Нет, некоторые из нас «проявили самообладание» из страха. Анук чувствовала себя усталой. Она не была готова и дальше отстаивать свою позицию. Вот почему я не стану рожать этого ребенка, сказала она себе, вот почему я сделаю аборт. Я не хочу становиться такой, как вы. Я не на вашей стороне, в этом — нет. Это — не единственный способ быть родителем, но единственный, допустимый в современном мире. А чтобы быть такой матерью, какой хочу я, нужно настроиться на изнуряющую борьбу. И возможно, у меня получится, зато ничего другого сделать я не смогу. Анук осознала, что она все время сжимает и разжимает кулаки. Все трое молчали, и это молчание ощущалось особенно остро, потому что вокруг, в уже переполненной пивной, стоял шум, со всех сторон раздавался пьяный смех, доносились обрывки разговоров. Анук знала, что подруги ждут, когда она нарушит молчание, помирится с ними, восстановит атмосферу дружелюбия. Так было всегда. Эта мысль потрясла ее как откровение. Из них троих она была самой рисковой, самой современной и стильной. У нее был возлюбленный из актеров, у нее была престижная работа. Она не была матерью, не была женой. Она была не такой, как они, и они всегда будут видеть в ней другую. Даже Айша.
Анук встала, перегнулась через столик и поцеловала Рози в лоб.
— Прости, дорогая, — просто сказала она. — Я согласна. Он не имел права.
Рози улыбнулась сквозь слезы:
— Спасибо.
Айша стиснула руку Анук и посмотрела прямо ей в лицо. Ты тоже меня прости, одними губами произнесла она. Анук осторожно высвободила свою руку и закурила. Айша украдкой, с виноватым видом, тоже взяла из пачки сигарету. Анук с Рози невольно рассмеялись над ней.
Айша проигнорировала их.
— Вам не приходило в голову, что курение — это новая форма адюльтера? — шепотом спросила Анук, подмигнув Рози.
— Гэри говорит то же самое, — сказала Рози. Анук оставила ее реплику без внимания.
Айша поспешила перевести разговор на другую тему:
— Так о чем ты хотела с нами поговорить? По телефону ты сказала, что тебе нужно с нами посоветоваться.
Я хотела посоветоваться с тобой, подумала Анук, а вслух сказала:
— Я подумываю о том, чтобы уйти с телевидения. Хочу все же попробовать написать свой роман. А то я только говорю и говорю о нем, а до дела никак не доходит.
Рози с Айшей взвизгнули, будто девчонки. Они были несказанно рады за нее.
— Конечно, уходи, — поддержала ее Айша. — Мы все думали, сколько еще времени тебе понадобится, чтобы принять это решение.
— Ты должна уйти, — согласилась Рози. — Непременно. У тебя хватит решимости, Анук.
— Знаю. — И, подтверждая то, что ее подруги не смели произнести вслух, добавила: — А что мне мешает? Детей у меня нет.
Рози показала ей язык. Она была прощена.
— У Гэри такие же мысли. Хочет снова заняться живописью.
Анук с Айшей украдкой переглянулись. Сравнение Рози было неуместно. Гэри не обладал ни дисциплинированностью, ни талантом. Называть его художником можно было разве что в шутку.
— Давайте возьмем еще бутылку.
И они пустились во все тяжкие. Позже вечером, вернувшись домой, Анук тотчас же кинулась в туалет, где ее стошнило несколько раз — такого с ней не было более двадцати лет. Она выдавила из своего организма все — и съеденную пищу, и выпитое вино, и ей казалось, что с каждой потугой она выталкивает из себя своего ребенка.
На следующее утро Рис пришел, когда она еще спала. Она проснулась от запаха жарящейся яичницы с ветчиной. Она помчалась в туалет, где ее опять стошнило.
— Должно быть, вы вчера здорово накачались. — Опустившись на корточки подле нее, он вытирал ей лоб.
— Это уж точно, — жалобно простонала она. Он помог ей вернуться в постель. — Прости, Рисбо, у меня нет аппетита.
— Ну и горазды же вы пить, девочки. Вам мужиков перепить — раз плюнуть.
Ничего подобного, хотела ответить она. И не потому, что мы женщины, а потому, что нам уже не двадцать пять. После этого мы несколько дней приходим в себя. Она подумала, не сказать ли ему: Рис, у меня будет ребенок. Ты на время оставишь работу, чтобы помочь мне вырастить его, пока я буду писать свой роман, ладно? Она глянула на него: он лежал рядом с ней, рукой подперев голову. Возможно, он согласится. Возможно, станет с радостью ей помогать и возненавидит ее лишь многие годы спустя.
Она ущипнула его за нос:
— Вчера Айша спрашивала, не подпишешь ли ты несколько фотографий для Конни и Ричи.
— Это ее дети?
Анук закатила глаза:
— Ты слишком много травки куришь. — Боже, она ведет себя, как мамаша. — Детей Айши зовут Адам и Мелисса. Я тебе сто раз говорила. Конни ты видел на барбекю. Юная блондинка. Прелестная девочка, очень милая. Помнишь?
— Смутно.
— А Ричи — ее дружок.
— Да? — Нотки сомнения, прозвучавшие в его голосе, заинтриговали Анук.
