Я побежал на улицу.
— Караул, спасите! — кричал я.
Но никто меня не заметил. На улице стреляли, расстреливали, убивали.
Наконец ко мне подбежал Нахман, наш сосед.
— Чего ты плачешь? Что случилось? — спросил он.
— Маму убили! — крикнул я и потащил его в дом.
Когда мы вошли в дом, мать была уже мертвая.
Красный разведчик Михаил Карачев[34]
Пошла мать на базар. Ушла она одна, а вернулась не одна: корзину ей нес какой-то красноармеец.
— Ну, товарищ, — сказала мать, входя в дом, — спасибо, что донесли.
— Да что там, — Красноармеец махнул рукой и рассмеялся. — Меня же не убыло.
— Садитесь, — сказала мать, — хотите чаю?
— Угостите, выпьем с удовольствием, — сказал красноармеец, — а не угостите, и так уйдем.
Мы сели пить чай.
— Как тебя звать? — спросил меня красноармеец.
— Борух, — сказал я.
— Борух, — повторил красноармеец, — а по-русски как? — спросил он.
— По-русски — Борис, — сказала мать.
— Ну, Боря, — сказал красноармеец, — скажи-ка по совести, сколько тебе годков?
— Пять, — сказал я, — шестой вдет.
— Ого! Большой, значит, — удивился красноармеец. — А ну-ка, покажи, усы-то у тебя растут?
— Нет, не растут усы, — сказал я.
— Эх, жалко, — вздохнул красноармеец, — расти у тебя усы, взял бы тебя в Красную армию. За командира бы взял. А фартовый бы из тебя вышел командир. Верно я говорю?
— Верно, — сказал я.
— А вас как звать? — спросила мать.
— Нас звать Мишей, Михаилом, значит, — ответил красноармеец, — по отчеству Иванычем, а по фамилии Карачев.
— Вы не здешний? — спросила мать.
— Орловские мы, — сказал красноармеец, — Елецкого уезда. Слыхали, может?
— Слыхала, — сказала мать.
— То-то, — рассмеялся красноармеец. — Елец — всем ворам отец. Верно я говорю?
Подружились мы с Мишей. Стал он к нам ходить часто. Придет, посидит, чаю выпьет, иногда принесет с собой хлеба, иногда поможет матери по хозяйству. А то и так: уйдем на день гулять в город, а вечером домой к нам чаю выпить, поговорить. Привыкли мы к нему, как к родному. Да и ему наш дом пригляделся. Как у него свободный час, так к нам.
Так прошло месяца два или три. Раз утром в базарный день началась пальба. Красные, отстреливаясь, уходили за реку, а за ними в город врывались деникинцы. Улицы опустели.
Ворвались деникинцы в город в два часа дня, а к четырем они дошли уже и до нашего переулка. Мы сидели в кухне на полу, когда услыхали стук в дверь и крик: «Открой дверь, стрелять будем!»
Дверь выломали. В комнату вошли пять деникинских офицеров. Денщики несли за ними большие узлы, битую птицу и посудины со спиртом.
— Кто тут есть? — тонким голосом крикнул молоденький офицер.
Он быстро обежал комнаты, заглянул в кухню и увидел нас.
— Будешь запираться, дрянь ты? Будешь? — закричал офицерик и несколько раз ударил мать хлыстом по спине.
Мать перестала плакать, она обеими руками обхватила нас, прижала к себе и посмотрела на офицерика. Офицерик остановился.
— Запомни же, дрянь! — проворчал он, повернулся и вышел, хлопнув дверью.
В столовой вокруг стола расселись уже офицеры. Шашки они отстегнули и кинули их на шкаф. Но револьверы они положили рядом с собой на стол. Посредине сидел толстый полковник. Он говорил басом и громко смеялся. Вокруг бегали денщики. Они развязывали узлы, накрывали стол и ставили перед офицерами бутылки вина, консервы, белый хлеб. Офицеры, видать, зашли к нам пообедать.
— Это ты пока что снеси-ка в сарай, — сказал денщику полковник, показав на посудины со спиртом. — Эй, хозяйка! — крикнул он.
Вошла мать.
— Красных у тебя нет? — сказал полковник.
— Нет, — сказала мать.
— То-то, — сказал полковник. — А теперь вот что: возьми-ка вот битую птицу, тут тебе и куры, тут тебе и индейка, делай там, как знаешь, хоть разорвись, но через два часа чтоб был готов обед. Понимэ?
— Поняла, — сказала мать.
А пока до обеда офицеры играли в карты и пили.
Мать зачем-то вышла в сени. Вдруг кто-то схватил ее за руку и сжал. Мать увидела деникинского офицера и испугалась, но офицер ее не выпускал.
— Тихо, — прошептал он, — это я.
Мать узнала его.
— Миша! — крикнула она.
— Тихо, — прошептал Minna. — В доме беляки?
— Беляки.
— А в сарае никого?
— Никого.
