1
В Петербург с визитом приехал модный французский писатель Фредерик Бегбедер. Осветить событие поручили моей знакомой телевизионной режиссерше. Она французского модника не читала, но знала, что читал я. Режиссерша позвонила, попросила ей помочь. Я согласился.
Снимать звезду договорились в гостинице. Часам к семи вечера съемочная бригада подъехала к отелю. Бегбедер спустился и предложил пообщаться в гостиничном ресторане. Рубашка, в которую он был одет, поражала воображение.
Телевизионщики задали писателю пару вопросов, записали ответы и, чтобы зря не тратить пленку, выключили камеру. Им было безразлично, что именно он ответит: в сюжете французскую речь все равно будет не слышно, а в переводе они смогут сказать за него то, что подходит по смыслу. Француз об этих нюансах не знал и продолжал кривляться еще минут сорок.
Совсем вечером в клубе «Полиглот» для Бегбедера устраивалась вечеринка. Из ресторана мы двинулись в клуб. Бегбедер сказал, что поедет с нами, и попросил немного подождать: он должен переодеться в вечернюю рубашку. В клубе было тесно. Все пили вино «Божоле-Нуво», потому что спонсором вечеринки выступила французская алкогольная компания.
Сразу, как только мы приехали, Бегбедер на минутку исчез, а появился уже с двумя ослепительными проститутками. Девицы были русскими, но Бегбедер уверял, что он познакомился с ними еще в прошлом году, в Париже, на дне рождения Лари Флинта. Проститутки не очень понимали, куда попали, выглядели испуганными и по-русски спрашивали у Бегбедера, поедут ли они сегодня в дорогущий ресторан «Акварель».
Писатель орал иногда, перекрикивая музыку:
— Водка-фор-эврррибади!
Или так:
— Оргия! Лет’с старт оргия!
Потом проститутки все-таки увезли его. Может быть, им даже удалось доехать до «Акварели».
А я встретил на вечеринке в «Полиглоте» знакомую. Девушку звали Марта. Недавно она продала квартиру в СПб и уехала жить в Прибалтику. По слухам, отлично устроилась.
Я сказал:
— Привет! Сто лет тебя не видел.
Марта щекой коснулась моей щеки и сказала:
— Привет-привет!
Она спросила:
— Что ты пьешь?
— «Божоле». Тут больше ничего нет.
— С Бегбедером уже поболтал?
— Зачем это мне с ним болтать?
— Представляешь, он подарил мне свою книжку!
— Только не говори, что ты станешь ее читать.
— Ну, не стану. Все равно приятно. У него смешные книжки?
— Нет.
— Нет? Жалко. Расскажи о себе. Как ты?
— Ничего.
— Все ездишь? Не надоело?
— А чем мне еще заниматься?
И Марта, и я родились в Петербурге. При этом познакомились мы с ней в Гоа (Индия), а виделись последний раз год назад в Амстердаме.
— Куда ездил теперь?
— Тебе это интересно?
— Не очень. Но ты все равно расскажи.
— Две недели назад был в Хорватии.
— Там тепло?
— Еще как!
— Понравилось? Расскажи, что именно тебе понравилось в Хорватии?
(В Хорватию я ездил ровно перед Рождеством. Дома лежал грязный снег, а там было тепло и пахло апельсинами. Мне уже давно не было так хорошо. Крошечная страна. Крошечное средиземноморское счастье. Я провел в Хорватии всего две недели, и этого хватило, чтобы я забыл, каков он, мой собственный город.
Потом я прилетел домой, вышел из здания Пулково-2. Снаружи бродили люди с лицами собак. Снаружи простиралась слякоть и грязь. Вечная грязь и слякоть — особенно в глазах у людей. Самое мерзкое в любой поездке — это приехать домой и опять стать русским в толпе русских.)
Мы помолчали. Марта взяла себе еще бокальчик вина. Она спросила:
— В Ригу не собираешься?
— Хорошо там?
— Да уж лучше, чем здесь. Там Европа.
— Европа?
— Конечно, Европа! Обращаясь ко мне, не забудь добавлять слово «мисс», понял?
— Понял… мисс. Там действительно хорошо?
— Там отлично!
— Где ты там живешь?
— Я купила дом в самом центре города. В этом доме есть привидения.
— Привидения?
— Дом очень старый. Раньше в нем был монастырь. Говорят, семьсот лет назад два монаха попросили замуровать их в стену. Когда они умерли, стену просто заложили, и скелеты до сих пор находятся где-то внутри. Представляешь?
(Жить так, как я живу, невозможно, невыносимо, нет больше сил терпеть, и главное, незачем.
Марта уехала и чувствует себя счастливой. Какого черта я не могу жить так же?
