– Это сырая композиция. Она требует испытания…
– Вот я и испытаю, – шутил генерал.
Мы понимали, что ходим по лезвию бритвы: мало ли как подействует наш препарат. Пока он действовал безотказно. Генерал шутил, что мы создали панацею от всех болезней, так как он испытывал его при самых разных заболеваниях и почти всегда помогало. С нашими порошками он чувствовал себя увереннее и сильнее, он сам в этом как-то признался. Роль целителя и шамана ему нравилась, и он хорошо ее исполнял. И мы тоже поверили в себя. Очевидного успеха не было, но мы чувствовали прогресс и не жалели себя. Мы даже стали подумывать о создании эликсира молодости, о котором всегда мечтало человечество и особенно старики, облеченные властью. Не все было гладко, случались промахи и даже курьезы. А у какого-то старика даже стали резаться молочные зубы. Мечтой было полное клиническое испытание, которое могло удовлетворить наше научное любопытство и расставить все точки над i. Для этого требовались испытательный полигон – клиники нашей необъятной Родины – и проведение испытаний по всей научной программе. Нам были предоставлены все возможности – выбирай! Но работа с больными, разработка схем приема, изучение клинических проявлений, анализ, статистика, выбор условий применения препарата и ряд других медицинских подробностей – все это жутко неинтересно, трудоемко и утомительно. Обычная рутина. Все это требует выдержки и холодного расчета, но таков путь ученого. Это придает уверенности в своих действиях, гарантирует успех и, в конце концов, оправдывает усилия. Наука есть наука. Семену Степановичу этот путь не нравился, не подходил. Жора был в бешенстве.
– Этот говнюк, – излил он мне душу, – должен мне уже тысяч семь.
– Рублей?
– И не думает отдавать.
Его возмущала жадность генерала. Всякая жадность. Мы работали на совесть и, казалось, вполне были довольны собой. И все же…
А как мне недоставало моих ребят! Я грустил по Анечке. А Ирину, Жорину жену, то и дело называл Инной. Я тосковал по подвалу бани, где нам было хорошо и не было никаких генералов, никого не надо было лечить от заболеваний простаты, где все жили единой семьей, одним духом, были светлы и счастливы.
Но еще хуже были ночные кошмары, которые приходили в мой сон, когда я рисовал себе свое будущее. Стареющие генералы или члены Политбюро, их жены, любовницы, родственники… Они толпились в моих снах, роились тучами, висли на плечах, лезли пальцами в рот, чтобы вырвать из меня слова утешения, хоть какой-то надежды, которую я не мог им дать.
Особенно было тошно, когда я оставался один и не знал, куда себя деть. У меня не было ни друзей, ни врагов. Самым близким мне человеком был Жора, который по горло был занят генеральскими делами и всегда считал уныние одним из самых серьезных грехов. Я и не лез к нему со своими думами.
Накануне какого-то всеобщего праздника Жору пригласили на мальчишник, он потащил с собой и меня.
– Идем, тебе это будет интересно.
Но я откровенно скучал, мне это было неинтересно, меня снова и снова преследовала мысль, что я зря теряю время, лучшие годы, занимаясь Жориными генералами.
Мы моделировали самые распространенные болезни пожилого возраста: стенокардию, инфаркты, инсульты, рак… И всякие там склерозы, простатиты, геморрои, даже тугоухость и подслеповатость.
– Жаль, что мы не можем вызвать у крыс плоскостопие и моделировать лысину, – шутил Жора, – мы бы победили и эти болезни.
– Если бы нам удалось сделать негра белым, представляете! – мечтал Вит.
Подопытных мышек забивали по определенной схеме и изучали органы, ткани и клетки через месяц, три, полгода. Изучали их поведение и плодовитость. Аналогичные эксперименты проводили на крысах и морских свинках, на собаках и даже на свиньях. Мучительнее всего было ждать отдаленных результатов. Ждали, а что оставалось? Мы ждали и жили надеждой избавить человечество от болезней, дряхлости и старения и подарить ему вечную жизнь. Разумеется, наша вера в достижение этой высокой цели была безгранична. Единственным, кто нас торопил, был наш генерал. Он не мог ждать месяцами, поскольку жизнь ни на мгновение не останавливалась, она струилась, как вода из воронки, и невозможно было предугадать, что будет с нашими высокопоставленными подопечными через час, через день…
А Жора просто издевался над нами! Он вычитал где-то рецепт «эликсира жизни» какого-то алхимика аль-Кубарийя для арабского халифа Гаруна аль-Рашида и повторял его слово в слово по всякому поводу, когда у нас возникали трудности:
– Взять жабу возрастом десять тысяч лет, летучую мышь тысячи лет, высушить и пить порошок с молоком столетней кобылицы…
– Но где взять в Москве та-акую кобылицу? – спрашивал в тон ему Вит.
