Все же у мужчины бывает и позитивная концепция счастья. Счастье для него — удовлетворение тщеславия (разумеется, с тысячью индивидуальных особенностей, поскольку у каждого существа есть абсолютно непостижимое для соседа собственное понятие счастья). Тщеславие — доминирующая страсть человека. Неверно, что из человека можно сделать все, что угодно с помощью денег. Но из большинства можно сделать все, что угодно, сыграв на тщеславии. Почти все лишили бы себя на день еды и питья при условии, что в этот день будет удовлетворено их тщеславие. Человек без тщеславия в игре не участвует: от него исходит холод, его держат на расстоянии. Для человека поэтому важнее не столько быть счастливым, сколько заставить в это поверить. Молодой врач-провинциал, недавно женившийся, наивно говорил, не думая, насколько его фраза великолепна: «Я очень счастлив. Но нужно, чтобы рядом был кто-то, кто бы это слышал». Большинство мужчин не желало бы ничего лучшего, чем
218
счастье мудреца. В глубине души они любят это: как все они грезят об уединении! Но их бы не сочли счастливыми; подумали бы, что их отставили или же они неспособны, и тогда они строят из себя важных персон, ввязываются в позорную и смешную возню, видную нам; много звонят; днем счастья для них является тот, когда они особенно много звонили по телефону, то есть очень важничали. Именно так счастье-удовлетворение-тщеславия входит в счастье-которого-добиваешься — не думая об этом, о котором мы только что говорили. Женщина, наоборот, создает себе позитивное понятие счастья. Если мужчина больше суетится, то женщина больше живет. Да, это ведь не она спросит, как тот молодой человек, о котором только что говорилось: «А что вы подразумеваете под словом «жить?» Она не нуждается в объяснениях. Жить для нее — это чувствовать. Все женщины предпочитают самоистребление, сгорая — потуханию; все женщины согласятся быть лучше съеденными, чем отвергнутыми. И какая подвижность, какой размах реакции в этом «чувствовании»! Когда видишь, как женщина, подозревая, что любимый любит ее меньше, страдает так, словно он ее уже совершенно не любит; когда видишь затем, что она признает, что он любит по-прежнему и при этом она не только испытывает безумную радость, но еще и добавляет к ней радость прощения за то, что его подозревала; и когда сравниваешь это с тяжеловесностью мужчин, — слово «живой» приобретает смысл.
Так вот, эта последовательность крошечных удовольствий, которая, по мнению мужчин, составляет в конце концов счастье, подобно тому, как звезды составляют Млечный путь, в глазах женщин — словно тысяча простительных грешков в глазах христиан, не способных составить, по их же мнению, один смертный грех. Счастье для женщины — это четко очерченное состояние, наделенное индивидуальностью, особенностью; питательная среда, в высшей степени живая, могучая, чувствительная. Женщина скажет вам, что она счастлива, словно говорит, что ей жарко или холодно. «О чем вы думаете?» — «Что я счастлива». — «Для чего вы желаете сделать то или это?» — «Чтобы быть счастливой!» (И с какой живостью тона! подразумевается: «Черт возьми!») — «Я опасаюсь, что вы сделаете то-то и то-то». — «Вы думаете, что я хочу разрушить собственное счастье?» Она сообщит вам примету своего счастья, сказав, например: «Когда я счастлива, я молчу», или: «Когда я счастлива, я всегда чувствую себя хорошо». Она точно знает, когда начинается и когда кончается счастье. Существует книга из «Розовой библиотеки» под названием «Четырнадцать дней счастья». Эта книга написана женщиной, и это видно уже по названию; мужчине никогда не пришло бы в голову, что счастье можно разрезать на четкие кусочки, как пирог. И этими «четырнадцатью днями счастья», то есть всем разграниченным периодом счастья, всяким явно эфемерным, но четким счастьем — женщина будет наслаждаться гораздо больше, чем на ее месте сделал
219
бы мужчина. Любая женщина предпочтет ничему — счастье, краткость которого сознает. Скажите девушке: «Я очень хочу на вас жениться, но по роковой причине вы через год начнете чувствовать себя несчастной», — и она, конечно, ответит: «Хорошо, у меня будет целый год счастья». Мужчина на ее месте подумал бы об угрозе будущего и взвесил бы счастье и риск. Идея счастья столь сильна у женщины, что она видит только счастье; оно гасит риск.
Для женщины единственная приемлемая судьба — счастливый брак. Следовательно, она зависит от мужчины и с детства знает об этом. Подросток поистине страдает от бессилия; парень живет в настоящем; молодой человек представляет будущее как материал, который ему одному предстоит осваивать. Подобного будущего девушка боится. Парень знает, что его будущее станет таким, как он захочет; девушка знает, что ее будущее станет таким, как захочет мужчина. Ее мечты о счастье во время этого периода неуверенности будут тем сильней, если с самого начала счастье — под угрозой.
