– Просто так. Очень похож.
– Не угадала, но я жил на море!
– Когда?
Раньше, о чем бы он ни говорил, его вид раздражал меня своей безжизненностью, сейчас он наконец-то расслабился. В машине он все время молчал, я сидела рядом, и его внутренняя темнота постепенно передалась мне. Я понимала его боль, но не в силах была освободить его от груза времени. Я подумала о том, как с наступлением вечера Отохико отправлялся искать Суи. О тех глубоких чувствах, которые кромсали его день за днем. Сейчас он выглядел развалиной.
– Вскоре после смерти отца, когда у мамы стало плохо со здоровьем, мы поехали втроем на море. Часто разводили костры и запускали фейерверки. У нас на море было много друзей, и они многому нас научили.
– Было весело?
– Точно не помню. В жизни на море мне недостает реальности, – сказал Отохико.
В пламени костра побережье казалось еще темнее.
– Подожди, сейчас разгорится.
Лицо Отохико, слабо освещенное пламенем, выглядело светлым. Я вспомнила разговор с мамой о самозабвении. Он сидел на песке и одну за другой подбрасывал ветки в костер.
– Как насчет вина?
Как когда-то с Суи, я разлила вино. На этот раз стаканчики были пластмассовые.
– Хорошее вино! – пригубив немного, сказал Отохико. – А ночи уже прохладные.
– Осень!
– Поэтому мы и разожгли костер вместо фейерверка.
– Давай фейерверк попозже.
– Как по-твоему, не разогреть ли на костре курицу?
– У меня есть шампура.
– Какая хозяйственная!
– Печенье надо завернуть в фольгу и ненадолго положить в огонь.
– Ты все продумала.
– Путешествия – твоя специальность.
– А котелок для риса у нас есть?
Я опьянела от вина и все время думала: «Как это получилось, что я оказалась с ним?» Впрочем, я уже привыкла к тому, что со мной такое случается. Новыми были только волны, которые с сильным шумом катились по темному морю. Пенная линия прибоя. Густой запах морской воды, шероховатый песок. Тихо вздыхающая линия далекого горизонта. Мерцающий свет на берегу. Фары машин, которые, словно искусственные спутники, медленно передвигаются по дороге у моря.
Темнота сгущалась, и огонь становился все ярче. Освещая белый песок, летели искры. Костер был не очень большой, но звук огня, заглушающий шум волн, как будто преграждал путь темноте.
– Сколько ни гляди на огонь, никогда не надоест.
– Да.
Море светилось глянцем, казалось, это плавно покачивается черный занавес.
Порывшись, я вынула из саквояжа деревянную коробочку и бросила в огонь.
Она тут же ярко вспыхнула. Я боялась, что будет неприятный запах, но он растворился в морском ветре. Гораздо лучше, чем погребальный костер.
– Какой у тебя торжественный вид.
Я спросила его, знает ли он, что там горит.
– Наверное, кость, – не глядя на меня, сказал он. Я повернулась к костру и стиснула ладони.
– Ты обо всем знал!
– Она мне рассказала… Я знал.
Они уже порознь. Ничего не поделаешь. Звук решимости, как волна, набегает в груди у него и у нее.
– Я тоже кое-что привез, – сказал Отохико и достал из сумки пачку бумаги.
– Что это? – удивленно спросила я.
– Девяносто девятый рассказ отца!
Отохико стал по одному бросать листы в огонь.
Словно танцуя, они один за другим вспыхивали и разгорались.
– Он сам тебе дал?
– Да. Прислал мне перед смертью. Я показал маме. Она велела хранить.
– А тот, что был у Суи?
– Который она послала Саги? Текст одинаковый, а почерк Суи! Наверное, переписала, когда отец спал.
Я вспомнила Суи в тот день.
– Она не рассказывала об этом?
– А ты не говорил Суи, что он у тебя есть?
– Не мог сказать.
– А Саги?
– Не говорил. Неплохо было бы показать рассказ Суи, но ей грустно знать, что он есть у кого-то еще. Ведь это единственная вещь, оставшаяся ей от отца!
– Да.
Я представила, как Суи, еще подростком, в полумраке переписывает рукопись своего отца. Как раз в это время один листок бумаги, сгорев и превратившись в легкий черный комок, быстро покатился, подгоняемый ветром, по побережью.
– Раз уж мы заговорили об этом, я еще кое в чем тебе признаюсь. Помнишь, ты хвалила последнюю часть девяносто восьмого рассказа? Так вот, ее написал я.
– Что?
Я немного помолчала.
