Потом они расположились возле шоссе, за одним из тех деревянных столов с дощатыми скамейками, которые заботливые дорожники соорудили для шоферов, чтоб было где выпить и закусить. Неподалеку от шоссе, вросшие колесами в землю, стояли три пассажирских вагона. Стояли они, как бы образуя громадную букву «П». Стекла в окнах были давно выбиты, и по вагонам разгуливал ветер. На крышах росла трава, кусты, а вокруг торчали огромные лопухи и колючие репейники.
– Интересно, как эти вагоны сюда попали? – недоумевал Каштанов. – Здесь же нет рельсов и в помине.
– В нашей стране много загадочного, – рассудительно высказалась Джекки. – Эти вагоны, наверное, использовались здесь как жилье для рабочих.
Рассуждая, она между тем доставала из сумки термос и всяческую снедь, которую прихватила из дому.
– Вы не против, если я буду называть вас Женя?
Разговаривали они как будто обычно, буднично и спокойно, но это только казалось. На самом деле их била внутренняя дрожь. Оба были как бы заряжены электричеством.
– Почему? – наливая кофе, спросила Джекки.
– Потому что все остальные зовут вас Джекки.
– Логично. Я не против, – согласилась она, – но можно тогда я буду называть вас не Антон Михайлович, а совесть нации?
– Когда мы наедине, разрешаю! – милостиво позволила «совесть нации».
Наступила пауза, но, как говорится, она была выразительней всяких слов. Женя и «совесть нации» буквально пожирали друг друга глазами. Потом Тобольская сказала:
– Приятного аппетита!
И они принялись пожирать еду. На некоторое время наступило молчание. Потом Каштанов опять звонил в клинику:
– Все в норме?.. Что?.. Даже заговорил?.. Что сказал?.. – Тут Каштанов хохотнул и, пряча аппарат, сообщил Джекки: – Больной попросил ветчины!
Еще раз возникла напряженная, опасная пауза. И вдруг грянул дождь, внезапный и сильный. Самым ближним укрытием оказались вагоны. Джекки накрыла еду салфеткой, и они помчались спасаться от ливня. В вагоне было полутемно. Дождь громко стучал по крыше, а в открытые в потолке люки поливал как из ведра. Под одним из люков внутри вагона росла елка.
Джекки предалась воспоминаниям:
– Я ведь выросла в вагоне. Он стоял около станции, в тупике. На окнах у нас висели занавески... Сейчас я словно в детство вернулась... У нас на семью было два купе, это считалось здорово. Мама работала диспетчером на сортировочной, и я засыпала под ее голос из динамика: «Вагон из Котласа – на седьмой путь».
– Есть такое выражение «барачное детство», – вставил Каштанов. Он слушал ее рассказ, но думал о том, как его тянет к ней. Он уже подзабыл, что такое бывает. Джекки это чувствовала, она сама испытывала неодолимую тягу к Антону Михайловичу.
– У меня было вагонное детство. В двадцати метрах от нас была каптерка электриков. Туда мы бегали в туалет и за водой.
– А отец?
Они перешли в другой вагон и спугнули стайку птиц.
– Отец был помощником машиниста. Сильно пил и замерз поблизости от нашего жилья между двумя цистернами... А чтобы добраться до школы, мне надо было пересечь двадцать шесть железнодорожных путей.
– Под поездами, под вагонами? – спросил Каштанов.
– По-всякому – и под, и через. Мама мне повторяла – если не хочешь жить вот так, в вагоне, ты должна всегда быть первой!
– Отличницей? – Каштанов был как натянутая струна.
– В школе золотая медаль, на факультете журналистики тоже была первой.
– Вы и сейчас первая! – любуясь женщиной, сказал Каштанов.
– Поцелуйте меня, пожалуйста, – вдруг выпалила Джекки.
Воцарилась неловкость. Наконец Каштанов решился и обнял Джекки. Она обхватила его за шею.
Тем временем дождь кончился так же внезапно, как и начался. После поцелуя Каштанов сказал:
– Какой это был замечательный дождь!
– И, главное, вовремя! – добавила Джекки...
Тем временем в город Крушин въезжала старенькая иномарка Никиты Каштанова, который не только сам ехал к отцу, но и вдобавок вез к нему свою мачеху, то есть Полюшко-Поле. Поперек шоссе висел плакат «Крушину – 500 лет».
Жигуленок Джекки подъезжал к Тихим Омутам.
Над Крушинским озером вновь парил разноцветный парашют, влекомый катером. Джекки остановила машину, они с Каштановым, как по команде, выбрались из нее, задрали головы и увидели, что на парашюте с камерой в руках висит Владик.
– Здесь обалденно! – завопил он сверху.
– Лично я ему завидую! – признался Антон Михайлович. – Ощущение, должно быть, потрясающее.
