— Прижали меня. Специально предупредили: не исполню решения суда, посадят. Суд назначили у нас, в Шауляе, по месту жительства ответчика. Любка известила, что прилетит на суд. Говорю Петьке: все, сынок, придется тебе теперь жить у мамы. Он спрашивает: а нельзя так, чтобы у мамы и у тебя? И тут меня озарило. Петька, говорю, ты гений! Если пойдешь по юридической части, быть тебе Кони! Нет, говорит, мне это не интересно. Купил я цветов, взял такси, встретил ее в аэропорту. Она удивилась, но цветы взяла. Отвез ее в «люкс» нашей лучшей гостиницы, специально снял для нее. Она еще больше удивилась. Вечером пригласил в ресторан. За ужином говорю: «Послушай, Люба, что мы с тобой грыземся, как собаки? У нас чудесный сын, умница, а мы его на части разрываем. Я один, ты одна… А она уже раза три успела сходить замуж и развестись… Давай попробуем жить вместе. Раньше не получилось, молодые были, дураки. Сейчас поумнели. Пусть у Петьки будет и отец, и мать. Как ты на это?» Она мне: «Ну, я не знаю, как-то это для меня неожиданно». Я продолжаю: «Ты замечательная, талантливая поэтесса. За что я тебя полюбил? За стихи! А на что размениваешься? На газетную текучку. Талант свой губишь. Я хорошо зарабатываю, не нужна тебе никакая газета. Пиши стихи, воспитывай сына. Чем плохо?» В общем, уболтал, достал стихами. Взяли шампанского, поднялись в номер. Переспали. Очень боялся я, что не встанет. Но ничего, встал. Утром отправились в суд…
Заседание суда длилось всего пятнадцать минут. Истица заявила, что отзывает свой иск к ответчику о возвращении сына. Судья спросила, понимает ли она все последствия, которые влечет ее заявление. Истица ответила: «Да, понимаю». Суд решил: дело прекратить вследствие примирения сторон.
Выйдя из зала суда, Сережа взял такси и отвез Любу в гостиницу. Не отпуская такси, подождал, пока она соберет вещи. Но повез ее не домой, а на вокзал. Вручил билет до Челябинска. Сказал: «Вот твой поезд, езжай. Хоть раз появишься в Шауляе, набью морду. О сыне забудь, нет у тебя сына и никогда не было». Она снова в суд. А ей там: «Согласно такого-то пункта такой-то статьи Гражданского Процессуального Кодекса РСФСР иски, закончившиеся примирением сторон, к повторному рассмотрению не принимаются».
Вот так. Когда человек талантлив, он талантлив во всем. Разве что кроме литературы. Но на литературе свет клином не сошелся.
Если бы я сочинял рассказ, написал бы, что мой друг, вынужденный вникать в тонкости гражданского законодательства, приобрел вкус к юриспруденции, закончил юрфак и стал известным адвокатом. Или другой вариант: его неуемная энергия и умение добиваться своей цели привели его в политику, он стал заметной фигурой в политической жизни Литвы и даже депутатом сейма. Но я пишу не рассказ, жанр «быличек» требует правды. А правда такова: ничего я не знаю о судьбе Сережи и его сына. Никогда мы с ним больше не пересекались и уже вряд ли пересечемся. Разве что там, где начинаются все начала и кончаются все концы. Ну, будет о чем поговорить.
«Талант у него был чисто лирический, природа и переживания давались удивительно просто, но зато он плохо справлялся с житейскими подробностями, как например открывание и закрывание дверей или рукопожатия, когда в комнате много действующих лиц и один или двое здороваются со многими. При этом Илья Борисович постоянно воевал с местоимениями, например с „она“, которое норовило заменять не только героиню, но и сумочку или там кушетку, а потому, чтобы не повторять имени собственного, приходилось говорить „молодая девушка“ или „его собеседница“, хотя никакой беседы и не происходило. Писание было для Ильи Борисовича неравной борьбой с предметами первой необходимости; предметы роскоши казались гораздо покладистее, но, впрочем, и они подчас артачились, застревали, мешали свободе движений, и теперь, тяжело покончив с возней у гардероба и готовясь героя наделить тростью, Илья Борисович чистосердечно радовался блеску ее массивного набалдашника и, увы, не предчувствовал, какой к нему иск предъявит эта дорогая трость, как мучительно потребует она упоминания, когда Долинин, ощущая в руках гибкое молодое тело, будет переносить Ирину через весенний ручей…»
Как-то не принято, моветон, вставлять в свою прозу цитаты из других авторов. Но то, что я пишу, не проза, а так, досужие заметки о том, о сем, немного о времени, немного о себе. А в жизни любого человека, не обязательно литератора, мысли писателей составляют едва ли не половину его духовного опыта. Они естественным образом приватизируются, становятся своими. И говоря о себе, о технологии писательского ремесла, я без зазрения совести призываю на помощь В. Набокова. Все равно лучше не скажешь.
