Начиналась столичная жизнь.
На клубе Лешка подвел Вадика к тому самому Леониду Петровичу, который на своем микроавтобусе вез братьев с Киевского вокзала. Торговая точка Леонида Петровича пристроилась в углу между стенкой и перилами широкой лестницы. За прилавком стояла женщина в вельветовом брючном костюме и принимала заказы у оптовиков.
– Все тут с женами, – заметил про себя наблюдательный Вадик и подумал лукаво, – себе, что ли, жениться!
Леонид Петрович задал Вадику несколько вопросов: имя, фамилия, откуда родом, чем в жизни занимался.
Ну, Вадик много, чем занимался: и в армии служил, и на таможне, и киномехаником…
Но Леонид Петрович слушал не очень внимательно. Он сказал:
– Значит, такие условия: рабочий день не нормирован. Как правило, – с восьми до пятнадцати. Но при необходимости задерживаемся, сколько требуется. Выходные дни – воскресенье и понедельник. Выходные дни не оплачиваются. Отпуск не оплачивается. Болезнь не оплачивается.
– Да я – здоровый, – вставил Вадик.
– Зарплата – ежедневно, в конце рабочего дня. Испытательный срок – десять рабочих дней. Во время испытательного срока зарплата – семьдесят рублей в день. Потом – один процент с выручки, но не менее ста рублей. Согласен?
Еще бы не согласен! Сегодня же он получит первые деньги! Каково!
– Вопросы?
– Налоги? – спросил грамотный Вадик.
– Какие налоги! – махнул рукой Леонид Петрович, – у тебя небось ни прописки, ни регистрации. Ведь так?
– Так.
– Ну вот. Для налоговых органов ты не существуешь, тебя нет.
У них как-то сразу установилось, кто кому «тыкает», а кто кому «выкает». Вадик, в прошлом младший сержант, учуял в Леониде Петровиче офицера и сразу стал говорить ему «вы». Леонид же Петрович, должно быть, учуял в Вадике младшего сержанта и, не задумываясь, стал говорить ему покровительственное «ты». Да и по возрасту Вадик годился Леониду Петровичу в сыновья.
– И еще, – сказал Леонид Петрович. – Я могу в любой момент сказать: «Завтра не приходи». Это будет увольнение. Выходное пособие не выплачивается. И – главное. На работу не опаздывать. Ты можешь не опаздывать на работу?
Вадик мог.
Леониду Петровичу с грузчиками на клубе не везло. Вот, например, Гарик. Он был хорошим человеком: добрым и безотказным. Появился на горизонте, когда Леонид Петрович с Мариной внедрились на Камергерский проезд. Там, возле магазина «Педкнига», стояло не менее двадцати книжных лотков. Один из них принадлежал Леониду Петровичу с Мариной. Старательный Гарик был у них грузчиком и частично – продавцом и, несмотря на старательность, иногда приводил Леонида Петровича в изумление. Однажды, в трескучий мороз Гарик стоял один на точке, уныло переминаясь с ноги на ногу. Чертов мороз медленно, но верно овладевал его телом – несмотря на валенки и полушубок. Пред Гариком лежал пустой Камергерский проезд, бывший Проезд Художественного Театра. Изредка пробегали мимо, скрипя снежком, прохожие. Они торопились покрыть расстояние до станции метро «Охотный ряд». О том, чтобы остановиться перед книжным лотком, не могло быть и речи. За спиной Гарика находились парикмахерская и кафе. Когда кто-нибудь открывал дверь в заведение, на улицу вырывались клубы пара и воображение рисовало заманчивую картину теплого помещения. Некоторые продавцы время от времени заваливались в кафе в своем ямщицком облачении, чтобы потоптаться в тепле и хлебнуть горяченького. Некоторые, но не Гарик. Гарик покорно принимал окоченение, выполняя долг, как он его понимал. Неизвестно, чем бы окончился его стоицизм, не появись на месте бездействия Леонид Петрович.
– Гарик, – воскликнул он. – Вы совсем замерзли. Ступайте в кафе, выпейте чаю!
– Нет, – еле разлепляя смерзшиеся губы, мужественно пролепетал Гарик. – Я так достою.
Леонид Петрович заподозрил, что самоотверженность Гарика частично объясняется нежеланием тратиться на чай. Гарик был слеповат, носил линзы и копил деньги на глазную операцию. Ведь он был артистом, Гарик! Но об этом мы поведаем чуть позже.
А сейчас самое время заглянуть в душу Леонида Петровича. Заглянув, обнаружим, что в ней проснулось три чувства: два полезных – заботы и ответственности – и одно сомнительное – куража.
– Марш в кафе, – без улыбки скомандовал бывший капитан-лейтенант. – Это приказ.
И Гарик вдруг углядел в Леониде Петровиче начальство. А перед начальством он всегда робел.
Мела мелкая поземка, поэтому книги на лотке лежали под целлофаном, целлофан был и защитой от случайного воришки. Впрочем, в такой-то мороз… Бросив извиняющийся взгляд на торговую точку, Гарик вслед за шефом переместился в кафе.
