— Приписной?
— Вот-те раз! Спасибо!
— Наемник?
— Аз есмь человече мирный.
— Временнообязанный?
— Упаси Бог.
— С вами ум сломаешь… паленый?
— Пока еще нет.
— А кто ж тогда?
— Я знахарь.
— Ой, какая прелесть! Вы привораживаете?
— И это тоже. Но, сдается мне, что вы меня сегодня приворожили, а не я вас. И ваши чары посильнее моих.
— Вы надомный или приходящий?
— Скорее — приходящий.
— И давно уже?
— С детства. У меня и бабушка и мамаша знахарствовали.
— Они вам передали?
— Точно так. Передала бабуля.
— Скажите… ой, опять толкаются… да что ж это… смотрите, он лезет без очереди!
— А ну-ка ты, плешь водяная, куда прешь?
— Толканите его, толканите! Православные, не пускайте этих!
— Мы тутова стояли!
— Тебя тут не стояло, мурло!
— А ну, не замай!
— Я те дам — не замай! Пшел отсюда!
— Господи! Еще прут! Их вообще тут не было!
— А ну, потеснися!
— Я те потеснюсь! Во, видал?!
— У меня стукалка-то поболе твоей! Во!
— А ну…
— Я те…
— Ах ты, гнида…
— Эй, эй, ну-ка кончайте!
— Мужчины, что вы смотрите?!
— Это деревня сраная прет! Не пускайте их!!
— Сладенького им захотелось! Рвани!
— Пош-ш-ш-шел!
— Я те дам! Я те…
— Пошел! Пошел!
— Ах ты, залупа… я те…
— Ща хребет переебу!
— Заебешься, сволочь земская!
— Срань оброчная… ну… ну… вот тебе!
— Я те… я те…
— На, гад!
— Ах ты, ебаный…
— Мужчины! Мужчины!!
— Православные, прекратите!
— Отступите, Христа ради!
— Продавец, не отпускай! Тут мордобой!
— Они по-матерному ругаются! Нажмите околоточного!
— Не пускайте их!
— Я те… сволочь…
— А ну…
— А так, а? А так?! А так?
— Пихайте их из очереди! Пихайте к свиньям!!
— А… вот! Ну? Во… ну? Еще? Иди, иди сюда!
— Я те… я те…
— Куда… гадина… ку-да… ку-да! Ку-да!
— Помогите!!!
— Не отпускайте никому! Остановите продажу!
— Гады какие, а?!
— Вон околоточный идет!
— Арестуйте их!
— Бляди!
— Они по-матерному ругались!
— ПЕРМЯКИ, НЕ ШУМЕТЬ! НЕ ТОЛКАТЬСЯ! СТОЯТЬ, КАК ПОЛОЖЕНО!
— Отгоните их!
— Эти лезут!
— Они по-матерному ругались! Я записала! Околоточный, я все переписала!
— ПЕРМЯКИ, НЕ ШУМЕТЬ! БУЗОТЕРОВ ЗАБЕРЕМ В УЧАСТОК!
— Двигайтесь, сударыня, не разевайте рот!
— Я же за вами, чего вы?
— Нет, я там стоял… эй, а ну, пусти-ка…
— Встаньте в очередь, православные!
— А где?… а вот…
— Околоточный, можно донести? Они по-матерному ругались!
— ПЕРМЯКИ, СОБЛЮДАЙТЕ ПОРЯДОК!
— Вера Константиновна!
— Ой, меня от вас оттерли!
— Идите сюда! Пропусти, борода!
— Ой, ужас!
— Шуба цела?
— Цела родимая!
— А вы сами?
— И я цела!
— Слава Богу. Идите, идите вперед! А вы отойдите! Вы — за нами!
— Так, мне все, что можно.
— Остались токмо стены.
— А башни?
— Башенный бой распродан.
— Как так?
— Токмо стены, женщина. Берете?
— Зачем же я стояла… а почему не сказали?!
— Вы берете стены или нет? Ежели нет — проходите, не задерживайте других.
— Свинство какое!
— Вера Константиновна, берите стены, берите!
— Да, но…
— Сударыня, берите, или ступайте с Богом отсель!
— Не задерживайте, православные!
— Ну, давайте стены…
— Токмо две упаковки в руки.
— Боже мой! Это грабеж!
— Дайте ей хотя бы три!
— Не имею права. С вас четыре рубля серебром или полтинник золотом.
— Какое безобразие! Ради чего я стояла?!
— И мне давайте. У меня червонец.
— Так… возьмите сдачу.
— Я ВОТ ТЕБЕ ПРОЛЕЗУ! Я ВОТ ТЕБЕ ПРОЛЕЗУ! А НУ — ВСЕМ ОТОЙТИ ОТ ОЧЕРЕДИ!
— Они по-матерному ругались!
— Пойдемте отсюда.
— Тут не выберешься…
— Позвольте.
— Благодарю вас… Господи, какое хамство!
— ОТОЙТИ ОТ ОЧЕРЕДИ! БАБУШКА, ДАВАЙТЕ ВАШ ДОНОС!
— Принимай, сынок!
— Пойдемте здесь…
— Хамство, хамство!
— Не расстраивайтесь.
— Нет, ну они рекли в пузыре позавчера: кремлевский бой, башни и стены, можно выбрать, разная цена! А тут — токмо одни стены, на тебе! И по два целковых!
— Башни разобрали по своим, ясное дело.
— Хамье какое! Давайте донесем на них?
— Токмо время терять.
— У меня трое детей! Что же — рвать упаковку?!
