– Что случилось? – с удивлением спросил врач.
– Мужа срочно вызвали на работу, – давясь слезами, ответила я вместо Жака.
Люди в бирюзовых блузах понятия не имели о том, что все мои надежды рухнули в один миг. В нашей семье ребенка годами вымаливают, говоришь? Не стоит вымаливать. Иные дети приносят раздор и опустошение.
Селеста расстегнула ремень безопасности, вышла из машины, перебралась ко мне на заднее сиденье.
– Что же теперь делать, мама? Что делать? – задыхаясь, пробормотала она.
Знаю, дочка, ты хотела бы обратить время вспять, все исправить, выровнять, изменить. Но это невозможно.
Селеста положила мне голову на плечо, я вдыхала аромат ее духов, нежно гладила по волосам. Пыталась рассеяться, отвлечься.
– Доченька, дорогая, ничего не поделаешь. Ты и так старалась больше всех. Ты спасла мне жизнь. Без тебя бы я, и беременная, легла на рельсы. Но ты всегда была рядом, жизнерадостная, надежная, верная. Ты любила меня всем сердцем безо всяких условий. И я решила все выдержать, не сдаваться. Именно ты выбрала сестре имя: Маргерит. Мне было наплевать, хоть Корали, хоть Надежда. Я подумала тогда: «Маргерит! Пожалуй, я полюблю тебя. Немного. Очень. Всей душой. Нет, НЕ ПОЛЮБЛЮ НИКОГДА».
Я очутилась на самом дне и должна была выжить. Я пряталась, чтобы выплакаться: двенадцатилетняя Селеста не должна видеть мать в слезах, с красными опухшими глазами.
Жак признал Маргерит законной дочерью. Лучше принять в дом чужую, чем стать для всех рогоносцем. Только мои и его родители знали правду. Перед ними он разыгрывал благородство, великодушие: «Малышка станет родной сестрой Селесты. Она не должна расплачиваться за грех своей матери. Она ни в чем не будет нуждаться. Я поневоле ухожу из семьи, однако никогда не оставлю девочек без помощи». Как же, рассказывай!
Остальным – друзьям, коллегам, товарищам по университету, – он объяснял наш развод давними непримиримыми разногласиями. Якобы мы надеялись, что второй ребенок нас сблизит, но тщетно.
Все, кого он уважал и ценил, оставались в городе и не могли узнать истинной причины. А до здешних, что отлично понимали, откуда появился крест на щеке малютки, Жаку дела не было. Он оставил мне загородный дом и был таков. Никогда сюда больше не приезжал. Мы расстались без скандала, по обоюдному согласию. Я обязалась молчать, он – регулярно выплачивать мне определенную сумму.
– Мама, а как же Рудольф? Что он делал все это время? Что говорил?
– Он бесследно исчез, когда я была на восьмом месяце. Ремонт заканчивал другой мастер. Однажды мясник сообщил мне, что Рудольф вообще уехал из этих мест, и потом с нехорошей усмешкой, гнусно подмигивая, осведомился, как себя чувствует маленькая.
Сколько воды с тех пор утекло! Мясник давно прикрыл свою лавочку, многие умерли, многие куда-то переселились. Никто уж и не помнит о кресте на щеке какого-то строителя. Одной мне родимое пятно Маргерит не дает покоя. Младшая дочь – мой тяжкий крест. Каждое ее слово, каждое движение подпитывает мою ненависть. Прости, Селеста. Я знаю, что несправедлива к ней, но ничего не могу с собой поделать.
Селеста молчала, не шевелилась. Моя исповедь пригвоздила ее к месту. Вокруг нас дрожала желтая люцерна. Нет, это я дрожала с головы до ног.
Когда-то Рудольф шептал мне грубоватым врадчивым голосом: «Я буду звать тебя Джин. Так куда красивее».
Но стоило мне забеременеть, мужчины, что клялись мне в любви, подло сбежали. Говорят, что души детей выбирают нас, родителей. Так какого черта Маргерит понадобилась именно я?!
Она пришла в мой мир и полностью его разрушила.
– И ты, Селеста, просишь, чтобы я уговорила ее не делать аборт? Она родит себе на горе. Не допустим, чтобы несчастье повторялось снова и снова. Если любишь сестру, поддержи ее. Пусть избавится от нежеланного ребенка. И, пожалуйста, оставим эту тему. Теперь ты знаешь все.
– Прости, мама, но так нельзя…
– Милая, о чем ты?
Селеста глянула мне прямо в глаза с неожиданной злобой.
