В шестичасовом автобусе я понял, что Нью-Йорк – это город клерков.
Он потому-то и лезет вверх, что уже в трехстах метрах от Бродвея начинается форменное захолустье. А сама эта часть страны на 9/10 одно нескончаемое предместье, как между Люберцами и Панками.
Здесь я увидел покосившиеся деревянные столбы с повисшими мотками обрубленных проводов и черными кишками кабелей. Томсойеровские заборы, не познавшие малярной кисти. Автобусную остановку, крытую поседевшей от времени дранкой, – в довершение картины там стояла толстая негритянка в платке, с лицом совершеннейшей русской бабы.
Одноэтажная Америка подросла за три четверти века, но всего на этаж.
По большей части она застроена чем-то вроде подмосковных дач с балкончиками и крашеными столбиками веранд. Только тут они стоят не в садах, а теснятся плечом друг к дружке и называются «городками».
Центральные улицы таких городков все одинаковы и сразу показались мне страшно знакомыми на вид.
Магазинчик. Забегаловка. «Ремонт автомобильных кузовов». «Продажа часов и пианино».
Все стены в вывесках и указателях, рассчитанных на идиотов, маленькие мигающие рекламки.
Да это ж типичная веб-страничка! Или вернее – это сам Интернет заимствовал вкусы и эстетику захолустного американского городка, распространив их на безбрежный электронный мир.
Где тут менялся стеклянными шариками Билл Гейтс?
Я опасаюсь, что из провинциальной России, когда она придет в себя, получится не уютная европейская глубинка, а вот такая Америка. Понастроим хайвеев. А деревянные заборы и кривые столбы у нас есть.
Но любовь моя, Вавилон!
Америка вся еще в лесах.
Она только теперь обретает свое настоящее лицо.
Главная достопримечательность Нью-Йорка – Нью-Йорк, умопомрачительная помесь марсианского города с Конотопом.
Гуляя по нему, испытываешь ощущение, будто едешь в лифте: взгляд непроизвольно забирается все выше и выше, пока не застревает на чем-нибудь вроде нелепой жестяной пагоды, венчающей 60-этажную башню «Крайслера».
Запечатлеть этот город можно только на вертикальных снимках.
Американский юмор грандиозен. Образчик его – небоскреб «Утюг», похожий на тонко отрезанный ломоть необъятного кремового торта.
Поодиночке небоскребы, за редким исключением, крайне уродливы. Но толпой…
Город виагры. Какая эрекция!
Его небоскребы преисполнены детской американской веры в электричество и «Дженерал Моторс».
К ним невозможно привыкнуть, зато легко избаловаться: уже через пару дней ловишь себя на мысли, что Мэдисон какая-то низкорослая.
Тут есть и своя археология. Она проступает на старых кирпичных спинах зданий в полусмытых дождями белых письменах, рекламирующих несуществующие компании с несуществующими телефонами и адресами.
По этим адресам ходили герои О’Генри, ловя удачу.
А теперь сквозь всю эту вздыбленную мешанину и эклектику начинают прорисовываться новые и чистые черты.
Америка перестает громоздить до небес подобия стократно увеличенных трансформаторных будок и ампирных европейских переростков, жертв акселерации.
Когда ветер дует с благоприятной стороны, Нью-Йорк пахнет океаном.
И мне кажется, этим океанским ветром навеяна новая, уже не скребущая небо, а в него уходящая архитектура.
Чтоб убедиться в этом, достаточно посидеть молча полчаса в каком-нибудь тенистом ухоженном уголке на отстроенной заново 3-й авеню.
Любуясь отражающим ступенчатое небо бесконечно вертикальным боком любой из башен и тем, как по нему скользит, преломляясь, отражение летящего средь облаков самолета, и его рокот умиротворенно вплетается в городской шум, подкрашенный выкриками девушек, собирающих деньги на бездомных.
Если забраться на небоскреб, город разверзается.
Но того, кто довольствуется высотой собственного роста, дарит ощущениями Ионы, прогуливающегося по киту.
Я так и поступил.
Я прошел Манхэттен пешком, от Уолл-стрит до Гарлема.
На меня дуло то прохладным воздухом из ювелирных лавок, то горячим ветром подземки из тротуарных решеток.
Из банков высыпáли стайки клерков с пластиковыми бирками на цепочках.
Встретилась компания совершенно одинаковых мистертвистеров в соломенных шляпах, кремовых пиджаках, черных бабочках на розовых сорочках и с толстенными сигарами в зубах.
Какой-то Уолт Уитмен в джинсовой робе просил на жизнь.
Толпы с плеерами в ушах спускались в провалы метро, как в помойку.
Там, десятью метрами ниже гранитных цоколей, их ждала совершеннейшая Лобня с покалеченными скамейками, изрисованным кафелем и запахом мочи.
