Вскоре мы благополучно дорулили до места стоянки. Фонарь кабины самолета откинулся, и августовский ночной воздух коснулся моего разгоряченного лица. Копошащиеся внизу техники подцепили к передней стойке шасси буксир красного цвета и с весёлыми матерками закатили вручную самолет на отведенное ему место. Всё тот же пожилой техник приставил лестницу, залез и вставил чеку в кресла: моё и Волчатникова, потом отключил связь.
Когда я на негнущихся ногах вылез из кабины и спустился вниз, то от меня, как от загнанного коня валил пар. Техничка промокла насквозь, не говоря о подшлемнике, который из белого, превратился в грязно-серый.
— Ну что, понравилось? Смог бы летать? — спросил комэска и ободряюще похлопал меня по плечу.
— Если бы также кормили, может и смог, — пробормотал я, отдавая Волчатникову гермошлем.
Тот захохотал:
— Знаешь, как бывает? Главное, чтобы корм был в коня!
Мы расстались с ним на теплой, дружеской ноте. Я был рад, что отношения у нас восстановились.
Новолиманск, где размещался штаб авиационного училища, находился на берегу Азовского моря. Этот небольшой курортный городок был известен своей грязелечебницей, новолиманской косой и Иваном Поддубным — русским богатырем, закончившим здесь свои дни.
Когда-то Новолиманск был выбран для базирования училища морской авиации, но многочисленные метаморфозы военного строительства, привели к тому, что здесь занялись исключительно подготовкой летчиков истребителей-бомбардировщиков.
Партийная конференция в училище проходила обычно в сентябре, но на этот раз её решили провести пораньше. Партийный форум, был похож на все предыдущие, словно близнец: одинаковый интерьер, одни и те же лица, одни и те же речи. Менялась только повестка дня и заголовки принимаемых резолюций.
На заднем плане сцены обычно висело изображение головы Ленина с мощной шеей, как у борца или штангиста со стажем. По крайней мере, создавалось впечатление, что Ильич в промежутках между написанием брошюр и произнесением зажигательных речей любил заниматься железом. Меня всегда поражал монументализм партийных художников, видимо, предполагалось, что могучую голову вождя не могла поддерживать хилая шея.
Над головой Ленина красовалась исполненная охрой надпись: «XIX партийная конференция КВВАУЛ». Вдоль всей сцены вытянулся длинный стол, покрытый красной скатертью, а на столе микрофон на подставке и, непременные атрибуты всех заседаний — бутылки с минеральной водой и стаканами.
Я не любил подобные мероприятия. Что было интересного в заранее заготовленных речах и проекте решения, в который никогда не вносилось изменений? Партийная бюрократия диктовала правила партийной жизни. Всё спланировано и предопределено, как в «Книге судеб», только в качестве бога выступал секретарь парторганизации.
Перед началом конференции замполит батальона Крутов подошел ко мне и, озабоченно хмурясь, сказал:
— Тебя на беседу вызывает Савченко. Не знаю что ему нужно, но смотри, поосторожней.
Вызов к полковнику Савченко — заместителю начальника политотдела училища, не предвещал ничего хорошего. Он отчего-то невзлюбил меня, и год назад задержал присвоение очередного звания, причем из-за упущений комсомольца батальона, у которого я был внештатным заместителем. Если секретарь комитета комсомола пострадал вполне оправданно, то я считал своё наказание абсолютно несправедливым и оттого обидным. Впрочем, Савченко было наплевать на мои обиды. Как большинство политработников его ранга он был угодливо-раболепным перед вышестоящими и властно-бездушным с подчиненными.
Однако Савченко, надо отдать ему должное, на фоне одинаково выглядевших политработников верхнего звена училища пытался быть неординарным. Например, писал стихи. Как хвастался он сам, одно из стихотворений было написано в честь нового начальника политотдела полковника Рахимова и зачитано у него на дне рождения.
Савченко не гнушался, в отличие от других партчиновников, при проверке подразделений, заглянуть под солдатский матрас, покопаться в прикроватной тумбочке. Как волшебник, он всегда находил что-то неуставное, тыкая носом нерадивых командиров и политработников в свои находки. Он обычно говорил, что у солдата под матрасом можно найти всё — от презерватива до пистолета, надо только не лениться заглядывать.
Особую гордость вызывали у него найденные в одной из солдатских тумбочек, вырезанные из дерева мужские гениталии, хорошо отполированные и покрытые светлым лаком. Свою находку он нередко выставлял в кабинете, вгоняя в смущение дам из женсовета, которые приходили к нему на беседу.
