— Это верно, — вздохнул Камаз, — зато у него глаза и нос, как у людей. А хитрый какой! Я его три дня выслеживал. Он, наверное, думал, что на меня охотился, а на самом деле — я на него.
— Никогда не знаешь, кто на кого охотится, — философски заметил Белаз.
— Как же ты его выследил? — спросил я, чтобы поддержать беседу.
— Когда я понял, что он на меня охотится, — начал рассказывать Камаз, — то решил устроить ловушку. Поставил ночью палатку на поляне, положил в спальный мешок бревно, а сам выполз и залег в кустах.
— Зачем бревно вместо себя положил? — недовольно спросил Белаз.
— Подстава была нужна. Я же говорю, что он очень хитрый.
— Если он такой хитрый, почему на деревяшку набросился?
— Может быть, ты не веришь? — спросил Камаз очень спокойно, даже радостно, однако в его голосе отчетливо звучала угроза.
— Верю каждому зверю, а тебе, ежу, — погожу, — мрачно пробормотал Белаз себе под нос русскую пословицу.
— Только он на бревно набросился, я его из «узи» расстрелял, пуль двадцать всадил. Ты же сам утром место осматривал.
— Я тело не видел, только изрешеченную палатку, разорванный спальник и гильзы.
— А кровь ты видел, а примятую траву, а щетину? Говорю тебе, духи его утащили. Не мог он сам уйти, я в него всю обойму всадил.
— Может быть, и утащили, — примирительно сказал Белаз, — мне то что? Вот только не пойму, зачем ему выступ на груди?
— А зачем носорогу рог? Такая у него эволюция.
— Рогом бодаются.
— Так выступ же, бля, как топор острый, порезаться можно. Так сказать, для смертельного объятия. Сам пробовал пальцем, когда он мертвый лежал.
— Очень сложная эволюция, — засомневался Белаз.
— Не веришь, — задумчиво произнес Камаз, угрожающе направившись к собеседнику. Они яростно закричали друг на друга, вероятно, на ассирийском языке, издавая хриплые, гортанные и лающие звуки.
Я решил воспользоваться ситуацией, чтобы унести ноги из опасного заповедника древности и бесшумно направился к выходу. Мне даже не пришлось врать, что нужно в туалет, поскольку близнецы были полностью поглощены выяснением отношений. Однако меня ожидало жестокое разочарование. В дверях стояло странное женоподобное существо, одетое в длинные белоснежные одежды. Я с трудом узнал Омара, который нацепил на лысую голову белокурый парик, сильно напудрил лицо, подвел глаза тушью и накрасил губы.
«Хозяин-то, педераст», — подумал я.
Омар поднес ладошку ко рту и легко подул. Мне показалось, что он хочет послать воздушный поцелуй. Однако к лицу рванулась мощная струя пламени. Я в ужасе отшатнулся. Когда я открыл глаза, то увидел, что Омар принял прежний вид: исчезли парик и грим с лица, зато осталось длинное белое одеяние, прошитое полосами из золотых ниток. Теперь он действительно был похож на шумерского жреца.
— Хотите меня сжечь? — угрюмо спросил я.
— Неплохая мысль, — ответил Омар. — Согласно китайскому преданию, даосские святые могли подниматься на небо, бросаясь в костер. Вы можете представить небесные врата в виде пылающего костра?
— Представить я могу, но если честно, то это больше напоминает ад.
— Вы находитесь в плену у стереотипов, — доброжелательно сказал Омар, и я подумал, что опасность уже миновала. — Однако я не буду вас за это сжигать по той простой причине, что вы уже сожжены, поэтому находитесь на том свете.
— В таком случае, спасибо за хорошую новость. Впрочем, я не замечаю большой разницы между тем и этим светом.
— Вы не должны ничего замечать, ибо везде одинаково скучно. В загробном мире умершие становятся молодыми, обитают в обычных жилищах, занимаются привычным делом, заключают браки, рожают детей.
— Что-то я не чувствую себя молодым, — неуверенно пробормотал я.
— Не горюй, парень, — надрывным голосом сказал Камаз, ударив меня по плечу. — Найдем тебе бабу с сиськами ниже волосатых колен. Эх, заживешь! А там и детишки пойдут.
— Это и есть бессмертие души? — удрученно спросил я.
— Во-первых, духи не бессмертны. По окончании своего срока они умирают полностью, попадая в некое несопряженное с нашим миром пространство, либо возрождаются на земле. Во-вторых, ваша душа и вы — это совершенно разные понятия.
— Надеюсь, что связь между ними еще существует.
