— Ганнисон, — вмешался Карвер, — неужели вы не рады тому, что здесь оказались?
— В Европе погибли шесть миллионов евреев, — резким, полным боли и страсти тоном, сказала Руфь, немало удивив этим Митчелла. — Куда вы хотите отправить тех, кто сумел выжить?
Девушка и журналист скрестили взгляды, совсем забыв о присутствующих.
Таиф пожал плечами, бросил короткий взгляд в темное небо над широкими листьями пальм и произнес:
— Пусть это решает мир. Почему, спрашивается, несчастные арабы должны в одиночку нести груз ответственности? Мы и так сделали больше, чем от нас по справедливости можно требовать. Если остальной мир действительно хочет того, чтобы еврейский народ продолжал существовать, пусть примет евреев у себя. Америка, Англия, Россия… Я почему-то не замечаю, что эти великие страны пускают к себе большие массы евреев.
— Больших масс уже нет, — заметила Руфь. — Их осталась лишь горстка.
— Пусть даже и так, — пожал плечами Таиф. — Истина, возможно, заключается в том… — журналист сделал паузу и сразу напомнил Митчеллу учителя латинского языка в колледже, который всегда держал паузу перед тем как сообщить ученикам, что данное слово стоит вовсе в творительном, а не в дательном падеже, — …истина заключается в том, — повторил он, — что остальной мир, возможно желает, чтобы еврейская раса вымерла. — Тепло улыбнувшись Митчеллу, он спросил: — Интересное допущение, лейтенант, не правда ли? Пожалуй, стоит его хорошенько продумать, прежде чем продолжить беседу о Палестине. — Таиф обошел вокруг стола, наклонился и легонько поцеловал девушку в лобик. — Спокойной ночи, маленькая Руфь, — сказал он и направился через патио в сопровождении своего поклонника — молодого араба.
— Если я тебя ещё хоть раз увижу с этим типом, — сказала Руфь, обращаясь к человеку, который первым представился Митчеллу и который остался стоять рядом с их столиком, — я с тобой навсегда перестану разговаривать.
Араб искоса посмотрел на Митчелла (это был короткий оценивающий взгляд) и что-то сказал по-арабски.
— Нет, — звонко и резко ответила Руфь. — Ни за что!
Араб слегка поклонился, протянул Митчеллу руку.
— Знакомство с вами, лейтенант, явилось для меня большой приятностью, — сказал он и пошел к приятелям.
— Танцы в древнем Тель-Авиве… Можно приводить детишек. Желаю приятно провести вечер, — пробормотал Карвер и нетвердой походкой направился к своему столику.
— Послушай, Руфь… — начал Митчелл.
— Лейтенант Ганнисон…
Митчелл обернулся. За его спиной стоял Шнейдер. Музыкант говорил негромким, извиняющимся голосом.
— Лейтенант Ганнисон. Я с нетерпением жду вашей оценки. Как вам понравилось моя аранжировка «Звездной пыли»?
Митчелл медленно повернулся в сторону Руфи, которая сидела на стуле, напряженно выпрямив спину.
— Замечательно, Шнейдер, — сказал он. — Просто фантастика.
— Вы очень снисходительны, — лучась счастьем, произнес музыкант. Теперь, специально для вас, я ещё раз сыграю «Саммертайм»
— Большое спасибо, — ответил Митчелл и прикрыл ладонью лежащую на столе руку Руфи. — С тобой все в порядке?
— Конечно, — улыбнувшись ему, ответила она. — Я большая поклонница абстрактных политических дискуссий. — Ты желаешь узнать, что сказал мне по-арабски Хазен? — спросила девушка, и её лицо вдруг стало очень серьезным.
— Нет, если ты сама не хочешь мне этого говорить.
— Я хочу тебе это сказать, — ответила Руфь, рассеянно поглаживая его пальцы. — Он спросил меня, не встречусь ли я с ним позже.
— Понимаю, — сказал Митчелл.
— Я заявила, что встречаться с ним не стану.
— Это я слышал, — ухмыльнулся Митчелл. — Думаю, что тебя услыхали даже в Каире.
— Я не хочу, чтобы тебя тревожили сомнения в наш последний вечер, сказала Руфь.
— Я чувствую себя превосходно.
— Я встречаюсь с ним вот уже четыре года, — некоторое время она молча ковыряла вилкой еду на тарелке, которую поставил перед ней официант. Когда я здесь появилась, я была страшно испугана и чувствовала себя ужасно одинокой, а Хазен вел себя очень достойно. Он выполняет подрядные работы для американцев и англичан и за время войны сумел сколотить большое состояние. Но когда Роммель подошел к Александрии, Хазен и его дружки тайно отпраздновали это событие. Теперь я его не выношу. Всегда сообщаю ему, когда у меня появляются другие мужчины. Но он от меня не отстает. Думаю, что в конце концов он доведет меня до того, что я выйду за него замуж. У меня уже нет тех сил, которые были раньше, — Руфь подняла глаза на Митчелла и, попытавшись выдавить улыбку, добавила: — Тебя не должно это шокировать, дорогой. Американцам не понять, как могут уставать целые народы. Пойдем потанцуем, — неожиданно сказала девушка и поднялась со стула.