– Я тоже мечтаю так полетать! – отозвалась Джекки.
– А что нам мешает осуществить мечту? – молодецки воскликнул доктор.
Джекки обрадовалась:
– Решено, полетим!
– Обязательно! – поддержал Антон Михайлович и тихо добавил: – Только вдруг упадем в воду? Я не умею плавать!..
– Будете держаться за меня! – ободрила Джекки.
Каштанов немедленно ее обнял.
Она изумилась:
– Что вы делаете?
– Уже держусь за тебя!
– Но мы же еще не в воде! – попробовала сопротивляться женщина.
Естественно, последовал долгий поцелуй, который прервал зычный голос с небес:
– Джекки, мне это не нравится, что ты делаешь?
Джекки неохотно оторвалась от Антона Михайловича.
– А ты разве не видишь?
– Учти, я это снимаю! – орал парашютист.
– Снимайте обязательно! – крикнул в ответ Каштанов и прежде чем вновь прильнуть к Джекки пробормотал:
– С ума сойти!
Сверху доносилось:
– Джекки, немедленно прекрати. Я возмущен!
На пристани дома отдыха Владик уже избавился от строп парашюта, когда к нему подошла Джекки.
– Поехали в Москву! – сердито потребовал Владик.
– У меня болит нога, я еще не могу водить машину!
– Этого старого хрыча ты могла везти, а меня нет?
– Владик, не закатывай сцену ревности.
– Я хочу домой!
– Поедешь завтра! Сегодня вечером мы еще сделаем репортаж о празднике в городе. Не возвращаться же на студию с пустыми руками.
Оператор вспылил:
– Какие пустые руки! Я наснимал такое количество компромата про твоего бойфренда. Мало того что он стырил два миллиона, он ворует в кафе, спекулирует часами, с женщиной дерется, то есть с тобой, жене изменяет. Я же снял, как вы целуетесь среди бела дня! Это будет классный фильм для сериала «Жизнь замечательных людей».
– Уйди в тень, шантажист!
– Не уйду! – уперся Владик. – Я вообще люблю солнце!
В эти же минуты Каштанов расспрашивал капитана катера:
– Сколько стоит полет на вашем парашюте?
– Тысяча рублей за рейс. Это двадцать минут.
– А вдвоем полететь можно?
– Запрещено инструкцией!
К «самовару» подкатил потрепанный «опель», за рулем которого сидел Никита. На заднем сиденье расположилась Полина Сергеевна. Она отчетливо увидела, как неподалеку, на пристани, Антон Михайлович догнал молодую красивую женщину, обнял ее за плечи и что-то сказал. Что именно, Полина Сергеевна не слышала, но того, что видела, было для нее и без слов более чем достаточно.
А говорил доктор вот что:
– Я договорился с капитаном. Мы с тобой полетим на парашюте.
Джекки покачала головой:
– А не кажется ли вам, Антон Михайлович, что для нас обоих самое лучшее – это разбежаться в разные стороны?
Каштанов крепче сжал ее плечи.
– Я тебя прошу, очень прошу остаться! – И напрямую спросил: – Ты боишься меня?
– Да, боюсь, – так же напрямую сказала Джекки. – Но не вас, а себя...
Антон Михайлович понизил голос:
– А я хотел... собирался объясниться тебе в любви.
– А вы еще не объяснились?
– Это было лишь предисловие...
Полина Сергеевна и Никита наблюдали за этой сценой.
– Должен сказать, у вашего мужа недурной вкус, – с усмешкой оценил ситуацию Никита.
– Я эту сучку помню, – процедила сквозь зубы Полина Сергеевна. – Имела наглость явиться ко мне под видом репортера. Бесстыжая.
– Все наше поколение бесстыжее, – примиряюще сказал Никита.
Антон Михайлович так и не заметил визита семьи, он был слишком увлечен.
– Значит, полет на парашюте стоит тысячу, а если лететь вдвоем, то как минимум три тысячи, если не дороже!
– Что за странная арифметика? – удивилась Джекки.
Каштанов коротко объяснил:
– Потому что полеты вдвоем категорически запрещены!
Джекки продолжала сопротивляться, но, по правде говоря, слабо:
– Я ведь еще не согласилась лететь вместе с вами!..
И тут Антон Михайлович выложил главный козырь:
– Но ты ведь хочешь узнать, откуда я беру деньги?
Расчет оказался верным:
– Конечно хочу!
– Тогда подожди меня. Я быстро, только переоденусь. – Каштанов вынул из машины Джекки свой чемодан и потащил его мимо «самовара» в «чашку» – кабину для переодевания, установленную на пляже.
Тем временем в машине Полина Сергеевна приказала:
– Никита, отвези меня домой! Я не желаю этого видеть.
– С превеликим бы удовольствием, но я обещал отцу его проведать.
