Селеста сообщила, что Маргерит беременна. Жизнь моего сына пошла под откос, а жизнь его убийцы налаживается? Это ли не цинизм?
Селеста сказала, что мы должны уговорить Маргерит оставить ребенка. Я не дал ей развить эту тему. Сообщил, что в конце недели Мило переводят в центр реабилитации, находящийся поблизости от нашего дома. Жена обрадовалась:
– Прекрасно! Мы постоянно будем рядом. И если что понадобится, быстро сбегаем домой – теперь это не проблема.
Прекрасно! Куда уж лучше! Мой сын не может двух слов связать – запинается, не может двух шагов сделать – падает. Не способен одолеть малейшее препятствие. Жалко улыбается, кривит дрожащие губы. Двенадцатилетний капитан, чемпион, лучший из лучших превратился в жалкую амебу. Уму непостижимо!
– Успокойся, Лино, со временем он поправится и все наверстает. Наберись терпения.
Я не ожидал, что мы с женой воспримем все настолько по-разному. Стоило Мило заговорить, Селеста мигом ожила, стала радостной, энергичной. Все к лучшему, все на пользу. Главное, ребенок жив, ребенок не в коме. Мы счастливчики, нам повезло. Врачи настроены оптимистично: «Через пару недель, через пару месяцев наступит значительное улучшение». Селесту не огорчало, что сын неуверенно мямлил, пугался, терял нить разговора.
Жена витала в облаках, в упор не видела печальную действительность. Будто она, а не я, в подпитии. Я не пытался вернуть ее с небес на землю. Пусть лучше Селеста будет слепой и счастливой, чем здравомыслящей и подавленной. И статистикой из Интернета с ней не делился. «У семидесяти процентов детей, перенесших черепно-мозговую травму, через два года полностью восстанавливаются двигательные функции и умственные способности».
Через два года! Красотища!
А что случается с тридцатью процентами, не уточните?
У Селесты сработал инстинкт самосохранения. Что ж, я не против. Даже готов ей подыграть. Но прежней материнской заботы о Маргерит не потерплю!
На следующий день я думал лишь об одном: Мило переводят в другую больницу, каково ему там придется? Однако Селеста упрямо вернулась к проклятой беременности сестры. Обвинила нас с Жанной в бесчеловечном отношении к Маргерит, коль скоро мы хором настаивали на аборте. Скандал разгорелся, когда я сказал, что в действиях Селесты нет логики: если любишь сестру, нужно уважать ее волю, а не навязывать свою. Дошло до того, что я не выдержал, взорвался:
– По вине этой безответственной особы наш сын перенес чудовищную травму. Она подвела нас, предала, нанесла удар в спину. Она лгала, пыталась выгородить себя. Прости, но добра я ей не желаю и желать не могу. Неужели у нас нет дел поважней?
– Речь идет не о какой-то особе, не о первой встречной. О моей сестре! – ледяным тоном отчеканила Селеста.
Будто ударила меня под дых. В голове пронеслось: «Ну что, Маргерит, дрянь паршивая, довольна? Мало тебе, что отняла у меня сына, так еще и жену отнять задумала. Селеста за тебя горой! Радуйся! А я дошел до того, что объединился с твоей мамашей. Временное перемирие у нас».
Конечно же, я пошел в сарай для велосипедов и напился в хлам. Дешевая водка меня успокоила, убаюкала.
И тогда появился ты, Мило. Бесплотный, зато здоровый, разумный. Никаких черепных травм, рваных ран на щеке, неуверенных движений. Ты говорил быстро, оживленно, не как робот. Мы вместе считали звезды, которые я нарисовал прошлым летом на раме и на руле твоего небесно-голубого велосипеда. Мечтал, что они принесут тебе удачу, уберегут от беды…
Злая насмешка судьбы!
Я обнял тебя. Я знал, что ты мне привиделся, померещился. Что на самом деле ты далеко, а здесь – всего лишь греза моего разбитого сердца, несбыточное желание несчастного отца. И все равно меня переполняла щемящая нежность. Чудилось, что ты подбадриваешь меня, утешаешь. Я бы никогда не просыпался, уснул бы вечным сном, лишь бы не расставаться с тобою, сын.
Когда тебе было два года, ты возил за собой красно-желтый грузовичок и оглушительно бибикал.
В пять лет не желал снимать костюм Супермена, так и пошел в нем в школу. Помнишь, каким взглядом проводила тебя директриса?
В семь ты вдруг стал религиозным и во сне разговаривал с Богом. А когда Жанна повела тебя на похороны своей подруги, взял часть цветов из гроба и отнес их на заброшенные могилы, чтобы другим покойникам не было обидно.
В восемь ты написал роман под названием «Три лузера». Там три лентяя искали сокровища, нашли их и, само собой, немедленно потеряли.
