благодарен.
Надев белоснежный врачебный халат и обвесив шею фонендоскопом, как будто жемчугом, я осознавал, что отношусь к классу тех людей, которые реально дают людям самое дорогое — радость жизни без болезней. На фоне полного благополучия, единственное, что омрачало мою флотскую медицинскую практику, было фактическое отсутствие больных. Городок нашей службы размеры носил маленькие. Неприятности случались редко, а если что происходило посерьёзней, то сразу отправляли в Северогорск, в центральный госпиталь Северного Моря. И чахли мы без работы, точно одуванчики в феврале.
Именно так мы и дежурили в стационаре. Иногда, за весь день, могло не случиться ни одного пациента. Лишь изредка забегал водитель и отпрашивался на положенный обед. Как следствие, медицинские навыки постепенно забывались. Полученный эскулапский опыт улетучивался регулярно. А как без этого? «Теория без практики мертва» — помнится мне известная с первого курса поговорка. Поэтому я и не мог обойтись без этой самой практики.
И стал я жаловаться медсёстрам, что скучно мне на дежурстве в отсутствие настоящей докторской работы. Меня же столько учили не для того, чтобы я штаны в госпитале протирал или ботинки на строевой подготовке стаптывал. Вот операции бы какие-нибудь полезные поделать, а то…
