Тут черная вода заполнила ее легкие, и она умерла.
Еще нет: в самый последний момент, кашляя и задыхаясь, она потянулась вверх, стремясь поднять голову как можно выше, отчего ее маленькие мышцы напряглись и взбугрились на левой руке, пальцы вцепились в руль, она уже не понимала, что это руль, знала только, что эта штука может спасти ее, ведь там недалеко плавал пузырь воздуха, он стал поменьше, но все-таки существовал, а с ней, оказывается, ничего не случилось, и она обнимала ничего не понимающую Баффи Сент-Джон, обнимала крепко-крепко и клялась, что любит ее как сестру, жалея, что намеренно избегала общения с Баффи последние два-три года, и уверяла ее, что никого винить не надо – просто несчастный случай, ничего больше.
Значит, все-таки, это случилось!..
Автомобиль на полной скорости занесло, закружило на этой пустынной дороге, вдоль которой не было никаких построек, только бескрайние болота, протянувшиеся на много миль, заросли бурого тростника, высокая, стелющаяся под ветром трава да низкорослые чахлые сосны, деревьев было много, но все они стояли какие-то безжизненные… одни голые стволы… а еще воздух пронизывал нестерпимый, режущий уши звон спаривающихся насекомых, те словно знали, как быстротечно время и что луна скоро покатится с небес вверх тормашками, Келли смотрела в окно и видела (не отдавая себе отчета, ведь они с Сенатором болтали) в канаве возле дороги разбитый обеденный стол, переднее колесо английского гоночного велосипеда, обезглавленное розовое тельце валяющейся там же куклы… и отвела взгляд, не желая видеть дыру там, откуда вырвали голову, дыра зияла, словно влагалище, над которым надругались.
Ты Американская девушка, ты любишь свою жизнь.
Ты любишь свою жизнь и веришь, что ты сама ее выбрала.
Она тонула, но не хотела утонуть. Она сильная и будет бороться за свою жизнь.
А по другую сторону ветрового стекла металось его лицо, значит, он нырнул – а она-то уже начала думать, что он бросил ее, – и теперь дергал дверцу с такой силой, что автомобиль сотрясался, какой он высокий, какой теплый бронзовый оттенок у его загорелой кожи, он выше всех, кого знает Келли, белоснежные зубы обнажились в широкой улыбке, жесткие волосы на руках, крепких, мускулистых руках, правое запястье, он сам обратил ее внимание на то, что оно значительно массивнее левого – от сквоша, к которому он пристрастился много лет назад, она даже коснулась этого запястья, туго стянутого браслетом от дорогих электронных часов из золота. Оно казалось напряженным, возможно, от физической причастности к «ролексу», этому шедевру в своем роде, Сенатор еще сказал, что у молодежи, видящей эти мигающие, вспыхивающие и исчезающие цифры, сложилась новая концепция времени, отличная от прошлой, когда вы, глядя на циферблат и стрелки, наблюдали равномерную поступь времени.
Его сильные руки стиснули ее пальцы. Келли? Так? Келли?
Утром этого дня она резвилась на пляже среди дюн, ветер трепал ее волосы, солнце слепило глаза, а в прибрежной волне, в оставленной на песке пене возились кулики – острые пятнистые грудки, длинные тонкие клювики, хрупкие шаткие ножки, они копались в мокром песке, а она с улыбкой любовалась птицами, их нелепыми суетливыми движениями, они были так поглощены делом, и сердце ширилось в груди – я хочу жить, я хочу жить вечно!
Она была готова пойти на сделку: хорошо, она согласна отдать правую ногу, даже обе ноги, если нужно, если так считают врачи, пусть ноги ампутируют, да, пусть, пожалуйста, начинайте, расписку, что не возражает, она даст потом и обещает не иметь к ним никаких претензий.
А вот Арти Келлер их бы имел предостаточно! – такой уж у него характер, недаром родные дразнят его сутягой, но Келли ему все объяснит, она возьмет вину на себя.