— Я туда.
— Миша!
— А?
— Там они спирт поставили.
— Ничего, плевать.
— Найдут, Миша.
— Ничего.
Офицеры сидели за столом, дулись в карты, хлестали вино и все больше пьянели.
— Хорошо бы, господа, горькой по стаканчику, — сказал офицерик и щелкнул себя по горлу.
— Спирт к обеду, — сказал толстый полковник. — Эй, ты! — повернулся он к матери, — скоро обед?
— Скоро, — сказала мать и стала нарочно тянуть: налила в горшки воды больше, чем надо, горшки отодвинула подальше от огня, а огонь притушила.
Настала ночь, а офицеры все играли в карты и пили.
— Господа! — крикнул высокий офицер, косоглазый, в пенсне, — господа, вино кончается.
— Васька! — приказал офицерик, — тащи спирт!
— Постой! — остановил денщика полковник. — Подождем-те же, господа, обеда. Скоро ты там справишься, дура? — крикнул он матери.
— Сейчас, сейчас! — заторопилась мать.
Наконец обед готов. На стол поставили целую гору цыплят, кур и отдельно на большом подносе — индейку.
Полковник обвязался носовым платком, положил себе на тарелку цыпленка, поперчил его, отрезал ножку, запихнул ее в рот и сказал:
— Теперь и по рюмочке можно.
— Я пойду, принесу, — сказала мать.
— Без тебя обойдется, — сказал полковник. — Васька, тащи!
— Круго-о-м арш! — скомандовал офицерик денщику.
Денщик пошел к двери.
— Господин офицер! — крикнула мать.
Тут вдруг дверь открылась, и в комнату ввалился запыхавшийся ординарец.
— Ваше-родь! — крикнул он, — приказано отступать. Красные переходят реку.
Офицеры вскочили.
— А? Что? Где? — испугался полковник и, как сидел, с платочком, засунутым за ворот, побежал на улицу. Офицеры за ним. Слышно было, как на улице полковник кричал:
— А? Что? Где?
Как только офицеры вышли, в комнату вбежал Миша.
— Ура! — крикнул он. — Наша взяла!
Миша скинул офицерскую шинель и к двери.
— Куда вы, Миша? Что вы? Убьют вас! — сказала мать.
Но Миша махнул рукой и убежал.
Явился Миша поздно ночью, усталый, но веселый.
— Всыпали кадетам по первое число, — сказал он. — Попомнят!
— Как вы попали в город? — спросила мать.
— Я пришел на разведку, — сказал Миша, — пошел с товарищем, с Гришкой Петошиным. Оделись мы кадетами. Я вроде ихний штабной офицер, Гришка вроде денщик мой. Пошли. До города дошли, а за мостом наскочили на патруль. «Пароль?» А кто его знает, пароль-то ихний? Я хотел было на постовых прикрикнуть: как, мол, смеете, собаки, у штабного офицера! Да Гришка тут сплоховал — побежал. Те стрелять. Гришку убили, а я к вам. Вот оно как. А за Гришу Петошина я с ними расквитался. Как выбежал от вас, смотрю — пулемет стоит, пулеметчик сидит. Я пулеметчика скрутил, пулемет повернул и по ним, по белякам, как начал шпарить — не одну дырку просверлил. Будьте покойны. А тут наши подоспели. Попомнят Гришку Петошина.
В ту ночь мы хорошо поужинали. А индейку мы докончили только на другое утро. Не съесть было за раз.
Как Монька Карась спас город от белых[35]
Наш детский дом — по-тогдашнему «приют» — стоял за городом на горе. Гора была высокая, и дом был высокий — двухэтажный, так что из окон дома во все стороны было далеко видно. В правое окно посмотришь — весь город как на ладони. В левое посмотришь — степь, холмы, дорога. А город занимали то белые, то красные. Переходил город из рук в руки.
Вышло раз такое дело. В городе стояли красные. Стоят неделю, другую, а вокруг — в городе и в степи за городом — никого: ни белых не слыхать, ни махновцев. «Ну, — говорят ребята, — кончилась война. Амба». Как вдруг вечером — вечер был ясный, лунный — заметили мы в степи движение, как будто подходят к городу люди. Много людей. И эти люди не бегут, не идут, а крадутся, подползают. Сначала одна цепь, проползет несколько шагов, припадет к земле и лежит. За первой — вторая. За второй — третья, четвертая. Все больше и больше. Глядим — вся степь ожила.
— Эге! — сказал Александр Велипольский. — У нас его звали Александр Македонский. — Эге, ребята, — сказал он, — а, ведь, дело-то скверное. Дело-то вон какое!
— Какое? — сказал Липа Гухман.
— А дело такое, — сказал Македонский, — что к городу подступают белые.
— Почему белые? — спросил Липа.
— Потому что не черные, — сказал Македонский. — А красные и не ждут, не гадают. Вот оно что. А ну, ребята, посмотри, как там в городе.
