Я не хотел над ним смеяться. Так получилось.
— Ты, наверно, шутишь.
— Ладно, Дуг, — продолжает он, нервно оглядываясь по сторонам. — Ты же не можешь вечно злиться, так почему бы не позабыть обо всем прямо сейчас? Мы были хорошими друзьями, а теперь мы породнимся.
Он протягивает мне через стол руку и широко улыбается.
— Что скажешь?
Краем глаза я вижу, что Дебби (тоже краем глаза) наблюдает за нами, и понимаю, что все это подстроено — открытая демонстрация расположения, призванная сломить мое сопротивление.
Я не протягиваю ему руки.
— Я не хочу.
Майк с оскорбленным видом убирает руку, а Дебби швыряет на стол вилку с ножом.
— Да что с тобой, черт подери, такое? — набрасывается она на меня.
— Ничего.
— Если ты собирался вести себя как последняя сволочь, зачем ты вообще пришел?
— Клэр заставила. Она не хотела идти одна.
Она вздыхает и меняет тактику.
— Ладно. Тебе грустно. Ты до сих пор оплакиваешь Хейли. Я понимаю. Я могу только догадываться, каково тебе. Но не кажется ли тебе, что всего на один день ты мог бы забыть об этом, перестать думать о себе и порадоваться за меня?
— Как ты забыла о своих чувствах к Майку и жалела меня, когда умерла моя жена?
— Это нечестно, Дуг.
— Тут ты права.
— Успокойся, — произносит Клэр, глядя на меня.
— Я не виновата, что именно там встретила Майка. Это… судьба. У всего есть причина.
— Ты мелкая эгоистичная сучка, — срываюсь я, и голова Дебби дергается, словно от пощечины.
— Дуг! — кричит Клэр, но слишком поздно. Если она хотела, чтобы я был милым, не надо было привозить меня сюда.
— Ты и правда веришь в это? — ору я на Дебби, а она смотрит на меня, открыв рот, не в силах произнести ни слова от возмущения. — Ты думаешь, что смерть Хейли была частью великого Божьего замысла, чтобы Майк смог оттрахать тебя в комнате наверху, пока я сидел шиву?
— Дуглас! — через стол шипит на меня мать, и я понимаю, что все посетители ресторана внезапно замолчали.
— Я не это имела в виду, — оправдывается Дебби дрожащим голосом.
— Ты имела в виду, что не хотела говорить об этом вслух.
— Может, вам двоим лучше выйти? — вмешивается Майк.
— Может, тебе лучше заткнуться на хрен?
Не выражайся, Дуглас! — обрывает меня мать, щелкая пальцами.
— Ты просто скотина, — всхлипывает Дебби.
— А ты маленькая самовлюбленная шлюшка.
— Так, — весело произносит Клэр. — У меня для вас новость. Я беременна. И я ушла от Стивена.
Все оборачиваются и смотрят на нее. Она барабанит пальцами по столу.
— Только не поздравляйте меня все сразу.
Мать хватает отца за руку и смотрит на Клэр.
— Повтори, пожалуйста, — просит она, прижимая другую руку к груди.
— Что именно?
— Всё.
— Я беременна и собираюсь разводиться.
— Ба-бах, — громко произносит Расс. Я решил было, что это все марихуана, но тут он засмеялся. Смех становится громче и вскоре переходит в истерику, Расс трясется, захлебываясь от хохота; по его лицу текут слезы.
— Расс, — умоляю я, пихая его под столом ногой, — прекрати!
Но он только громче смеется и в исступлении хлопает ладошками по столу.
— Ба-бах! — кричит он во все горло, бешено размахивая руками над головой, и заходится в новом припадке хохота.
Какое-то время мы все молча сидели, ошеломленно и беспомощно глядя на Расса, и ждали, пока он перестанет, и вдруг отец тоже громко и весело рассмеялся, за ним Клэр, а потом и я. По столу прокатывается волна смеха, и вот уже мы все неудержимо хохочем, а Майк и его родители смотрят на нас во все глаза и не могут понять, что тут смешного. Даже если бы я мог говорить, мне нечего было бы им сказать; ведь ничего смешного нет, и все печальнее, чем можно себе представить. Добро пожаловать в семью: вот что я бы им сказал.
К десерту все более-менее вошло в свою колею: мать ела «вилы», как конфеты; мистер Сендлмен прожужжал отцу все уши о государственных процентных ставках; Расс в полном молчании методично намазывал маслом и доедал оставшиеся в хлебнице булочки и хлебные палочки, а Майк, не таясь, спокойно лапал под столом Дебби.
— Все и всегда должны плясать вокруг тебя, да, Клэр? — с горечью спрашивает Дебби. — Мне следовало догадаться, что ты наверняка что-нибудь учудишь.