— Что?
— Я думал, он голубой.
Голубой? Какая глупость. Нормальный парень, просто скучный.
— Ну, ты совсем зазнался.
Рис оскорбился:
— Я не то имел в виду. Просто мне так показалось. — Он лукаво посмотрел на нее: — У моего поколения нюх на геев — не то что у вас, старичков.
Она рассмеялась:
— Не хами, не такая уж я старая. Как бы то ни было, думаю, ты ошибаешься. Но на всякий случай подпиши им обоим фото, где ты с оголенным торсом. Если только твой нюх не подсказывает тебе, что эта девочка — лесбо.
Он поднялся и, смеясь, пошел на кухню. Анук услышала, как он готовит кофе. Она сбросила с себя одеяло и глянула на свой живот. Он был плоский. Ей с трудом верилось, что в ее чреве зарождается новая жизнь. Мы с Рисом были бы идеальными родителями для ребенка с нетрадиционной сексуальной ориентацией, подумала она, ему бы чертовски повезло с нами. Она похлопала себя по животу. Но это лишь один шанс из десяти, детка, а если верить назойливым святошам, то и вовсе один из двадцати. Но я не люблю держать пари, даже на выгодных для себя условиях, прошептала она своему животу.
В клинику она отправилась одна. Вернулась домой тоже одна, приехала на такси. За рулем сидел серб, у него уже были внуки. Он обрадовался, что она помнит несколько югославских фраз, выученных в ту пору, когда она жила в Загребе, и взял с нее слово, что когда-нибудь она посетит Белград. Он был благородный человек и, видя, что она бледна и едва держится на ногах, проводил ее до двери. Дома она глянула на выданную ей медсестрой фотокопию с рекомендациями о том, что не следует делать после аборта, скомкала листок и бросила его в мусорную корзину. Она осознала, что постоянно думает о таксисте, которого она оскорбила неделю назад. Она разделась, накинула халат и включила телевизор. Она не могла забыть его лицо. Она приглушила звук, позвонила по телефону в службу такси и дождалась, пока ей ответит человеческий голос. Она сообщила детали заказа и попросила дать адрес водителя.
— Нет, адрес дать не можем, — категорично заявила женщина на другом конце провода. — Вы запомнили номер машины?
— Нет.
— Вы хотите подать жалобу?
— Бог мой, нет. Я хочу извиниться перед ним. Боюсь, я слишком грубо обошлась с ним, незаслуженно оскорбила его.
Голос женщины смягчился:
— Думаю, вы на себя наговариваете.
— К сожалению, нет.
Диспетчер помолчала, потом сказала, что наведет справки и передаст ее извинения водителю. Анук перечислила все возможные детали заказа — назвала время, дату, место посадки и высадки. Закончив, она уточнила робко:
— Вы передадите ему мои извинения?
— Постараюсь.
— Назвать мою фамилию?
— Нет, — твердо ответила диспетчер. — Это не важно.
Она спала крепко, и, когда проснулась, в голове стучало, а в животе ощущалась сильная резь, будто все ее внутренности кромсали на части. О том, чтобы позавтракать или принять душ, не могло быть и речи. Она натянула тренировочные штаны, рубашку и позвонила Рису. На его автоответчике оставила сообщение с просьбой прийти к ней сегодня вечером. Потом включила компьютер, налила себе кофе и села за стол. Заявление об увольнении она составила быстро, в четырех строчках выразив все, что хотела сказать. Затем открыла другой документ. Глянула на экран монитора, на мигающий курсор. Она глотнула кофе и закурила сигарету. Курсор продолжал мигать.
— Что ж, садись пиши, — вслух произнесла она.
И начала писать.
Гарри стоял на веранде — кроме темных очков фирмы «Дольче & Габбана» и черных лайкровых плавок, на нем ничего не было — и смотрел на спокойные воды залива Порт-Филлип[44]. Заходящее солнце раскрашивало горизонт в красно-оранжевые спирали; сквозь пелену смога, висевшего над вечерним городом, проглядывали шпили и плоские крыши мельбурнских небоскребов. Тело Гарри блестело от пота и лосьона. Еще стояла обжигающая жара, с раннего утра не было ни ветерка. Он чувствовал запах жарящегося мяса, которое готовила Сэнди, и потирал живот, предвкушая вкусный ужин. По Бич-роуд почти вплотную одна за другой ползли машины. Так вам и надо, придурки. Гарри улыбнулся сам себе. С только что отстроенной веранды его дома прекрасно были видны море и пляж. В парке четыре юные девушки — блондинки с гибкими станами — в бикини ополаскивались под душем. У них были упругие маленькие грудки. Широко улыбаясь, он прижался пахом к тонированному стеклу балконной стены. Тяжело дыша, он не сводил глаз с девушек. Те, смеясь и визжа, брызгали друг на друга водой. Его пенис удлинился, окреп, набух под лайкрой. Он стал раскачиваться взад-вперед, так, чтобы член терся о стекло. Ну же, давай, сучка, беззвучно произнес он. Одна из девушек наклонилась, и он тихо застонал, увидев ее полные загорелые ягодицы. Хочешь, я засажу в тебя своего дружка, маленькая шлюшка?