Так же женщина гораздо больше мужчины придает значение условиям счастья. Именно женщина написала, что против некоторых делений на комнатном термометре стоит «апельсин», «шелкопряд» и т.д., а вот за черточкой 25 должно быть обозначение: «счастье». Когда возвращаешься из долгих странствий по Северной Африке, Испании, Италии в проказу парижской зимы (10 градусов ниже нуля, тьма, грязь, убогость, тягость во всем, резкость во всем, болезненная напряженная жизнь), поражает не столько совокупность этого ужаса, сколько то, что большинство мужчин приноравливается, жизнь продолжается благодаря им. Но в глубине этого ада женщины грезят о другом, томятся по другому, не одна обуздывает отчаяние. Когда-то появился роман, написанный девушкой, «Возраст, когда верят в острова». Женщины всегда в возрасте, когда верят в острова, то есть в счастье.
Источник позитивной идеи, которую женщины делают из счастья, требования, предъявляемого к нему, — несомненно, состояние неудовлетворенности. О! Это вовсе не значит, что все женщины — жертвы. Тем не менее, когда подумаешь о состоянии, в котором пребывают мужчина и женщина в обществе… Для женщины это, скорее, несчастье; для мужчины — отупение. В мусульманской свадьбе, справляемой в Алжире, существует поразительный обычай. Куафферка подходит к молодоженам и наливает в сложенные ладони новобрачной жасминовую воду; муж склоняется и пьет; куафферка наполняет водой ладони мужа; но, когда новобрачная хочет выпить, тот разъединяет ладони, и вода ускользает. Вот жестокий обычай: он основан на принципе, что мужчина должен быть счастлив, а женщина нет. В этом жесте девочки, склоняющейся, чтобы выпить воду, в которой муж ей отказывает, есть что-то, заставляющее вздрогнуть. Разумеется, это мусульманский мир, а в Европе несчастье женщины изначально не утверждено как священный принцип. Но, в конце
220
концов, даже в Европе, где женщины извлекают свое счастье из счастья мужчин, те вовсе не стремятся осчастливливать женщин. Редко встречается политик, жертвующий успешной карьерой, промышленник, рискующий положением, писатель, готовый пожертвовать частицей творческой энергии, чтобы сделать женщину счастливой (например, женясь на ней). Больше того: даже если нет никакого риска жертвы, не найдешь мужчину, готового жениться на женщине, желающей этого; он хочет этого меньше, просто чтобы осчастливить ее. Тогда как миллионы женщин мечтают о замужестве исключительно для того, чтобы излить поток преданности на мужа и детей.
Мечты рождаются от неудовлетворенности: имеющий все не мечтает (мечтает условно, если это художник). Где мечтают о счастье (даже мужчины)? В лачугах, в больницах, в тюрьмах. Женщина мечтает о счастье и думает о нем, потому что его у нее нет. Если мужчина страдает из-за женщины, ему есть чем утешиться. Но она, как? Женщина никогда не может полностью реализовать себя: она слишком зависит от мужчины. И она без конца думает о том, что ей недоступно. Одна поэтесса написала книгу «Ожидание»; опять-таки женское название, как и «Четырнадцать дней счастья». Женщина всегда ждет с надеждой, вплоть до старости, без надежды на запредельный мир.
Эту мечту о счастье, столь свойственную женщине, мужчина не понимает. Он называет это наивностью, экзальтацией, романтизмом, боваризмом — постоянно с оттенком превосходства и пренебрежения. Существует более презрительное выражение: туман в душе. Стоит женщине признаться, что она счастлива, мужчина говорит, что это экзгибиционизм. Если она поет целый день, мужчина скажет: «Думаю, что она чуточку простодушна»; для него она не может быть счастливой, не будучи простой. Когда поэт пишет, что предпочел бы вовсе не ехать на итальянские озера, чем ехать с любимой женщиной, непременно отыщется критик, чтобы заявить: «Это концепция швеи-ученицы» (женщина, которая говорит вам: «Для меня было бы жестоким мучением видеть, например, картину Тициана, которого я люблю, рядом с тем, кого я не люблю»; если это концепция швеи-ученицы, тем лучше для нее). Девушка, ожидающая мужа слишком долго и украшающая в своем сердце образ неизвестного мужчины, покажется ему комическим персонажем: он верит (или притворяется), что речь идет о драме плоти, тогда как это душа, снедаемая желанием отдаться (остается выяснить, большее ли это несчастье, чем несчастье большинства замужних женщин). Молодая женщина, мечтающая о счастье, которого у нее нет, интересует его в той мере, в какой он рассчитывает на награду: у него от этого не появится больше уважения к ее ностальгии. Что касается старой девы и ее сожалений, им уготована лишь насмешка и даже оскорбления: по крайней мере, во Франции мужчины презирают старых дев.
