Человек, который стоял в углу вагона, был одет в австрийскую военную форму. С виду он казался стариком, так как оброс густой седой бородой, а лицо у него было черное, в морщинах. Он прислонился плечом к стене и сосал потухшую трубку. На нас он даже не посмотрел.
— Ты кто будешь, братишка? — спросил Алексей. Подождав и не дождавшись ответа, он сказал на ломаном немецком языке:
— Дайч?
Человек в австрийской форме поднял на нас пустые серые глаза и мотнул головой.
— Не немец, — как бы перевел мне Алексей. — Австрияк ты, выходит? Пленный? — повернулся он к человеку.
Но человек уже не глядел на нас. Он снова застыл с потухшей трубкой в стиснутых зубах.
— Чудак, — сказал Алексей и произнес второе известное ему немецкое слово: — Муттер.
Австриец смотрел перед собой пустыми тусклыми глазами и не отвечал.
— Пойдем, — сказал мне Алексей и спрыгнул наземь.
— Живодеры! Сукины сыны! — ругался Алексей. — Видал, что они с человеком сделали? А? Взяли человека от хозяйства, от дому, дали в руки винтовку: иди, пали! Он, дурак, и пошел. Да что — дурак, а мы, умники, не пошли разве? Попал человек в чужие края, загнали в самую Сибирь к чертовой матери, посадили в барак, поставили часового с ружьем. «Сиди, мол, подлец, и не моги отлучаться, потому — пленный». Сидит человек и все ждет, когда это кончится и его к «муттер» отправят. Год проходит, два, три, а это не кончается. Только у двери часовой меняется. Взял человек, да и попер пешком до дому. А идти-то вон сколько, одно слово — Рассея, елки-палки. Он, может, тысячи верст прошел, а в кармане — блоха на аркане, по-русски — ни ухом ни рылом, жрать нечего. Ну, известное дело: шел, шел, да и свихнулся. Довели человека, живодеры. Сукины сыны!
Часа через два я снова заглянул в вагон. Австриец стоял в том же положении и сосал потухшую трубку.
Наступили сумерки. Туман подымался над лесом, на вокзале зажгли фонарь, как вдруг в просеке раздались выстрелы. Бандиты. Солдаты-красногвардейцы, которых в нашем эшелоне было немало, залегли цепью вдоль вагонов и открыли стрельбу. Однако бандиты подступали все ближе. Уже в просеке видны были люди. Они перебегали от дерева к дереву, останавливались на минуту и бежали дальше. Их было много, этих людей. Некоторые были на конях. Пули летали над головой, шлепались в стены вагонов. Одна пуля попала в нашу теплушку и ранила толстую женщину в ковровом платке.
Дело принимало плохой для нас оборот.
Наши солдаты-красногвардейцы стреляли, не видя куда, в темную просеку, а у бандитов была четкая мишень — вагоны. И потом бандитов было больше, да и вооружены они были лучше. Должно быть, бандиты пошли обходом, так как пули летели уже со всех сторон. Красногвардейцы же залегли под вагонами и стреляли довольно редко — пуль нехватало.
В это время за поворотом показались огни, и загудел паровоз. К станции подходил поезд, а с крыши переднего вагона стрелял пулемет. «Воинский эшелон!» — пронеслось по теплушкам. И бандиты, верно, знали о воинском эшелоне, они мигом пропали. Поезд, не доходя до вокзала, остановился, и на перрон с площадки первого вагона соскочили… девять человек. Это была поездная охрана. Поезд был товарный и вез зерно.
Ночь прошла тревожно, никто не спал. Ждали, что бандиты вернутся. Однако они не вернулись. Они, должно быть, думали, что прибывший поезд — воинский.
Воинский эшелон прибыл только утром, в десятом часу. Он подкатил к станции с треском, с шумом. Из вагонов — пассажирских, четвертого класса — слышны были песни, крики, хохот, играла гармошка.
Поезд недолго постоял на станции. Скоро укатил. За ним следом двинулся товарный. Мы поехали последние во втором часу дня.
Перед тем как уехать, мы с Алексеем проходили по путям.
— Как же наш австрияк? — сказал Алексей. — Испугался, небось, перепалки.
Алексей отыскал вагон и просунул в открытую дверь голову.
— Так и есть, — рассмеялся Алексей, — удрал.
Я тоже заглянул в вагон, австрийца не было.
Но только мы сделали шаг, как Алексей вдруг остановился, круто повернул и, не говоря ни слова, полез в вагон. Я за ним.
И вот что мы увидели.
На полу, в самом темном углу теплушки, раскинув руки, лежал австриец. Он был убит. Рядом валялась потухшая трубка.
— Убили-таки, мародеры! — тихо проговорил Алексей.
По пути проходил смазчик. Я спрыгнул на песок и показал ему на труп австрийца.
— Кто убил? — спросил я.
