После этого чеченцы начинают спокойно и деловито отрезать головы всем клеймёным мужчинам подряд. Потоки крови заполняют тротуар, стекают в ливнёвую канализацию и скоро Сунжа окрашивается в ярко-красный цвет.
— Да что это за херня? — не выдержал Женя. — Какой маразматик мог такое придумать? Это же полный бред!!
И картина изменилась. Опять тот же город, только нет туч и ветра. Светит солнце, по небу плывут лёгкие облачка. Щебечут птички, а люди щебечут ещё радостнее. Все здороваются, все улыбаются, совсем не видно хмурых лиц.
— Здравствуйте!
— Ассаламу 1алайкум!
— Доброе утро! Как я рад Вас видеть!
— Суьйре дика хуьлда! Дала шун лаамаш кхочуш бойла![19]
— Накъост! Ларлолахь, лами бу![20]
— Извини!. Нохчийн мотт ца кха.[21] А-аа, БЛИН!
Вот ковыляет русская бабушка согнувшись под тяжестью нагруженной продуктами авоськи. Её догоняет молодой чеченец, берёт авоську и идёт рядом, с трудом приноравливаясь к черепашьей скорости бабульки.
Вот, разбившись на группки, играют на перемене школьники. И в каждой из групп есть дети всех национальностей.
Вот вежливо переговариваясь, стоят друг за другом в очереди русские и чеченцы, мужчины и женщины.
Вот стайка русских ребят, открыв рты, слушают пожилого чеченца, раскрывающего им историю вайнахов.
Вот директор фабрики, чеченец, принимает главным снабженцем русского, отказав своему троюродному брату.
Вот чеченцы, не глядя на национальность, угощают всех подряд сладостями в честь праздника окончания уразы.
Вот русские с удовольствием несут своим чеченским друзьям и знакомым пасхи и крашеные яйца.
Вот молодой водитель-чеченец, наплевав на правила, останавливает троллейбус у самой церкви, чтобы две бабушки не пёрлись три квартала.
— Дай тебе Бог здоровья сынок! — благодарят старушки. — С Рождеством Христовым!
И довольный, что совершил добрый поступок, парень отвечает от всей души.
— Христос Воскрес!
Вот пожилая русская чета, сидя на кухне дома, который им дали в конце сороковых, спокойно осуждает каким же образом передать этот дом его истинным хозяевам — чеченцам, репрессированным в 1944-м году.
А вот идут по улице, держась за руки двое: русский парень и чеченская девушка. Идут и смотрят друг на друга влюблёнными глазами. И улыбаются прохожие, и уступают им дорогу, а следом за ними на деревьях распускаются листья.
— Марша г1ойла![22]
— А это что — воспоминания пациента палаты номер шесть? — ехидно спросил Женя. — Чёрт знает, какие ты сегодня сны показываешь. Один другого стоит. И что же вся эта фигня значит.
— А эта, как ты выражаешься, фигня значит очень многое, Женя. Вот так приблизительно в твоём любимом будущем, в России, будут пытаться представить межнациональные отношения в Грозном. В твоё, заметь, время. Выбирай, какой миф тебе больше нравится?
— Никакой, — автоматически ответил Женя, — что, то брехня, что это. А что, съездить в Грозный и посмотреть им нельзя что ли? Ну, как на самом деле.
— Съездить? — задумчиво повторил голос. — Могут, конечно, хоть это очень, очень непросто. Только ничего они там не увидят.
— Почему?
— Этого я не могу тебе сказать. Просто поверь.
— Ну, хорошо, посмотреть нельзя, — Женя и не думал сдаваться. — А спросить можно? У тех, кто там жил?
— Спросить можно. И спросят обязательно. Только человеческая память — хитрая штука. Один помнит только хорошее, другой — только плохое, третий — помнит всё, но говорить не хочет. А четвёртый специально врёт, и говорит только то, что сейчас выгодно. Пятый…
— А как же тогда правду узнают? — ошеломлённо спросил Женя.
— Кому она нужна, правда? — с тоской проговорил голос. — Продать её выгодно нельзя, слушать её никто не хочет. Никому она не интересна. Не правда нужна — а сенсации, страшилки и рейтинги. А, да ты еще и знаешь что это такое. Счастливчик! Живи и радуйся! Мы постараемся, кое-то изменить.
— А как же жить, без правды? — растерянно спросил Женя.
— Жить — без правды нельзя никак. А существовать — очень даже запросто.
