– Как думающий человек…
– Ой, я тоже люблю думать, – перебила профессора Маринка и засмеялась, совсем как Светлана Константиновна. – Только у меня квартира выходит окнами на улицу Ленина, а там все время орут: «Люблю Россию без памяти! Люблю Россию без памяти!» Ну, прям козлы! Чего орать, если с памятью плохо?
– Может, они имеют в виду общество «Память»?
– А какая разница? – не поняла Маринка.
Отец клюнул. Он уже не сводил глаз с порхающей по комнате гостьи. Это верно, согласился он. Сегодня борются за Россию без «Памяти», а завтра за более выгодную форму инвалидности.
– Ой, какой коньяк! – оценила Маринка, сладко зажмурившись.
И сразу бросилась в бой, разрабатывая обнаруженную золотую жилу:
– Вы бы только слышали, как эти козлы весь день вопят под моим окнами!
Отец понял Маринку по своему и обиженно забубнил. Вот в Междуреченске забастовка… И в Прокопьевске забастовка… И в Анжеро-Судженске шахтеры вышли на транссибирскую магистраль… Вы, Марина, меня поймете… Профессор Бехтерев специально изучал психологию толпы, это верно… Но ведь на наших площадях даже туалетов нет…
– Чего им туалеты? Они власть берут!
– Где? Где вы такое услышали? – испугался отец.
– Я же говорю, у меня окна выходят на улицу Ленина, – Маринка обворожительно улыбнулась старшему Колотовкину. Как милому тайному сообщнику. – Сегодня, папа, страшно кричали, что где-то под Катайгой нашли радиоактивное кладбище. Это где такая Катайга? Это деревня? Это недалеко? – Она изумленно повела потрясающими бровками Светланы Константиновны и махнула рукой: – Да какая разница? Я, папа, на такие страшилки не западаю.
Виталий испуганно посмотрел на отца, но тот ничего не заметил. Бубнил, пуча на Маринку взволнованный пониманием глаз… Воровство, хамство, психология толпы, Горбачев, профессор Бехтерев…
– Ой, я знаю! – обрадовалась Маринка. – Горбачев – это мутант!
– Как мутант? – удивился отец. – Почему?
– А у него на голове серп и молот. Вы что, разве не видели? Мне Нинка говорила, он точно мутант!
– А кто в таком случае Чапаев? – обеспокоился профессор.
– Утопленник, папа.
– Как это неожиданно… – Отец растерянно забарабанил пальцами по столу: – А Сальвадор Дали?
– Мореплаватель, наверное.
– Да почему?
– Имя уж очень красивое.
– А как звали самого первого мужчину?
– Ой, папа! – укоризненно повела головкой Маринка. – Неужели я такое буду вам говорить? Ну если хотите… Ладно… Валеркой его звали… Валерка с Южной…
Отец сник.
– Ладно, ладно, – Виталий поспешно наполнил рюмки. – Ты, папа, нас извини. У нас свой разговор. Давай выпьем за твое здоровье.
И кивнул:
– Мы ко мне ненадолго.
Он втолкнул Маринку в комнату и захлопнул за собой дверь.
Кроме дивана (старого, клеенчатого, черного, настоящего профессорского) и журнального столика (тех времен, когда они еще не назывались журнальными), кроме круглого кресла и длинных полок с книгами, в комнате ничего больше не было. Впрочем, Маринку это не разочаровало.
– Смотри, какие грудки, – защебетала она, срывая с себя и без того прозрачную кофточку. – Нравятся?
Мистическая похожесть Маринки на Светлану Константиновну, любимую учительницу, просто бесила Виталия.
– Тебя Лола послала?
– Тебе не нравятся? – обиделась Маринка.
Но она действительно была профессионалка и легко сублимировала свой гнев в страсть. К тому же на ней уже ничего не осталось, кроме ажурной полоски, как бы прикрывающей самое опасное место. Такой когда-то бывала на жарком огороде Светлана Константиновна. Когда загорала и знала, что никто ее не увидит. Виталий вдруг поймал себя на том, что боится… Вот поведет сейчас Маринка плечом и голосом Светланы Константиновны прикрикнет: «Это как понимать, Колотовкин? Ты свою учительницу решил трахнуть?»
– Сколько ты стоишь?
– Лола сказала, что у тебя долгосрочный кредит.
– Значит, дорого, – догадался Виталий.
– А ты думал! Виталик… – Маринка сладко и расслабленно потянулась. – Обними меня… Вот здесь… И ниже… Лола сказала, что ты романтик… – Секс так и пер из нее. – А папа сюда не войдет? У него глаз, как микроскоп, – пожалела она. – Хочешь, я папу тоже потом утешу? Такой хороший… А я не люблю ровесников, – пожаловалась она. – Нищие, придурковатые и всегда торопятся. Ой, вот так… Вот так… И еще… Чуть ниже, ниже… – Она крепко обхватила Виталия горячими ногами. – Сними рубашку… Когда человек голый, ему скрывать нечего… Ой! – восхищенно выдохнула она. – Он у тебя давно в таком состоянии? Ты и за столом так сидел?