— Точно, Пух. Я ломаю себе жизнь только для того, чтобы выделиться на твоем фоне и привлечь к себе внимание.
— Нет. Ты и правда ломаешь себе жизнь. А вот объявляешь об этом сейчас, потому что не дай бог хоть десять минут на тебя не будут обращать внимание.
— Ничто не происходит просто так, верно?
— Иди к черту, Клэр.
— Не выражайся, Дебора, — рассеянно произносит мать. Она пытается щелкнуть пальцами, но они ее не слушаются. Она запила пилюли белым вином и растворилась в наркотическом оцепенении, не чувствуя боли.
— А вы уже знаете, мальчик или девочка? — миссис Сендлмен, обращаясь к Клэр, резко меняет тему.
— Что, простите? — переспрашивает Клэр.
— Ребенок.
Клэр качает головой.
— Понятия не имею.
— Вот-вот, — хмуро замечает Дебби. — Все занимаются исключительно Клэр. Кто знает, что еще она выкинет, если мы перестанем обращать на нее внимание. Наверно, сделает операцию по перемене пола.
— Расслабься, детка.
— Заткнись, Майк.
— Синатра! — воскликнул отец, вскочив на ноги. Действительно, ансамбль заиграл старую песню Синатры.
— Потанцуем? — приглашает отец, протягивая руку матери.
— Ну нет, — отвечает она, отталкивая его руку. — Я сейчас и прямо пройти-то не смогу.
— Дебби? — спрашивает он, глядя на нее.
— Не сейчас, пап.
— Ну пожалуйста.
— Пап, никто не танцует.
— Ошибаешься, — возражает он.
Отец проходит мимо стоящих рядом с нами двух столиков и начинает танцевать в одиночку, двигаясь вдоль длинного ряда окон, которые выходят на пролив Лонг-Айленд. Отец делает па и кружится в такт музыке. Солнце садится, и последние пастельно-розовые сполохи света окрашивают небо за его спиной.
— О боже! — вздыхает Дебби, отодвигает стул и встает.
Она подбегает к отцу и тащит было его обратно к столу, но он обнимает ее и начинает с ней танцевать, напевая себе под нос. Дебби сперва сопротивляется, но потом затихает и, обмякнув, повисает на отце, обхватив его за шею руками и положив голову ему на плечо. А потом она плачет — в голос, глубоко, страдальчески всхлипывая и содрогаясь всем телом. Отец же просто обнимает Дебби, сдерживая ее слабые конвульсии, гладит ее по шее, целует в голову. Они стоят так долго-долго, тихонько покачиваясь из стороны в сторону, хотя песня уже кончилась. Небо за окном темнеет, и пролив Лонг-Айленд медленно сливается с ним.
После ужина мать исчезает, я нахожу ее на пляже. Сняв туфли, она стоит на волнорезе и глядит на темный океан. Черное платье полощется и облепляет ее, она сняла заколку, и распущенные волосы развеваются на ветру. Я не думаю, что мать принимает такие позы исключительно ради драматического эффекта, но вообще-то, кроме как в кино, никто и никогда не стоит, устремив взгляд за горизонт и глубоко задумавшись, пока не придет еще кто-то и не начнет важный разговор. В жизни же мы задумываемся, чтобы как-то убить время — когда едим, ведем машину, сидим на унитазе или стоим в очереди. Но в фильме это передать не так-то просто, поэтому какой-то неизвестный режиссер придумал «взгляд, устремленный вдаль», который означает глубокую задумчивость. Для матери граница между жизнью и игрой давным-давно стерлась, к тому же мать приняла «вилы» и выпила вина, а это значит, что ощущение реальности у нее искажено сильнее, чем обычно.
— Когда вы были маленькие, мы все время ходили на этот пляж, — произносит она, не отводя взгляда от темного пролива. — Помнишь?
— Конечно.
Она вздыхает.
— Мне нравилось здесь бывать. Вы трое очень любили купаться. Собственно, только в этом вы были единодушны. А я сидела на одеяле и смотрела на ваши маленькие стриженые головки. Знаешь, по крайней мере тогда я занималась тем, чем должна была, и вы все были счастливы. Потом вы стали брать с собой плейеры — просто валялись на одеяле, воткнув в уши наушники и погрузившись в собственные проблемы. У Клэр выросла грудь, она стала носить бикини и болтаться с какими-то противными парнями. Дебора оставалась одна и приставала к тебе, пока ты не доводил ее до слез или не уходил. Все кончалось тем, что я кричала на нее. Тогда-то я и перестала любить пляж.
Я молча стою, словно актер за кулисами, ждущий своей реплики.
— Ты все-таки жестоко поступаешь с сестрой, тебе не кажется? — спрашивает мать.
— Нет, не думаю, — отвечаю я и встаю рядом с ней на волнорез.