В десять ты решил стать ученым, а не писателем. И перво-наперво изобрел горючее из дождевых червей.
И вот теперь, в двенадцать, лежишь на больничной койке и не можешь встать…
Хочется выть с тоски, кусаться от ярости.
В сарае я провел еще четыре ночи. Было тепло, уютно, сверчки стрекотали колыбельную, но ты больше не приходил. Выпивка – ненадежное средство. У меня не осталось ничего, кроме наших больничных встреч. Мой бедный искалеченный мальчик в палате держался молодцом, старался изо всех сил. Браво, Мило! Мама хлопала в ладоши, стоило тебе пальцем пошевелить, хоть и тут требовалась помощь персонала. А я унывал все больше.
Селеста отмечала каждое достижение, я ощущал всю тяжесть поражения.
Мы возвращались в город. В день отъезда жена разбудила меня в семь утра. Они с Жанной заранее привели в порядок весь дом и собрали вещи. Я сложил их в багажник. Сел на заднее сиденье, не выпуская из рук школьный рюкзак Мило. Мы миновали последние дома, выехали на проселок, который петлял среди голых полей, скрывался в перелеске, выныривал вновь. Вот и шоссе. Несмотря на ранний час, машин было много. Конец августа, детям пора в школу. Счастливые семьи, здоровые, благополучные, обгоняли нас, торопились домой. Я подумал об одноклассниках сына. Завтра у них начнутся уроки. Они наводнят коридоры, будут галдеть, радостно приветствовать друг друга, гадать, какими окажутся новые учителя. Им не терпится жить: соперничать, ссориться, драться, влюбляться. Заметят ли они отсутствие Мило? Сразу или дня через три?
Насколько мне известно, сына в классе ценили, хоть он держался скромно, с достоинством. В первые ученики не лез, но и в хвосте не плелся. Крепко сдружился с одним, по имени Гаспар. Сынок богатых родителей. Я терпеть его не мог. Не понимал, отчего они неразлучны.
– Папа, не нужно злиться. Гаспар не виноват, что у него такой отец.
– Да ведь он точь-в-точь отец. Клон, иначе не скажешь. Ему на всех наплевать. Сразу видно, хозяин жизни. Ничему хорошему он тебя не научит.
Я спорил, горячился, однако Мило был прав. Я люто ненавидел не Гаспара, а его отца. Меня бесило, что тот приглашает Мило на всякие престижные элитарные мероприятия для богачей. То потащит мальчиков в загородный фитнес-клуб с огромным бассейном и теннисным кортом. Дешевле было бы купить всему классу годовой абонемент в муниципальный бассейн. То отвезет на выходные в Нормандию, в родовое поместье у самого моря. То поведет на закрытый просмотр нового авторского фильма. Там и режиссер, и знаменитые актеры, и критики – весь бомонд. Места самые лучшие, в VIP-зоне.
Дед Гаспара основал частный банк, а папаша возглавлял. Иногда почтенный господин позволял себе внезапно осчастливить нас своим присутствием, заезжал за Мило вместе с сыном. Выше меня ростом, плотный, вальяжный, в безукоризненном черном пальто, которое наверняка стоило целое состояние, он вплывал к нам в прихожую и со снисходительной любезной улыбкой пожимал мне руку. Я сразу же превращался в рабочего, оробевшего перед владельцем завода. Несмотря на все мои достижения: диплом с отличием, хорошую профессию, просторную квартиру в центре города, классную тачку – правда, ее я купил в кредит, – чувствовал себя жалким, ничтожным.
Восхищение Селесты и зависть Жанны, встретившей его как-то раз на дне рождения внука, подливали масла в огонь. Я воображал подловатый шепоток тещи:
– Тебе бы такого мужа! Ты достойна лучшего, поверь.
Кстати, именно Жанна заставила меня отдать Мило в эту пижонскую школу.
– В жизни полезные знакомства решают все, без них не пробьешься. Прости, я не хочу тебя обидеть, но ты обыкновенный программист. Профессия достойная, нужная, однако будет жаль, если Мило пойдет по твоим стопам. А здесь перед ним распахнутся другие двери, он сможет оглядеться, выбрать что-то еще. Или ты считаешь, что он и так справится? Вообще же, поступай как знаешь!
Связала меня по рукам и ногам, да еще издевалась: «Поступай как знаешь»… Теща всегда умела виртуозно поставить меня на место, напомнить, что я посредственность. Завуалированно, так, что комар носа не подточит. Втыкала булавки в самые чувствительные места.
Она угадала: больше всего на свете я хотел, чтоб Мило преуспел, чего-то добился в жизни. Пусть носит роскошное пальто, как папаша Гаспара, ходит на светские рауты, не знает, что такое нужда, долги, унижения. Ни перед кем не склоняет голову, не опускает глаза. Не боится начальства, вышестоящих, власть имущих.