Эта страна мне вовсе не мать — почему я должен ее терпеть?
А ведь впереди еще кровь и ужасы финального распада страны. Зачем мне этот мертвый, остывающий мир и люди, окончательно ненужные друг другу?)
Мы помолчали. Потом я спросил:
— Ты сама видела эти привидения?
Марта ответила:
— Нет.
— Я думаю, что из монахов, наверное, не получаются привидения. Души монахов, наверное, сразу попадают в рай.
— Не факт. Может, это были плохие монахи.
Из «Полиглота» мы перебрались в ирландский бар «Почтовый экспресс». Марта спросила:
— Какие у тебя планы?
— На вечер? Или вообще?
— На вечер.
— Не знаю. Уже поздно. А вообще, я бы тоже попробовал уехать из страны.
— Ты же пробовал. Ты же не можешь жить нигде, кроме своего города.
— Ну, да… Ну, не могу…
— У меня в пяти минутах ходьбы от дома течет рижская река.
— Да?
— Называется Даугава. Если по ней поплыть на запад, то попадешь в море.
— В какое море?
— В Балтийское. Наверное, в Балтийское. Не важно. Какое-то большое море. Раз в два дня я с приятелями укуриваюсь до полного аута, смотрю на реку и все думаю об этих замурованных мужиках. О монахах, похороненных в моем доме. Представляю, как умру и меня тоже с ними замуруют.
— А я совсем лох. Вне Петербурга долго жить не могу. Марихуану не люблю. Тебе, наверное, смертельно скучно со мной, да?
— Сексом тоже не занимаешься?
— Почти совсем нет.
— И не хочется?
— Почти совсем нет. Привык уже.
— Поезжай в Лондон. Ты же раньше хотел жить в Лондоне.
— Больше не хочу.
— Почему?
— Там все давно умерло.
— Тогда поезжай в Берлин.
— В Берлине тоже все давно умерло. В Европе везде все давно умерло.
— Здесь у тебя зато жизнь!
— Здесь на Востоке жизни никогда не было. Но теперь ее нет и на Западе.
— Что же делать?
— Ничего. Дожить свою жизнь до конца и тоже стать мертвым. Как весь окружающий мир. Скоро Россия начнет разваливаться на куски и нас всех поубивают.
— Вот так, да? Никакой надежды?
— Я, знаешь, марихуану не люблю. Не в обиду присутствующим — на мир смотрю трезво.
— Я, между прочим, тоже курю не очень часто.
— Да? А как же замурованные мужики?
— Что, «замурованные мужики»?
— Мне казалось, ты укуриваешься через день.
— Через день, это и есть не очень часто.
Мы помолчали. Марта спросила:
— Вне Петербурга ты жить точно не можешь?
(Первый раз я думал уехать из России пятнадцать лет назад. В тот раз — в Нью-Йорк. Тогда я встречался с девушкой-американкой. Она выписала мне invitation и обещала помочь с грин-картой. Тогда мне казалось, что у меня все выйдет… что в Нью-Йорке я нужен… теперь-то я знаю, что я и дома никому не нужен.)
— Точно.
— Купи себе дом в Хорватии. Там хорошо?
— Там очень хорошо.
— Ну и купи. Сколько, интересно, там стоит дом?
(На самом деле, я узнавал, сколько там стоит дом. Я отлично знал, что за те деньги, за которые в Петербурге не купишь ничего, кроме клетушки на окраине, в Загребе можно купить особняк австро-венгерской постройки.
Там, в Загребе, пожилые мужчины носят нашейные платки, с утра бреются в парикмахерских, а потом до заката сидят в кофейнях. Кофе они пьют из маленьких чашечек. Людям не нужна большая родина, им нужна маленькая. Аккуратненькая европейская родина. Никаких надчеловеческих целей. Жизнь без единого события.
Сотни лет Хорватия была частью Австро-Венгерской империи. Но больше ею не является. Никто в мире не в силах ответить: где находилась эта Австро-Венгерская империя? Или Османская империя? Или Маньчжурская империя?
Хорватия — крошечная и прекрасная страна. Кофе там пьют из крошечных и прекрасных чашечек. В нынешнем мире не осталось империй — только кофейни.
Хороший был мир. Хорошая у него была история. Жаль, что нам из нее ничего не досталось.)
Марта махала бокалом с вином и смеялась:
— Купишь себе дом. Заведешь хорватку. Станешь по утрам пить кофе в кофейнях. Как по-хорватски называется кофейня?
— «Кафич».
— Так просто? Тебе даже язык учить не придется! Будешь сидеть в «кафиче»… Читать свои книжки… Часами смотреть на море…