Леонид Петрович подошел к кассирше:
– Люба! У нас Гарик сейчас дуба врежет. Надо спасать.
Люба смерила Гарика оценивающим взглядом:
– По сто граммов вам – это как минимум и по два чая. А закуску сами посмотрите.
– Пельмени, – сказал Леонид Петрович и быстро, чтоб у Гарика не возникло никаких сомнений, расплатился. Когда они принесли все на подносе и уселись друг против друга на резные деревянные стулья, Гарик вдруг сказал, стесняясь:
– Но я не пью.
– Это приказ, – опять заявил Леонид Петрович, довольный собой и своей властностью.
Ну, Гарик споловинил свою порцию и не поморщился. Видно, так у него все внутри промерзло, что водка и не ощутилась. А если что-то, все-таки, защипало, то застывшее лицо не могло отреагировать мимикой. Но, отправив в рот пельмень, Гарик вдруг прислушался к себе и, чуть раздвинув в улыбке все еще деревянные губы, признался с удивлением:
– Горячим обдало!
И налег на пельмени. Потом он взглянул на стакан Леонида Петровича. Стакан был пуст. И Гарик произнес отмягшим голосом:
– Может, допьете? Мне хватит.
Леонид Петрович в третий раз произнес слово «приказ», и Гарик допил свою водку.
Так и хочется почти процитировать его высочество принца датского: «Бедный Гарик!»
Он был робок. Однажды участковый майор милиции потребовал, чтобы Гарик предъявил разрешение на торговлю. А документ в этот момент находился на продлении в муниципалитете. Майор не хотел ничего слушать и заявил, что он арестовывает товар. Бедный Гарик дрожащими, буквально, руками распихал книжки по банановым коробкам и отвез их на садовой тележке в опорный пункт милиции. Когда Леонид Петрович явился на «Камергер» – так книжники называли свое торговое пространство – торговой точки на месте не было, а был только Гарик, который стоял отрешенно на весеннем ветру, как верный присяге часовой, про которого забыли. Гарик был так убит, так убит…
– Да ладно, – весело сказал Леонид Петрович, – не убивайтесь. Берите тележку, пошли к майору. – «Двести пятьдесят рублей», – думал искушенный уже к тому времени Леонид Петрович, – двести пятьдесят рублей, и вся проблема». – Но майор содрал с него все триста.
Во всяком случае, торговая точка через полчаса была восстановлена, и Гарик вновь приступил к своим обязанностям и посматривал весело. И выручка в тот вечер была совсем не плохая.
– Что вы так-то уж сильно робеете? – спросил Гарика Леонид Петрович. А Гарик вот что ему ответил:
– Я всякое начальство боюсь. Если человек в форме, то у меня от страха ноги отнимаются… Ну и язык…
Эх…
Внимательный читатель уже, наверное, заметил, что Леонид Петрович обращался к Гарику исключительно «на вы», тогда, как Вадику он сразу стал «тыкать». А если заметил, то вправе потребовать разъяснений. И разъяснения не заставят себя ждать. Вот они.
Во-первых, Гарик был уже не молод. Ему весной стукнуло тридцать девять. А во-вторых, Гарик был артистом! Да-да, самым настоящим артистом, который выходил на сцену, играл свою роль и раскланивался после спектакля. Правда, сцена была, скажем честно, не МХАТовская, а клубная, но все-таки… С началом перестройки в стране, как грибы после дождя, полезли наружу бесчисленные театры-студии, опьяненные репертуарной свободой режиссеры дерзали на подмостках второго эшелона, то обретая, то теряя публику. Театры-студии быстро возникали, но и быстро умирали, как дождевые пузыри на весенних лужах: им никто не мешал, но никто и не поддерживал материально. И только единицы из сотен выживали, заботливо окучивая ростки талантов. Но ведь кто-то же в этих студиях играл? Вот – Гарик. Играл на голом энтузиазме, заслуживавшем уважение. Леонид Петрович его и уважал. И когда Леонид Петрович с Мариной перебрались на клуб, они взяли с собой и Гарика – грузчиком. Но на клубе как-то у Гарика не заладилось. Он не подходил к суровому клубному рационализму. Гарик был не просто старательным работником – он был чересчур старательным. Если ему говорилось, что нужно принести со склада то-то и то-то, он от своей старательности улетал наверх, не дослушав, и уже наверху начинал понимать, что одно «то-то» пролетело мимо ушей, и ему приходилось совершать две ходки вместо одной. Если он приносил и ставил на пол столбик из четырех пачек, то делал это спешно и убегал, не оглядываясь. Столбик за его спиной обязательно падал, но он этого уже не видел. Стоило Леониду Петровичу отвернуться, как Гарик уже кому-то что-то тащил – совершенно безвозмездно, из одной только вежливости. Собственно, с этим можно было бы мириться, потому что таких преданных и абсолютно честных людей, как Гарик, нужно было поискать. Леонид Петрович и мирился до поры, уважая Гарика, как творческую личность, и будучи с ним исключительно «на вы». Более того: он решил перевести Гарика на роль своего помощника, так сказать, из статистов – в персонажи. Это-то и погубило их союз.