Зато на поверхности я обнаружил магазин, где продают «роллс-ройсы».
Но еще прежде пересек замусоренный, как настоящий Китай, здешний Чайна-таун.
Я имел возможность записаться в уличную «школу Аллаха», но упустил свой шанс.
Треугольные бродвейские скверики украшали скульптуры и складные зеленые стулья, на которых офисные девицы поедали из пластмассовых корытец, как кролики, ничем не приправленные листы салата.
Там я увидел монумент Джеймсам Беннетам, отцу и сыну, основателям «Нью-Йорк Геральд Трибюн», и святому духу американской прессы с бронзовым герценовским колоколом.
Возле крашенной суриком груды металлолома перед билдингом “IBM”, изображающей скульптуру, бродили длиннобородые евреи в круглых черных шляпах и долгополых лапсердаках, невзирая на жару.
Посреди какой-то стрит лежал, задрав к небу крючковатый нос и глядя невидящими глазами на мелкие облачка над верхними этажами, седой сухопарый джентльмен в сером костюме и полосатом галстуке. Сердце прихватило. Больше ему не надо думать о деньгах.
На Таймс-сквер под латиноамериканскую музыку танцевали нумерованные пары: какой-то конкурс для тех, кому за тридцать.
Так я добрался до Сентрал-парка с его именными скамейками, украшенными табличками вроде «Дорогому дедушке, любившему тут гулять со своею палкой».
Выводок младших школьников дисциплинированно лизал мороженое, любуясь прудом.
Туберкулезный негр, кашляя, рылся в урне.
Из-под ног шедшей навстречу по аллее девушки вспорхнул голубь, так что на миг показалось, что это она махнула мне крылом.
Бронзовый Морзе без конца принимал свои бронзовые телеграммы. Я спросил, нет ли и для меня.
– Вам ничего…
За то время, что я не видел тебя, тут уже два раза подстригали траву.
С яблонь опали все розовые лепестки и улеглись на газон вроде импрессионистских овальных теней под кронами.
Весна в Нью-Йорке кончилась, и наступило то время года, когда фрукты на теневой стороне улицы делаются дороже, чем на залитой солнцем.
Изнутри я начал обрастать английскими словечками, как чайник накипью. Еще чуть-чуть, и стану по-русски думать с мистейками.
«Так и бывает», – мелькнуло в голове, когда я мысленно стоял с прадядей Лазарем в огромном зале Музея иммиграции на Эллис-Айленде перед клерком, решавшим его и мою судьбу.
Я чувствовал за спиной колыхание толпы с чемоданами и коробками и слышал, как они шикают на детей.
И угадывал их взгляды, тоскливо устремленные через высокое окно в сторону не воздвигнутой еще величественной статуи Свободы с восьмидесятицентовым вафельным мороженым в подъятой руке.
Америка – новая страна, и американский дом всегда с иголочки нов.
Это не европейское жилище, кирпичное и каменное, с дубовыми переплетами стропил, тяжелое и рассчитанное на поколения детей и внуков, если не прямо на вечность.
Это легкое и простое в изготовлении сооружение из прессованных опилок, фанеры и чуть ли не картона.
Когда придет время Америку сносить, изрядную часть ее просто сдадут в макулатуру.
Как-то мне решили показать действительно старый дом и привели туда. Он был построен в начале 70-х.
Внутри вы также не обнаружите ни одной старой вещи.
Лишь редкие эмигрантские дома замусорены книгами и безделушками в достаточной мере, чтобы напоминать жилье.
А дом холостяка отличается от того, в каком обитает женщина, только отсутствием зеркала в рост.
Зато в каждой спальне высится по черной с хромом патентованной дыбе, чтобы вытягивать мускулы, наливаться силой и худеть.
И по всему дому, днем и ночью, в кондиционированной тишине попискивает тут и там что-то электронное, вроде сверчка.
Нет, право, это прекрасная и безмятежная страна, где упакованную в пленку почту просто бросают на асфальт у крыльца под латунным ящиком без замка.
Перед коттеджами трепещут флаги с самодельной геральдикой в виде какой-нибудь белой киски на синем фоне, или желтой клюшки для гольфа на зеленом.
Благоухают цветники.
Гладко зачесанные девицы выруливают из гаражей в громадных лендроверах.
С решетчатой башенки новехонькой, как и всё вокруг, церковки раздается записанный на пленку колокольный звон.
А в небе кувыркается легкий спортивный самолет, раскрашенный как аквариумная рыбка.
Чтобы выбраться отсюда, я целый час прождал в одиночестве на автобусной остановке, мимо которой проносилась, гудя, масса сверкающего лаком порожнего железа.