— Не буду отрицать наличие некоторой временной связи. Однако заметьте, что жизнь человека — это всего лишь один день души. Ваша жизнь может быть счастливой или трагической, но для души это не столь существенно, ибо впереди еще много дней.
— Вы действительно полагаете, что я нахожусь на том свете?
— Вот на этот вопрос я не могу ответить определенно, ибо нет никакой возможности сказать точно, в каком мире мы живем. Кто знает, может быть, вы родились в аду и прожили в нем всю жизнь. Все дело в том, что относительно противоположного космоса мы являемся тенями для тех, кого полагаем умершими.
— Вы интересно излагаете: они и мы полагаем друг друга умершими, а на самом деле — все живы.
— Совершенно верно, нельзя умереть в мире, который весь — жизнь. Загробное существование — это всего лишь продолжение земной жизни с той лишь разницей, что все принимает противоположное значение. Живые, если им доведется при помощи божества попасть в потусторонний мир, невидимы для его обитателей, также как мертвые для живых.
— И все же, не можете ли вы сжечь меня обратно?
— Это довольно сложно. Феникс, сжигая себя, воскресает не в этом, а в противоположном мире. Легендарная птица должна использовать для обратного перевоплощения воду — огонь противостоящей системы.
— Так облейте меня водой.
— Это из другой области. Я идейный язычник, а не специалист по христианским догматам.
— Что же делать? — расстроился я.
— Не горюйте, мой друг, — сказал Омар, обняв меня за плечи. — Есть одно старинное средство, которое поможет вам выбраться отсюда. Однако я не могу гарантировать, что вы вернетесь домой. Скорее всего, вы попадете в еще более мерзкую реальность.
Он повел меня в глубь веранды, где на огромном ковре стояли три маленькие низкие лежанки, а между ними столик из красного дерева, на котором были сервированы всевозможные фрукты и сладости. Камаз наливал вино из потемневшего от времени кувшина в серебряные кубки. Белаз начал колдовать над большой причудливой трубкой в виде человеческой головы, похожей на Мефистофеля.
— Анаша, собранная с голых баб, — объяснил ассириец, прижигая трубку огнем. — Пока все собрал, два раза кончил.
— Прошу садиться, вернее, ложиться, — предложил Омар.
Я прилег и отпил из тяжелого кубка терпкое ароматное вино, затем представил, как юные девушки бегут через буйные заросли конопли. Их тела постепенно покрываются драгоценной пыльцой, которая, смешавшись с потом, обретает некоторую вязкость. А эта скотина Камаз соскребает анашу с обнаженного тела. Я начал возбуждаться, представив, как он скребет ножом девичью ножку. Ассириец тем временем раздул трубку, и голова вспыхнула красными рубиновыми глазами, что придало ей чрезвычайно враждебное выражение. Это, пожалуй, не Мефистофель, а более древний демон. Я невольно отпрянул, когда мне протянули трубку.
— Неужели ты не выкуришь с нами трубку мира? — ехидно спросил Камаз.
— У меня сверхчувствительность к наркотикам, — неуверенно сказал я, опасливо поглядывая на Омара, который сидел с закрытыми глазами в позе лотоса и, по-видимому, медитировал.
— Надо, дорогой, надо, — похлопал меня по плечу Белаз, и я понял, что мне не отвертеться.
Трубка была довольно тяжелой и теплой на ощупь, словно живая. Хотелось ее погладить и подержать в руках как можно дольше. Я вдохнул дым, задержав его во рту, и заметил, что рубиновые глаза снова вспыхнули. Забавная штука. Камаз и Белаз внимательно смотрели на меня, и даже Омар повернул голову с закрытыми глазами, словно мог видеть сквозь веки. Пришлось демонстративно глубоко затянуться. Трубка пошла по кругу, когда она вернулась ко мне, я встретил ее, как хорошего знакомого, и даже погладил. За мной уже не наблюдали, тем не менее, я затянулся еще глубже, скосив взгляд на зловеще вспыхнувшие демонические рубины. Когда взгляд выпрямился, я ощутил сильное сердцебиение и, закрыв рукой лицо, отвернулся к стене.
— Гордый какой, — услышал я издалека слабый голос Камаза.
Я совсем не гордый, просто не хочу, чтобы видели, как изменяется мое лицо. Это почти так же интимно, как умереть. Ведь не зря говорят «отвернулся к стенке и умер». Какое-то подсознательное движение заставляет людей закрывать глаза, когда они испытывают оргазм, или прикрывать лицо рукой при молитве. Потому что это слишком лично, и не ваше собачье дело, как я кончаю, молюсь и умираю. Намного проще выйти голым на улицу и публично пописать.
