И странный найдёныш Валя превратилась в прелестную Валентину, жену Митеньки. Голубые глаза, персиковый румянец, пепельные локоны из-под модной шляпки, лёгкая походка – шла она по жизни быстро, никогда не оглядываясь. Замедлилась только раз – когда родила Мите дочку Верочку, некрасивую, по-лягушачьи разевающую рот в поисках материнского молока. Валя отдала ребёнка маме Шуре, получила от Митеньки в подарок агатовую брошь и продолжила свою прогулку, не придавая значения неприятностям и переменам. В июле сорок первого Митя ушёл на фронт и сгинул, не прислав ни одного письма. Осенью в город вошли немцы, въехали на громыхающих мотоциклах и коричневых мохноногих лошадях, тащивших огромные подводы. Валентина, улыбаясь, получила патент, разрешающий продавать всякие сладости, и с утра отправлялась на базар, стараясь не видеть двух виселиц у входа, а потом в комендатуру – в руках белая тарелка с позолоченной каймой, и чуть колышется вышитая салфетка, намокшая от мёда. Зимой сорок второго влюбившийся в неё Рихард, великан, весело игравший на губной гармошке, отправил её в Бранденбург к своим родителям, а сам вскоре был вколочен бомбой в крымскую землю.
В город Валентина попробовала вернуться в начале пятидесятых, будучи уже женой майора НКВД Петра Гавриловича Орленко, сунула маме Шуре две сотенные, погладила по щеке спящую Верочку и под обидные обзывательства соседок Нинки и Галки вылетела со двора, всё такая же легкая и непонятная. Где была, как выжила? И как посмела явиться на глаза маме Шуре, ежевечерне вместо молитвы рассказывающей ангелоподобному Митеньке, как растит его дочь? Впервые задал себе эти вопросы и железный Петр Гаврилович и, не найдя ответов, задохнулся от боли в сердце в херсонской гостинице. А Валентина поехала дальше – через Одессу в Кишинёв, оттуда в Мурманск, затем в Казань, задержалась немного в Пятигорске, где, пытаясь понять эту странную женщину в шляпке, застрелился из табельного оружия милиционер Серёжа. В Ереване похоронила она Карена, целовавшего ей руки, когда подносила ему свою неизменную пахлаву, присыпав её грецкими орехами. Провожала она в последний путь и щедрого фарцовщика Додика, и гипертоничного ленинградского профессора Зарянова, и директора смоленского гастронома Гнатюка, и многих других, о которых она потом и не вспоминала.
Между тем она перебиралась всё ближе к морю, как будто возвращалась постепенно. Все чаще звонила дочери Вере, узнавала, что стала тёщей, а потом и бабушкой, и получала от всего семейства поздравительные открытки к официальным праздникам. Окончательно решила она вернуться домой, как только в церкви отпели Усова. Усов умирал скучно, ныл, жаловался, просил растирать холодеющие ноги. Требовал, чтобы Валентина готовила ему пшенную кашу с луком и шкварками, ковырял ложкой, брезгливо нюхал и ронял крошки на одеяло: «Убери!» В сентябре, в первый же день, когда в Симферополе подул холодный ветер, он всё-таки ушел – тихо, во сне, не попрощавшись с сожительницей. Валя быстро состряпала простые похороны, отдала ключ от квартиры усовской племяннице и отправилась на вокзальную площадь – такой же лёгкой походкой. Этого самого Усова она заприметила давно. Немолодой, с офицерской выправкой, он несколько раз в год приезжал проведать знакомых в порту, заходил и в отдел кадров, где опрятная Валентина угощала растворимым кофе и вкусно улыбалась. Он стал привозить ей конфеты, приглашал прогуляться по набережной и, наконец, предложил – по-военному прямо – переехать к нему в Симферополь. Валя вышла на пенсию, сложила в чемодан сберкнижку, три платья, пальто, брошку с агатом, подкрасила губы, поправила шляпку и отправилась к Усову. Переезд был совершён на электричке. И Валентина всю дорогу вздрагивала, когда поезд въезжал в туннель, и жмурилась от солнца, когда очередная гора была преодолена. Предвкушая новые перемены в жизни, она вышла на площадь и пошла между людьми, сумками и автобусами – лёгкой, молодой походкой.
С Усовым она прожила долго. Дольше, чем с предыдущими. После его смерти Валентина поняла, что следующего уже не будет и настало время возвращаться домой. А надо звонить Вере, принимать соболезнования, глупые расспросы о здоровье и слышать до сих пор непривычное «Мама». Ну, пусть. Вера хозяйственная, всё вычистит, приготовит. И, может, дом окажется вполне ничего. Больше всего Вале хотелось вернуться победительницей – над временем, над возрастом. Впорхнуть во двор, прощёлкать каблучками. Вся такая тонкая, летящая, глаза сияют, волосы вьются… Но соседки увидели её бабой Валей, сухонькой, седенькой – и причёска одуванчиком. А ведь всю жизнь себя берегла, спала много, ела умеренно, лоб не морщила. Надо было тогда, пятнадцать лет назад, не к Усову, а сюда ехать. Да что там говорить. Не получилось возвращения. Соседки, Галка с Нинкой, только губы поджали, сделали вид, что не любопытно им. Или это не Галка? Сколько лет прошло? Сорок, не меньше. Может, и не Галка это. А Нинку перепутать сложно, точно Нинка. И губы так же в курью гузку сложила, – мол, странная она. Ну, это мы ещё посмотрим!