Они вышли на площадку. Шнейдер заиграл «Саммертайм» и с одобрительной улыбкой следил за Митчеллом и Руфью все время, пока те танцевали. Руфь танцевала превосходно, легко и темпераментно, и Митчелл, танцуя, знал, что запомнит этот момент очень надолго. Возвращаясь под огнем зенитных орудий с очередной бомбардировки или бродя по заснеженным холмам родного штата (если он туда вернется) в его памяти будет вставать легкое светлое платье, смуглое, немного полное, нежное лицо, приглушенный шорох ног по старому полу под пальмами, сочное звучание рояля и каменные стены патио, залитые неярким синим светом. В его горле теснились слова, которые ему хотелось ей сказать, но он не знал, как их произнести. Когда музыка закончилась, Митчелл легонько поцеловал девушку в щеку. Руфь подняла на него глаза и улыбнулась.
— Вот так-то лучше, — сказала она.
К своему столику молодые люди вернулись, уже весело смеясь.
Митчелл заплатил по счету, и они вышли на улицу. По пути они пожелали доброй ночи Шнейдеру, а на столик, за которым сидели Карвер и три араба, даже не взглянули. Но до них долетел гулкий голос американца:
— Никто не желает, чтобы я построил аэропорт? — вопрошал он. — Если кто-то желает, то я его построю. Может быть, кто-нибудь желает получить терновый венец? Если кто-то желает, то я его сплету.
Рядом с рестораном стоял какой-то древний конный экипаж, возница дремал, фонари на коляске были притушены. Митчелл и Руфь забрались в древнее сооружение и сели, плотно прижавшись друг другу. Возница прищелкнул языком, и лошади неторопливо зацокали копытами в направлении города. Бриз стих в девять вечера, как это всегда бывает в этих краях, и со стороны Средиземного моря доносилось лишь теплое соленое дыхание. Иногда, поднимая американский ветер, мимо них проносился джип, с прищуренными в целях маскировки глазами фар. Полоски света из узких щелей чуть разрывали темноту. Митчелл и Руфь обняв друг друга, молча сидели на мягких подушках, а старинная, слегка потрескивающая пролетка, становился для них все дороже, ближе и роднее.
Не доехав одного квартала до дома Руфи, они вылезли из древнего экипажа, поскольку те, у кого она снимала комнату, были людьми чрезвычайно высоконравственными, и не одобряли её встреч с солдатами. Миновав угол, на который как-то утром в пятницу в прошлом году упала бомба с итальянского самолета, и убила сразу сто тридцать человек, они свернули на улицу, где жила Руфь. За затемненными окнами домов кто-то разучивал третью часть скрипичного концерта Брамса, и Митчелл улыбнулся, подумав, что одним из самых ярких воспоминаний о Тель-Авиве у него будет звучащая из множества распахнутых окон музыка Чайковского, Брамса и Бетховена. Неистово рвущиеся к культуре обитатели города с бесконечным и фанатичным упорством разучивали свои пассажи и каденции.
Окна всех домов были затемнены, и лишь в одном из окон третьего этажа, в той квартире, где жила Руфь, едва виднелась узенькая серебряная полоска. Увидев свет, они в замешательстве замерли на месте.
— Она не спит, — сказала Руфь.
— Неужели она все время бодрствует? — раздраженно спросил Митчелл.
Руфь хихикнула, поцеловала его в щеку и сказала шаловливо:
— Не спать вечно она не может. Давай пока прогуляемся и вернемся, когда она уснет.
Митчелл взял её за руку, и они медленно направились в сторону моря. Солдаты, проститутки и почтенные грузные пары неторопливо двигались вдоль пляжа по бетонному променаду. Средиземное море тихо дышало под серебряной луной, набегая на берег крошечными пенными языками с нежным шепотом, совсем не похожим на рев Атлантического океана дома, на северо-восточном побережье Америки. В кафе, в сотне метров от них, струнный квартет играл какой-то вальс Штрауса так, словно Вену не захватили нацисты и вальсы Штрауса не стали добычей врага.
Митчелл и Руфь спустились с променада на пляж. На ступенях лестницы им повстречался слабо держащийся на ногах младший капрал с девицей. Увидев лейтенанта, капрал замер и судорожно отдал честь. Встреча со столь высоким чином произвела на младшего капрала сильное впечатление, и его рука у козырька фуражки слегка дрожала. Митчелл небрежно козырнул в ответ, а Руфь засмеялась.