– О чем я? Нет, ты о чем, скажи! Оставим эту тему? Какую? Уточни! Беременность Маргерит или твой небольшой секрет? Думаешь, мне все по барабану?! Ах да, прости за глупость, я ведь с детства все понимала, но молчала из деликатности. Какие уж тут секреты. Тебе тогда казалось, что и Маргерит обо всем догадывается, да? Оставим эту тему. Как мило! Ты хоть раз подумала обо мне, когда лгала всем подряд? Только ты у нас страдалица, верно? Я знала, что ты любишь меня, а не сестру, что ты любишь меня одну, и страшно мучилась. Юность прошла мимо, ведь я все пыталась искупить вину, боролась с несправедливостью. А тебе и невдомек? Оставим эту тему? И о том, как ты сбагрила младшую в интернат, говорить не будем? Больше никаких объяснений и выяснений, я правильно поняла? Время вышло? Ты исповедалась, облегчила душу, утешилась, успокоилась и доказала, что аборт – великое благо. Одним махом. Ловко! Забудем о прошлом, станем жить-поживать, добра наживать. Ничего не изменилось, хоть тайное и стало явным. И если б не случайная беременность Маргерит, ты бы унесла свой секрет в могилу, как это сделал мой отец, я права? Ответь мне, мама! Ты бы ничего не рассказала, никогда?
Ее гневные филиппики прервал мобильный.
Я обмерла от ужаса. Еще ни разу в жизни Селеста не говорила со мной таким тоном. И ни с кем другим, насколько мне известно. Больше всего меня поразило то, что дочь нисколько мне не сочувствовала.
Я ощутила ужасную боль. Меня захлестнула невероятная ненависть: «Будь ты проклята, Маргерит! По твоей вине случился еще один мощный взрыв, все рухнуло, не осталось камня на камне. Почти тридцать лет я прятала горе от всех, хранила его за семью печатями. Ты заставила меня излить душу Селесте. Я впервые была откровенна – и что получила взамен? Гнев и отчаяние. Между нами выросла стена. Такое в страшном сне не приснится. Ты ее построила, Маргерит. Селеста лишь о тебе и печется, лишь тебя жалеет. Будто ты жертва, невинный агнец. Будто Мило не из-за тебя попал в больницу.
Потому что я стала старая. Когда младенец пускает слюни, все умиляются. А когда старик – с отвращением отворачиваются. Когда жалуется молодая женщина, ее утешают. Когда старуха – посмеиваются. Я все скрывала и правильно делала.
Мне казалось, что я оберегаю дочь. Она не знала о моих бессонных ночах, кромешных днях, пустоте, удушье, безнадежности. Неужели следовало взвалить часть ноши на ее плечи? Неужели я должна была сказать ей правду, Жаку наперекор?
Тогда она не судила бы меня так сурово.
Научите меня, растолкуйте! Я солгала из эгоизма или из чувства долга? Нужно быть честной или не нужно? Что такое ответственность? Где справедливость?
Никому и дела нет, что я схожу с ума, что я совсем одна…
Меньше знаешь, крепче спишь. Я бы и молчала, да ты, Маргерит, вмешалась. Залетела от женатого ни с того ни с сего. И все рассыпалось в прах. В папочку пошла, подлеца. В мерзавца Рудольфа.
Вы испортили мне всю жизнь. Вам не оправдаться.
Селеста села за руль, пристегнулась. Убрала мобильный, обернулась ко мне. Спокойная, сдержанная, как всегда.
– Звонил Лино. Нужно быстрее ехать в больницу. Мило попробовал встать.
ЛиноКаждую ночь мне снится кровь. Кровь сочится из ран, из раздавленной, разорванной плоти. Растекается лужами. Мне снится смерть, неприглядная, неумолимая. Звонит телефон. Мужской голос сообщает, что Маргерит попала под грузовик там, на своих раскопках. «Зрелище не из приятных», – заверяет незнакомец. Звонит телефон. Я узнаю, что Маргерит покончила с собой. Легла на рельсы или сбросилась с моста. С древнеримского акведука. Какое счастье, какое невероятное облегчение! Мерзавка наказана. Справедливость торжествует.
Просыпаюсь, припоминаю сон. Меня мучает совесть, но так, не слишком. Неужели я стал злым и жестоким? Неужели я хуже всех? Впрочем, среди моих друзей и знакомых едва ли найдется хоть один, кто ни разу не пожелал бы зла ближнему. Признайтесь, я прав? Когда какой-нибудь оборзевший хам подсекает вас на шоссе, разве вы не шепчете: «Поцелуйся с первым же столбом»? Когда вас бросает любовница, разве не фантазируете, что и счастливому сопернику ее не удержать: всегда найдется следующий, богаче и моложе. Не признаетесь?
Мечтать об убийстве еще не значит убить.
С тех пор как мама попросила меня не звонить ей и не приезжать, я сотни раз молил Бога, чтобы тяжкая болезнь поразила ее или кого-то еще из моей родни. Вот тогда им понадобится моя помощь. Я их спасу, все оплачу, улажу, найду наилучшую частную клинику, отличного специалиста. Они вспомнят обо мне, признают, что я им не чужой. Отрадная картина: я успокаиваю перепуганную маму. Она меня слушает, она мне благодарна. Считаете меня циничным, да?
Селеста сообщила, что Маргерит беременна. Жизнь моего сына пошла под откос, а жизнь его убийцы налаживается? Это ли не цинизм?