Жора улыбался:
– Здесь их как грязи…
Я, конечно, тоже не сидел сложа руки. Мне удалось мало-помалу оборудовать для своих клеточек уютный уголок, где они чувствовали себя просто прекрасно. Время от времени я заглядывал к ним и мы вели тихую тайную беседу о вечности. Вечность! Вот она рядом. Ее можно видеть, слышать (если умеешь слушать), к ней можно прикоснуться рукой, с нею можно даже шептаться, как шепчутся влюбленные под луной.
Что ты тут лепишь? – спрашивал иногда Жора, разглядывая мои приспособления и всякие там подпорки и пристежки для культивирования клеток.
Я отшучивался или принимался дотошно рассказывать в расчете на то, что он никогда не выслушивал мои речи до конца. Он и не выслушивал.
Шли дни, месяцы. Пробежали весенние ручьи, прогремели майские грозы. Как-то вечером позвонил генерал, Жора поднял трубку. Он долго слушал, кивая и пытаясь вставить в разговор хоть слово, но генерал не умолкал. Жора, как всегда, когда генерал упорствовал, положил трубку на стол, взял сигарету и произнес:
– Твой генерал.
Мы давно ждали этого вторжения и были к нему готовы. Жора прикурил сигарету, посмотрел на часы и снова, взяв шумевшую трубку, выпустил в нее дым.
– Хорошо, приезжай, – сказал он, – у нас все готово.
Я вопросительно смотрел на него, ожидая разъяснений, но Жора молчал.
– Будь доволен, – наконец произнес он, – начинается настоящая работа, так что радуйся, братец мой. – Да! – неожиданно произнес он, – тебя разыскивает некто Фергюссон… Кажется, Фергюссон…
– Ма-арк? – спросил сидевший молча Вит.
– Вот его телефон, – сказал Жора, бросив на стол клочок старой газеты.
– Марк? – снова спросил Вит.
– Что ему нужно? – спросил я.
– Бу-удь с ним поосторожней, – сказал Вит, – он та-акой шшшу-улер…
Я посмотрел на обрывок газеты с записанным на нем зеленым фломастером огромным семизначным числом и не стал запоминать номер. У меня ведь где-то была визитка этого Фергюссона.
– Что было нужно твоему генералу?
– Прихвати с собой все, что потребуется, – сказал Жора.
Он встал со стула, одернул полы своего груботканного свитера, как полы мундира генералиссимуса, и сказал:
– Мы едем на рак!
«Мы едем на рак!» Он произнес эту фразу так, как когда-то какой-то там князь, угрожая врагу, бросал вызов свой: «Иду на вы!».
Вит смотрел на Жору с нескрываемым любопытством.
Генерал вошел озабоченный, долго молча курил, затем стал рассказывать. На следующий день мы уехали в клинику, где нас ждал пациент. Весь набор, так сказать, полевой медицины был в полной боевой готовности. Он умещался в обычном кейсе, который всегда в таких случаях был при мне.
– Не забудь свой коктейль, – сказал Жора.
Я посмотрел на него молча.
– Да, – сказал Жора, – видимо, и твой час пробил.
Он доверил мне приготовить такую композицию генов, которая, по моему мнению, поднимет на ноги больного. «А если не поможет», – подумалось мне, но я тотчас отбросил все сомнения.
Через полчаса мы были на месте.
– Рак, – произнес Жора одно только слово, от которого у меня по спине не побежали мурашки: к этому я был готов.
Бродя по ночным московским улицам на привязи у этого невзрачного черного ящичка, я тысячу раз задавал себе вопрос: наступит ли когда-либо время, когда я найду ему применение. И вот он понадобился всерьез, и у меня не побежали по спине мурашки.
Нас одели в белые халаты, шапочки, бахилы, прикрыли лица марлевыми повязками, привели к больному. Палата была пропитана сладковато-приторным запахом долгой и тяжелой болезни. Лечащий врач, симпатичный толстяк в очках и с буденовскими усами, от которого струился дурманящий аромат океанской свежести, долго рассказывал нам историю жизни и болезни пациента, которого мы сразу узнали, так как его фотографиями пестрели газеты, а его портреты несли на всех праздничных демонстрациях. Правда, сейчас он не улыбался, был неподвижен и землисто-зеленовато-желт. Как бронзовый памятник. Пока врач говорил, Жора, бросив короткий взгляд на больного, подошел поближе ко мне и шепнул на ухо:
– Он – не жилец.