— Разорвите, да разделите.
— Но она красивая! И кусочки-то правильной формы! Два куска всего! Дробить?!
— Раздробите. Или, нет. Вот что: милейшая Вера Константиновна, примите от меня эту упаковочку в знак нашего с вами знакомства.
— Ну, что вы! Это невозможно.
— Без слов! У меня одна дочка. Хватит и одной упаковки.
— Нет, ну, право…
— Все. Она ваша.
— Тогда я вам два целковых отдам.
— Ни в коем случае!
— Но я не могу так просто взять, Трофим Ильич!
— Я уже забыл про это.
— А я — нет! Я ваша должница.
— Хорошо. Коли должница, обещайте, что я смогу пригласить вас на чашечку чая.
— Прямо сейчас я не могу, мне на службу надобно.
— А вечером?
— Вечером… так. После восьми тогда.
— Замечательно! Вы где проживаете?
— Вон там, возле рыбного рынка.
— Так рядом! Вы — центровая пермячка.
— Да!
— Так. Заехать за вами?
— Упаси вас Бог! У меня ревнивый муж.
— Тогда предлагаю встретиться в «Куличе».
— Приятное местечко.
— В котором часу вам удобней?
— Ну… в четверть девятого.
— Прекрасно!
— Не забудете?
— Что вы, я же вам должна!
— Долг платежом красен!
— Святая правда! Ой… уже два часа! Все, я бегу! До вечера, Трофим Ильич!
— До вечера, Вера Константиновна!
Здравствуй, любезная, милая сердцу и бесконечно дорогая сестра моя Софья Борисовна!
Пишет тебе единоутробная сестра твоя Прасковья Борисовна.
Шесть лет минуло, как покинула ты нас, дорогая моя, как выпорхнула пташкою из гнезда родового, шесть лет уж как маменька и Ванюша-братец и я, горемычная, живем без лучезарной улыбки твоей, без голоска твоего, колокольчику валдайскому подобному, без доброго, отзывчивого, правдолюбивого и вечнорадостного сердца твоего, без душеньки твоей нежной, чистой и богобоязненной, без сестринской и дочерней заботы твоей и молитвы. Молимся без тебя шестой годик по утрам и вечерам, ходим в церковь нашу без тебя, причащаемся без тебя, исповедуемся батюшке Юрию без тебя, говеем и разговляемся без тебя, празднуем светлые праздники без тебя, дорогая Сонечка, но и за тебя молимся всем семейством, горячо молимся за тебя, за дорогую Сонечку-птичку, за горлицу нашу сизокрылую, в дальних краях обретающуюся, а я самолично молюсь за тебя каждый раз ночью, когда ко сну отхожу, когда лежу-прилежу в постельке своей, лежу да и думаю про Сонечку мою родную, да и читаю три молитвы: «Богородице, Дево, радуйся», «Живый в помощи Вышняго» и «О путешествующих». Ибо мы с маменькой и папенькой верим, что вам с Цзо надоест в Хабаровске далеком, да и вернетесь вы сюда, в родное Изварино.
Дорогая сестрица моя! Не думала, не гадала я, что жить без тебя, сестрицы моей, будет так трудно и непросто, что жизнь моя будет теперь совсем другой, самостоятельной и сосредоточенной. Да и не то, чтобы сильно самостоятельной, а вот будто взяли меня, девушку Прасковью, да и кинули в омут под названием Жизнь, а девочка Прасковья из Подмосковья плавать-то в этом омуте привыкла токмо с сестрицею своею дорогой, за руку ее держась, ей помогая и себе, а сама-то девушка Прасковья плавать хоть и училась, да пока еще не пробовала, и вот, стало быть, поплыла, поплыла, поплыла, вроде щепочки березовой, вроде и не тонет покамест, но страх-то есть, Сонечка, страх-то он, как волк серый, завсегда из лесу позыркивает на тебя, позыркивает, позыркивает, да не отпускает, и плыть-то плывет Прасковья из Подмосковья по море-окияну по имени Жизнь, хоть и плывет одна уже седьмой годок, да плыть-то ей покамест одной в окияне сем страховито, вот, сестрица родная, какое дело!
Всегда, Сонечка, мы были с тобою вместе — и когда в утробе матушки нашей лежали-полеживали, и когда опосля благополучного на свет Божий появления лежали в люлечке бок о бок, и когда в купель окунал нас покойный отец Софрон, креща в веру Христову, и когда первое причастие принимали из рук его с ложечки серебряной, и когда росли-подрастали в доме у матушки с батюшкой, и когда резвились во саду нашем, во огороде на травушке-муравушке под яблонями цветущими да под вишенками, да возле крыжовника любимого, из которого матушка варит такое вареньице вкусное, и когда в школу пошли, и когда вместе за партами сидели, когда арифметику учили, когда умную машину осваивали, когда бегали взапуски, когда в двенадцать палочек играли, когда собирали цветы, бабочек и листья, когда вышивали на подушечках птиц небесных, когда радовали батюшку с матушкой своими успехами школьными. Вместе мы с тобою, Сонюшка, были и после школы, когда ее окончили, когда сделались девушками на выданье, когда шили приданое, когда ходили на танцы, когда вместе женишков ждали-поджидали. А потом подстрелил тебя, первую, лебедь белую, в сердце добрый молодец Цзо Гэ, подхватил под белы рученьки да и увез к себе за тридевять земель, в далекий Хабаровск. И осталась сестрица твоя Прасковья из Подмосковья одна-одинешенька. Вот оно как!