– Тебе книжки надо читать, – задохнулся Виталий.
– Вслух? – сильно задышала она. Они сразу попали в какой-то ужасный подстегивающий ритм. Диван под ними так и ходил. – Ой, как сладко… Ты меня потом сразу не гони, ладно? А то папа обидится… Он такой славный… А Лоле не говори, что мы с тобой говорили про политику… – стонала Маринка, пытаясь умерить себя. И шептала, шептала в ухо: – Вот так… Еще!.. Ох… А ванная рядом?… Ничего, если я мимо папы голенькая прошмыгну?…
«Документы вези!» – кричал Павлик по телефону.
Он вдруг страстно заболел кооперативом, сразу и навсегда поверил в перспективу.
«В хозяйственном купи специальные деревянные гребки для клюквы. И накомарники. И средства от гнуса. Сапоги купи болотные, штормовки. Найди в томском речпорту капитана Карася, есть там такой одноногий на деревяшке. Ты его сразу узнаешь. Он злой, как Ахав, на левой руке нет трех пальцев. Отправь с Карасем инструмент и снаряжение. Директора твоей школы я уже предупредил, что ты задерживаешься. Вообще-то, Виталька, надо тебе бросать школу. Учти, на нас люди уже работают!»
«Какие еще люди?»
«Да пацаны твои. Ягоду собирают. И бабы. И некоторые мужики. Жить всем хочется, а зарплату задерживают. Нам теперь на пользу, если всех будут держать в черном теле. А гриба и ягод нынче – страшное дело!»
И арендовал Колотовкин-младший ковчег.
И взошли на ковчег частный предприниматель Павлик Мельников и одноногий капитан по фамилии Степа Карась. И взошли за ними слуги и служащие. И загрузили они трюмы индийским чаем, томскими конфетами, всякими гнусными напитками в пластиковых бутылках, ванильным шоколадом, печеньем в коробках, и многими другими недорогими, но ценными товарами, чтоб впарить все это местным двуногим тварям, как чистым, так и нечистым.
И разверзлись над миром хляби небесные.
И шел сутки дождь, и неделю шел, и еще две недели.
И промокло все, что могло промокнуть, но дрейфовал перегруженный ковчег по болотным темным речушкам. И только на траверзе Рядновки спустил с борта лодку одноногий капитан Степа Карась. И явственно понесло с берега самогоном и деревянным маслом.
И понял Колотовкин, что смилостивился Господь в сердце своем.
И побежали с берега бывшие скотники и сторожа, партийцы и лесники, технические работники леспромхоза и домохозяйки. И радостно побежали всякие другие живые существа самого неопределенного пола и вида. И кричали они: «Лавка приехала!»
Совсем стрёмная деревенька. На жалобу одноногого капитана: «А нынче Сибирский торговый банк рухнул!» – дед Егор Чистяков покачал седой головой: «Плохо строите». А услышав кашель простуженного Колотовкина, еще и присоветовал: «Банки ставь! Не жалей». Понятно, Колотовкин отмахнулся: «Сколько можно? Этому банку, этому полбанки». Поскольку денег в деревеньке не оказалось, рассчитывались ягодой лесной и болотной, белым плотным грибом, битой уткой. «Конечно, водка у нас дороже, чем у ваших самогонщиков, – ободрял покупателей Колотовкин, – зато ею не сразу отравишься». И никак не мог отвести глаз от фельдшерицы Катерины Чистяковой, тоже напомнившей ему незабвенную учительницу.
Так получилось, что августовские дни девяносто первого года, когда вся страна от Бреста до Владивостока, затаив дыхание, смотрела в сотый раз «Лебединое озеро», Виталий Колотовкин провел на севере, в болотной томящей духоте, в сплошном задавном гнусе. То выбирался с далеких нехоженых болот, заново приветствуя непотопляемый ковчег с Павликом и одноногим капитаном на борту, то по серым кочкарникам уходил в самую глубину влажных болот.
Ниоткуда несло сыростью. Хлюпало, дышало, вздыхало дико. По бездонным черным «окнам» пробегала сумеречная смутная рябь. В кислом ветерке поднимался, раздаваясь, скрюченный ревматизмом силуэт. «Болотный это, не бойся», – вздыхал дед Егор Чистяков, нанятый Виталием в проводники. Маленький, горбоносый, он никогда не расставался со старенькой стеганой телогрейкой. – «Водяной всегда в печали, но большого вреда от него нет». Хищно поводил длинным носом: «Маслом несет… Деревянным…»
«Где к реке выйдем? – беспокоился, вынимал карту Виталий. – Вот эта протока, она куда ведет? По ней когда-то лес сплавляли, да? Вся засорена, небось?»