Увидев меня, полковник Савченко поднялся из-за стола и, радушно улыбаясь, поздоровался за руку. Со стороны могло показаться, что он страшно рад нашей встрече, но я знал, что это сплошная видимость и лицемерие.
— Здорово, здорово, Лихачёв! — сказал он. — Решил вот, взглянуть в твои светлые очи. Давненько не виделись. Как служба? Не в тягость ещё?
— Да нет, пока, — ответил я, ожидая подвоха.
Савченко прошелся по кабинету, потом сказал как бы в раздумье:
— Тебя пора уже выдвигать. Сколько ты замполитом роты ходишь? Четвёртый год? Но сам понимаешь, неженатых мы не выдвигаем. Такова установка ЧВС[12] генерал-майора Рощупко. А ты у нас лихач, не зря у тебя фамилия такая. Бегаешь до сих пор за бабами, моральный облик коммуниста, понимаешь, не на высоте. Следовательно, никакого примера для подчиненных. Мы же не можем тебя двинуть на партком, вдруг потом блядством займешься. Что с тобой тогда делать? — Савченко пристально посмотрел на меня, словно решая в уме сложную математическую задачку.
— Но ведь на меня жалоб не было, — ответил я, нарушив молчание, — да и по службе нареканий нет. Недавно округ у нас политзанятия проверял — всё нормально.
— Нет, ты всё же посмотри серьезно на этот момент. Установка, есть установка. Мы пропустим — округ всё равно завернёт твою кандидатуру. Если невесты нет на примете, то можем помочь с подбором. Здесь у некоторых преподавателей есть дочки, так сказать, на выданье. Сыграем хорошую комсомольскую свадьбу.
— Да нет, я лучше сам поищу! — не сдавался я.
— Ну, смотри, смотри! — покачал головой Савченко, — как бы тебе не засидеться в замполитах надолго. На большее рассчитывать не сможешь. Растрата семенного фонда у нас не приветствуется.
— Это как в известном анекдоте?
— Вот именно!
С чувством собственной правоты я вышел из кабинета Савченко. Не знаю, как другие, терпеть не могу, когда на меня давят. Хочется сделать что-нибудь наперекор этому давлению, с точностью наоборот. Тут уж ничего не исправить в характере!
Партконференция, как я и ожидал, прошла совершенно обычно, то есть с ощущением впустую потраченного времени. Заготовленные речи, отрепетированные жесты, вроде бы товарищеская критика, которая на самом деле никого не обманывала и воспринималась в виде начальственного разноса. Всё как обычно…
Свежую струю, правда, внёс новый начальник политотдела полковник Рахимов. Он обрушился с критикой на коммунистов, имеющих дачи. В его понимании военный, коммунист, не должен обрастать подобным имуществом, всяким подсобным хозяйством, словно колхозник. А политработники, по его словам, могли находиться только в трёх местах: на работе, в санчасти или на кладбище. То есть дом в его понятии, как месте пребывания политработника, исключался напрочь. Сидевшие в президиуме партийные чиновники из округа одобрительно кивали головами, будто мысли, озвученные Рахимовым, были их собственные, выпестованные во время напряженной работы, некоего мозгового штурма.
Я сидел рядом с Крутовым, который открыв блокнот, делал вид, что конспектирует выступление Рахимова. С другой стороны от меня сидел замполит автороты из Батайска, Вася Каминский. Он, насколько я заметил, тоже вполуха слушал партийные речи и отчаянно боролся со сном. Пришлось несколько раз толкнуть его в бок, чтобы привести в чувство.
Между тем, я тоже с усилием слушал выступающих и вспоминал Волчатникова, наши долгие и умные разговоры с ним. Это была другая реальность, другой мир, который не пересекался с этим. Мне представилось, что некоторые из нас перемещаются в этих мирах, меняя маски на лицах, слова и жесты. К примеру, Рахимов. Сейчас он выглядит жестоким деспотом, а дома меняет маску и становится любящим мужем, заботливым отцом, совсем не спешащим в санчасть или на кладбище. Я представил его в спортивном костюме, домашних тапочках, выносящим мусор и улыбнулся.
Однако улыбнулся неудачно. Это случилось посреди какого-то грозного пассажа из речи Рахимова, продолжавшего разглагольствовать на трибуне, и грозившего кому-то указательным пальцем правой руки. Случайно оторвав взгляд от своих записок, замполит батальона заметил мою антипартийную ухмылку и толкнул локтем, чтобы его подчиненный не забывался на столь внушительном собрании…