Первым делом Валентина вычистила дом – как учила её мама Шура. А потом снова тончайшей пылью закружилась мука, посыпались песчинки соли и сахара, еле сползла с ложки жирная сметана, полилась ледяная вода, а на плите зашипел медовый сироп.
…А Миша ту странную старушку в шляпке так и не догнал. Всё побережье изъездил – её видели то возле Керчи, то в Балаклаве. Вроде бы на днях ехала она в евпаторийском трамвае, а сегодня отдыхала в тени Ай-Петри. Не догнал, не нашёл её Миша. Он вернулся в гостиничный номер, лёг ничком возле Оксаны и умер. Тётки, продававшие оранжево-чёрные мидии, нанизанные на палочку, говорили, что от теплового удара, – перегрелся с непривычки. Бывает. А тут ещё эта баба Валя со своей пахлавой. Вечно от неё всякие неприятности. Тут обычно в разговор встревал мужик, торговавший кукурузой, и категорически возражал. Умер он, как же! Это всё жена выдумала, чтоб не обидно было, а на самом деле парень этот просто ушёл. В смысле – развелся. Бросил работу, переехал из Петербурга сюда, к морю. И, говорят, живёт теперь с Натахой. «Это ж которая?» – осведомлялись голосистые тетки. Да такая, белобрысая, вон на том камне все лето загорает, и на бедре у неё цветочки татуированные. А баба Валя – она же всех насквозь видит. Наверное, и шепнула парню, где счастье его. Хотя, конечно, странная она. На том и сошлись.
Светлана Тремасова
Русалка
Эта история случилась прошедшим летом. Меня наконец-то примерно на две-три недели оставили дома одну. Я набрала в библиотеке книг, купила йогуртов, апельсинов и шоколадок, хотя ещё не очень верила, что мама сдержит своё слово и не вернется через неделю, а может, даже через пару дней. Но пока мама слово своё держала и только периодически звонила, спрашивая, всё ли в порядке.
Конечно, у меня всё было в порядке. Моя любимая подруга Ирка уже неделю назад отправилась в Тбилиси навестить свою родную сестру, которая в прошлом году вышла замуж. Ирка уже даже прислала мне фотку: она с беременной сестрой и её мужем на улице Руставели. Все остальные тоже разъехались кто куда, а кто не уехал – как говорится, я не виновата, потому что так давно мне хотелось побыть в этой комнате, которая называется моим домом, совершенно одной, без мамы и без отчима и без ожидания их прихода. Я даже на улицу стала выходить лишь по крайней необходимости.
Самой веской причиной не оставлять меня дома одну на долгое время была Наталья. Она живёт в соседней комнате, то есть года три назад она обменяла свою комнату в другом районе города на эту, в двухкомнатной квартире на первом этаже старенькой трёхэтажки, и теперь с нами вместе ждёт, когда нас снесут и расселят по отдельным квартирам. Но хотя наш дом находится в центре, волна «престижного места» докатится до него ещё, видимо, не скоро.
Наталья появилась в нашем городе где-то лет десять назад: после сельской восьмилетки она приехала учиться в училище на повара. Потом умерла её мать, отец спился и тоже умер, а Натальиного младшего брата Сергея приютила двоюродная тетка. Потом они продали дом, Сергей получил свою долю наследства и уехал с другом в рыбацкий поселок на Сахалин, а Наталья, окончив училище, купила комнату в квартире с общей кухней, вышла замуж и родила Эдика.
Натальин муж тоже был из деревни и приехал в город с мечтой «открыть своё дело». Он каждый месяц менял работу, но ни заводское батрачество, как он говорил, ни маленькая зарплата грузчика ему не подходили. Наталья тогда пригрелась на кухне детского сада: приносила домой обеды и с зарплаты сама платила за квартиру. Наконец муж совсем работать перестал, начал пить, неделями где-то пропадать, Наталья тоже пару раз, может, ему изменила, и они разошлись.
Потом в один прекрасный день детский сад, где Наталья работала, расформировали и сделали в нём бюро трудоустройства. Наталья больше никуда поваром не оформилась, так перебивалась: торговала на рынке рыбой, летом ездила в колхоз полоть капусту, дворником была. Тоже пить начала и потом тоже совсем работать бросила, нашла какую-то подружку, и вместе они (иногда и через окно) приходят в Наташкину комнату с мужиками, которые покупают водку, колбасу, хлеб и сладости для Эдика.