В далёком Ванкувере Евгений Борисович ложится спать и снится ему давно покинутый, но так и не отпустивший его город. Город, где было много хорошего и не меньше плохого. Самый обычный город, который вовсе не желал быть знаменитым на весь мир, но судьба распорядилась иначе. Город, каких уже нет, и не будет никогда.
Ну, вот и кончилась сессия!
Сдан наконец-то последний экзамен, хотя ещё позавчера казалось, что этого не будет никогда. Теперь можно и расслабиться. Не надо в сотый раз читать одни и те же определения и ловить себя на мысли, что с каждым разом становятся они всё более непонятными. Не надо считать дни до очередной сдачи и ужасаться, как быстро оно тает, в отличие от Эвереста книг и конспектов. Не надо, в конце концов, вставать ни свет ни заря. Кончилась сессия.
Свобода!
Женя стоял на автобусной остановке напротив института и ждал «двойку». Лёгкий снежок постепенно прикрывал белым холстом всю грозненскую грязь, ещё более поднимая настроение. Во время сессии снег не шёл ни разу, а сейчас как прорвало! Ещё немного и город преобразится — исчезнет грязь, спрячется пыль, деревья и провода расцветут белыми хлопьями и даже улыбки на лицах прохожих станут обычным явлением.
Впрочем, здесь на узком пятачке остановки, грязь сдаваться явно не собиралась. Толпы людей желающих уехать отсюда куда-нибудь в Черноречье, Старую Сунжу или посёлок Калинина каждую секунду превращали свежевыпавший снег в знаменитую грозненскую грязь. А когда они уставали, подходил новый автобус и выплёскивал новую партию невольных борцов со снегом.
Рядом толстая крикливая тётка торговала пирожками с лотка. Пирожки горячие и ароматные как всегда шли на ура — очередь из людей и собак не рассасывалась ни на секунду. Люди съедали пирожки, промасленные бумажки бросали в единственную уже переполненную урну, откуда собаки растаскивали их по всей остановке. Впрочем, большинство бросали куда угодно. Всё это стаптывалось в грязь. Рядом торговали семечками и ещё чёрт знает чем.
Сзади светился окошками старенький павильон, в котором сейчас помещалась и диспетчерская и нечто вроде закусочной. А в детстве это помещение казалось очень уютным, необыкновенным и притягивало получше любого магнита. Ведь там, у входа, стоял медведь! И не важно, что медведь был гипсовым, крашенным. Зато в лапах он держал огромное блюдо с мороженым и фруктами! Фрукты, и мороженое тоже были гипсовыми.
Медведь, уже давно не казавшийся таким огромным и здорово поистёршийся, стоял там и сейчас. Сам павильон тоже обветшал, превратился в павильончик. Внутри было страшно неуютно: никому не нужное расписание автобусов, вечно закрытое окошко диспетчерской и несколько столиков. Откуда на столиках появлялась выпивка, оставалось тайной. Частенько в павильоне можно было видеть местного сумасшедшего, знавшего, похоже, лучшие времена. Он становился посередине зала и спившимся голосом декламировал:
Счастье близко, счастье близко,
Есть коньяк болгарский «Плиска».
Если к другу чувства пылки —
Выбей чек на две бутылки![23]
И хоть он безбожно врал — «Плиски» в этом гадюшнике отродясь не было, ему наливали. Пойло мерзкого коричневого цвета, шедшее здесь за «Портвейн».
Короче, лучшие годы павильона остались к тому времени в прошлом. От окружающего его когда-то бордюра остались одни воспоминания, столики на улицу выносили всё реже и реже. Женя даже и не знал теперь, чем там, кроме палёного вина, торгуют.
Если верить малолетнему предсказателю, скоро здесь всё изменится: павильон снесут, торговок выгонят, построят здание какого-то факультета — Петя путался с его названием. А сзади, в глубине будет стоять новый шикарный жилой дом. Малолетний Нострадамус уверял, что обычным людям там места не будет. Заодно уверял вредный пацан, снесут и «Челюскинцев».
Женя, стараясь не запачкать брюки, пробрался на относительно сухое место, закурил, глянул, не показался ли автобус и увидел корову. Корова стояла в самом начале Первомайской, ничего не жевала и похоже о чём-то усиленно размышляла. Да, давненько Женя уже не встречал этих предвестников поворотов своей судьбы. Выходит, что-то случится! Как не вовремя! Хотя… Честно говоря, несмотря на замечательную студенческую жизнь, чего-то всё же не хватало. Женя старался об этом не думать — потом как-нибудь. Жизнь так длинна.