Смазчик, не подымая глаз, стучал длинным молотком по колесам.
— Кто убил? — проворчал он. — Известно, кто убил — бандит убил.
В теплушку Алексей вернулся хмурый и злой. Он грубо толкнул сапогом какого-то человека в пальто с котиковым воротником и, когда тот поднялся, сел на его место у печки, обхватил руками винтовку и долго сидел так, молчаливый и злой. Когда толстая баба в ковровом платке закачалась и заголосила, Алексей так сердито буркнул: «Заткнись, говорю!» — что баба съежилась и замолкла.
И только уже слезая и прощаясь со мной, Алексей вдруг улыбнулся, тряхнул мою руку и сказал:
— Вот тебе и «муттер», елки-палки! Да ничего, браток. Ладно будет.
Как я завел бандитов[28]
Играл я на улице с товарищем, Симхе его звали. И вдруг — стрельба.
— На базаре бандиты! — закричал на улице человек.
— Дети, в дом! — высунувшись из окна, крикнула мать.
— Бежим на базар! — сказал Симхе. — Поглядим, а?!
На базаре была суматоха. Бандиты наскочили неожиданно, в самый разгар базара, и теперь всякий, кто мог, бегом бежал. Вдруг наезжает на меня толстый бандит.
— Стой, — кричит, — малец! — Где тут Берке Гезин живет, знаешь?
— Знаю, — говорю.
— Веди! — приказал бандит.
Я хотел было смыться, но бандит поднял хлыст и заскрипел черными зубами.
— Пришибу, щенок, — прохрипел он, — веди!
Где живет Берке Гезин, я знал хорошо. Гезин жил рядом с нами. Но я, хоть лет мне тогда было немного, сразу понял, зачем им Гезина надо: расстрелять. Берке Гезин был начальником красной охраны.
Повел я бандитов. Что мне было делать? Я впереди иду, а за мной три бандита на конях едут. Шагом едут.
— Скоро? — спрашивает бандит с черными зубами.
— Скоро, — отвечаю. — Третий дом.
И дальше иду. Куда — и сам не знаю. «Куда, — думаю, — их повести?»
На слободе стояла старая, деревянная церковь, а недалеко от церкви в новом доме жил псаломщик. Проходя мимо дома, я увидел, что двери закрыты и ворота заперты. Псаломщик, стало быть, уехал куда-то. Я ткнул пальцем в этот дом и сказал: «Тут».
Бандиты бегом на крыльцо. А я подтянул штаны и драла.
Чем кончилось дело у псаломщика, не знаю. Но пока бандиты смекнули, что их тут обкрутили, пока они искали, где он живет, Берке Гезин, пока доехали до него, я успел шепнуть Берке два слова, и он смылся.
Глава пятая
Махновцы и деникинцы
Махно в очках и с бородой[29]
Вечером мать сказала:
— Хорошо будет, если эта ночь пройдет спокойно.
Я спросил:
— А что будет, мама?
— Ничего, спи, — сказала мать.
«Нет, — подумал я, — я спать не буду. Верно, опять будут стрелять».
А я любил, когда стреляют. Решил я не спать, и, конечно же, заснул. Спал я у стены, а напротив у окна спала мать с братом. Брату было тогда пять месяцев. Отца дома не было. Отец служил в Красной армии.
Уснул я и, помню, увидел страшный такой сон. Будто в комнату входит отец в серой шинели, в солдатской шапке, с винтовкой, а лицо у отца черное как у негра. Вошел, стал у двери и молчит. «Папа!» крикнул я. А он молчит. «Папа! — кричу, — это ты?..» А он как ббабахнет винтовкой в дверь, так что в ушах зазвенело. «Папа!.. — кричу, — что ты делаешь?» А он как зарычит, как закричит: «Отдай, — кричит, — кольцо, жидовка!»
Я проснулся. Проснулся и вижу: посредине комнаты стоит мать, а вокруг несколько человек бандитов с саблями, с револьверами. Один шашкой рубит шкаф, другой — комод взламывает, а третий, курносый, кривоногий, схватил мать за палец левой руки, тянет палец и кричит:
— Отдай, — кричит, — кольцо, жидовка!
— Погодите, — плачет мать, — я сама кольцо сниму.
Но бандит не отпускает, тянет палец и кричит:
— Отдай кольцо! Убью!
Тут в комнату вошел невысокий волосатый человек с бородой, в очках. Он оттолкнул бандита и сказал:
— Оставь, Грыцько. Она сама отдаст!
Другие бандиты, увидав волосатого человека, опустили шашки и стояли молча, выжидая. А волосатый человек прошелся по комнате. Дошел до меня, остановился и сказал:
— Это большевик растет.
Потом коротко скомандовал бандитам: «Айда, хлопцы!» и вышел.
Когда бандиты ушли, мать сказала:
— Знаешь, кто это был?
— Длинноволосый-то? — спросил я.