Борьба с предметами первой необходимости, изнурявшая Илью Борисовича, героя рассказа «Из уст в уста», это семечки по сравнению с трудностями, которые испытывает современный писатель в попытках внедрить в читательское сознание образ какого-нибудь человека. Хорошо художникам, смотри и рисуй. Хорошо драматургам и сценаристам, есть актер. А каково писателям? Прошли те времена, когда можно было пространно описывать, как в гостиную вошел старый граф во фраке или как «в бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод». Нынешний читатель, воспитанный на клипах, мгновенно пропустит описание, если оно длиннее двух строк или если в руках у персонажа нет гранатомета, пистолета либо, на худой конец, ножа. Вот и крутись.
А как в жизни? Никогда не пробовали напомнить приятелю давнего знакомого?
— Такой, весь из себя обтрюханный, пиджак в перхоти, помнишь?
— Не помню.
— Ну, штаны на коленках вечно мешком и ботинки нечищеные, припоминаешь?
— Не очень.
— Ну, который на выпускном вечере напился и наблевал на декана!
— А, так это он? Что же ты сразу не сказал? Очень хорошо помню!..
Поступок — вот что дает самое полное представление о человеке. И в жизни, и в литературе.
Тот, который…
Тот, о ком я хочу рассказать, появился на моем горизонте еще в молодости и присутствовал на протяжении всей жизни, иногда возникая въяве, а большей частью неявно, существуя сам по себе, как друзья, с которыми развела судьба, или города, возникшие как из тумана и в тумане исчезнувшие. Так, как возник и исчез из моей жизни город Мончегорск на Кольском полуострове с комбинатом «Североникель», первая запись в моей трудовой книжке. Звали этого человека Боб. И между своими, и на работе, в рафинировочном цехе комбината. Со временем стал Бобом Степановичем, а потом и Борисом Степановичем.
История его появления в Мончегорске была романтической. Родом откуда-то с Украины, он окончил московской Цветмет, работал в каком-то НИИ, быстро стал старшим инженером, а через два года вдруг бросил все, в том числе и московскую прописку, и перевелся на «Североникель». Лишь тот, кто знает, каких трудов стоило провинциалу зацепиться в Москве, может оценить этот подвиг. Подвиг, понятное дело, во имя любви. А вы что подумали? Ради северных надбавок?
Душой нашей компании молодых инженеров была Ида, очаровательная татарочка из Уфы, умница, звонкая, как колокольчик (да простится мне это сравнение, другого не нахожу). Она закончила Цветмет, работала инженером в лаборатории контрольно-измерительных приборов и автоматики, жила в общежитии ИТР. Все мы были в нее немного влюблены, так, не очень серьезно. А один из нас, не буду говорить кто, очень даже серьезно. К ней Боб и приехал.
Честно сказать, его приезда мы ожидали не без опаски. Боялись разочароваться. Не в нем. В ней. А ну как ее возлюбленным окажется какой-нибудь хлыщ? Женщины, они такие. Какие они, мы тогда понятия не имели. Да и сейчас не имеем. Только думаем, что имеем.
Борис приехал в конце февраля, когда начались пурги…
Господи, а ведь я цитирую свой старый-престарый рассказ. Ну, раз начал цитировать, так и продолжу.
«Борис приехал в конце февраля, когда начались пурги, и ночные автобусы, ослепленные снежными вихрями, часто застревали в пути. В обеденный перерыв я зашел к Валентину. (Это один из нашей компании — тот, который… в общем, который к Иде, в рассказе Ольга, относился не так как все.) Кто-то из ребят крикнул, что ему звонят. Он пошел к телефону, через минуту вернулся и совершенно потерял нить разговора.
— Что с тобой? — спросил я.
— Ничего… Звонила Ольга. Приехал Борис. Просила, чтобы мы не задерживались, они будут ждать.
В автобусе я о чем-то горячо говорил. Валентин соглашался, кивал, а когда я умолк, спросил:
— Сколько ему лет?
— Откуда мне знать? Я его не крестил!
— Что ты нервничаешь?
— Я? Ничуть. С чего мне нервничать?..
Мы разозлились друг на друга и ввалились в комнату Ольги запорошенные снегом и взъерошенные, как воробьи. С тахты поднялся высокий смуглый парень в стального цвета костюме и крахмальной рубашке без галстука, чуть косолапя, с ленцой, шагнул вперед — расчетливо медлительный, как спортсмен между тренировками. Остановился, глядя на нас черными, добродушно-насмешливыми глазами.