Она поспешно заглатывала небольшими порциями черную воду, решив, что если делать это достаточно быстро и постоянно, то можно выкрутиться – она будет просто пить воду и не захлебнется.
Что это такое? это ей? Хлопая ресницами, она в изумлении и восторге не сводила глаз с платьица, которое бабушка сшила из жатого ситца, по белому полю разбросаны крошечные землянички, она наденет его со своими новыми черными лакированными туфельками и белыми носочками с розовой каймой.
Ты любишь жизнь, которой живешь, потому что она твоя. Потому что это твой путь.
Она видела, что все они внимательно смотрят на нее, и, не желая расстраивать их, проглотила слезы. Не надо им знать.
Бабуля, мамочка, папа… я люблю вас.
Для нее было открытием, и не очень приятным, что они такие молодые. Она не помнила их такими.
Да, она пошла на риск, это была авантюра по молодости лет, может быть и ошибка, но ведь это она, встав на цыпочки, дала ему поцеловать себя, как будто это был ее долг, ведь именно ее избрали для этого из всех молодых женщин, которые с радостью подставили бы свои губы ему, этому мужчине, чье имя она сейчас позабыла.
Она не влюблена, но полюбит его обязательно, если только это спасет ее.
По-настоящему она еще не любила мужчину, она была примерной девочкой, но этого полюбит обязательно, если только это спасет ее.
Черная вода заплескивалась в рот, в ноздри, от нее нет спасения, она рвалась в легкие, сердце судорожно колотилось, старательно проталкивая кислород в ее слабеющий мозг, где, она явственно ощущала, росли какие-то зазубренные, вроде сталактитов, иглы – что бы это значило? И печально засмеялась, прикинув, сколько поцелуев в ее жизни отдавали пивом? вином? виски? табаком? марихуаной?
Ты любишь свою жизнь, потому что другой у тебя нет.
Ты любишь свою жизнь, потому что ты Американская девушка. Ты веришь, что сама выбрала эту жизнь.
И все же: он нырял в черную воду, подплывал к автомобилю, его пальцы скользили по ветровому стеклу, волосы на голове вздыбились, Келли?.. Келли? – она видела его немое изумление, сколько же минут, часов прошло, сколько времени находилась она здесь, она не знала этого, время остановилось в этом темном закутке, в этой западне из покривившегося металла, которая не отпускала ее. Тут она опять увидела его! – вот же он! – прямо над головой, он плыл к ней, чтобы наконец взломать дверь, ту, которая не пускала ее, сердце Келли радостно забилось от благодарности, вот-вот разорвется, глаза ее от напряжения чуть не вылезли из орбит, она протянула к нему руки, вся подалась навстречу, чтобы его сильные руки смогли крепко сжать ее запястья и вытащить ее из черного омута, наконец! наконец! и вот они уже всплывают – так легко, словно тело ничего не весит, как непослушный ребенок выскальзывает она из его рук, не в силах сопротивляться желанию плыть самой, и блаженно отталкивается ногами, они уже не онемелые, как прежде, все прошло, как дурной сон, сильными ритмичными толчками австралийского кроля, освоенного ею еще в школе, она вырывается на поверхность – наконец-то! наконец! – расширенные глаза ее устремляются на прекрасное ночное небо, оно снова с ней, как будто и не уходило, а на нем огромная луна, и логичное умозаключение, если я вижу, значит, живу, и эта простая мысль наполнила ее душу тихим безоблачным счастьем, среди высокой травы Келли ждали мамочка и отец, ее, правда, удивило, что теперь они были вовсе не молоды, а очень стары, в жизни они выглядели гораздо моложе, лица их исказились мукой, они взирали на нее с ужасом, словно видели впервые, словно не узнавали бегущую в беленьких носочках и повизгивающую от радости Келли, свою маленькую Лиззи, которая тянула к ним ручонки, чтобы ее подняли, брыкающуюся, высоко-высоко, а в это время черная вода затопила ее легкие, и она умерла.
1
Чья-то ошибка. Имеется в виду песня Eleanor Rigby.