– Он оставил девяносто восьмой рассказ у нас дома, он был не окончен. Когда я познакомился с Суи, она сказала, что очень хочет его почитать. Я украдкой взял рассказ и отдал ей. Он был написан о Суи, но почему-то без конца. Я подумал, что в таком виде рассказ Суи не понравится, и к тому же мне было известно, что у нее есть девяносто девятый рассказ. Суи знала, что ее мать к ней не вернется, и поехала жить в Японию к родственникам, но это не получилось. Я дописал конец к рассказу и отдал ей, а она отнесла Сёдзи. Только девяносто восьмой.
Я молчала.
– Все это дело прошлое, – сказал он. – Давай курицу греть. Правда, после кости немного противно.
– Люди тоже плоть!
– Ты права, – Отохико засмеялся. – Мне стало легче.
– Мне тоже.
– Будто наваждение исчезло.
– У меня тоже. Я счастлива быть здесь. Мне очень хотелось на море, – откусывая от курицы, сказала я. Отохико достал из огня печенье и сказал:
– Мне очень приятно с тобой говорить! Наверное, я опьянел.
Он развернул фольгу. Пошел ароматный запах.
– Немного подгорело. – Отохико улыбнулся, а потом сказал: – Должно быть, потому, что в последнее время я почти ни с кем не разговаривал.
– А может, из-за костра.
– Или из-за ветра.
– Море заставляет человека раскрыть свой ум и душу.
– С тобой приятно говорить даже о пустяках!
– О чем ни говоришь, волны далеко уносят твои слова.
– Это освобождает!
– Это точно. Вино теплое, но вкусное.
– Я положу его в холодильник.
– Там уже лежит одна.
– Хорошо, что я поехал. Спасибо тебе!
– Тебе тоже. Одной мне было бы не справиться.
Я ела печенье.
– Месяц совсем бледный.
– Да, и какой-то маленький.
– Из-за яркого костра звезд не видно, а их, наверное, много.
– Вон там Млечный Путь, – Отохико указал рукой на большую реку, пересекающую небо. – В самой середине Лебедь!
– Никого нет.
– Да, мертвая тишина.
Я обернулась. Позади меня, где, вероятно, был курорт, возвышалась группа отелей, окружающих побережье.
– Из тех окон, наверное, виден наш костер.
– Давай где-нибудь переночуем.
– Если есть свободные номера, так и сделаем!
– Окна темные, значит, свободно.
– Может быть, там спят или ушли.
– Найдем что-нибудь. Выходной день все-таки.
– Мне нравится вон тот номер, с эркером. Тонкая работа.
– Это – стиль усадьбы!
– Будто и не Япония.
– У тебя есть деньги?
– У меня кредитная карта.
– Я тоже взяла.
– Если поедем дальше, надо быть поэкономнее, – Отохико улыбнулся.
Казалось, путешествие будет продолжаться долго-долго.
– Давай выпьем в баре.
– Я хочу чего-нибудь горячего.
Казалось, шум волн, окутывающий молчание, доносится в ночи четко и ясно. Бескрайний вид, открывающийся перед глазами, начисто смывал накопившуюся в душе тяжесть, чистый воздух наполнял сердце. И оставался какой-то мерцающий свет, который никогда не исчезал. Было тихо. Чистая вечная ночь, словно настал конец света.
Такая же ночь была в финале девяносто восьмого рассказа. Невыносимо грустное, еле слышное пение русалки. Ее хвост, которого нельзя касаться, покрыт чешуей. Опущенная голова. Свет луны. «Я буду любить ее вечно».
– Это действительно ты написал? Сделал вид, будто отец?
– Я же говорил!
– Недаром это место так отличается по стилю.
– Не рассказывай им!
– Саги? Суи?
– Никому.
– Суи мы больше не увидим. Только почтовые ящики – но почему?
– Ты плачешь?
Я тихо плакала. Если бы не побережье, я бы не почувствовала так остро, что ее нет. Лето, которое мы провели вместе только для того, чтобы расстаться. Подруга, которую я больше не увижу. Она уже не позвонит мне после обеда.
– Не плачь! А то и я не удержусь!
– Уже перестала.
– Молодец, – сказал Отохико с таким выражением лица, будто он действительно сейчас заплачет. – Давай ляжем спать?
– Это моя реплика!
– Кажется, я тебя люблю.
– Перестань.
– Подумаю об этом осенью.
– Давай, – сказала я. – Так и сделаем.
Я взглянула на Отохико. Потом перевела взгляд на небо, на море, на песок, на колеблющийся огонь костра. Все входило мне в голову с огромной скоростью, голова кружилась. Красиво… Все, что случается, прекрасно, так прекрасно, что может довести до безумия.
Комнатная жаровня, вделанная в пол и накрываемая сверху одеялом
Суп из мисо – густой массы перебродивших соевых бобов
Завтрак в коробке, который берут из дома или покупают
