— Послушай, — сказал он. — Ты поднимешься в маленькую комнату наверху. Через несколько минут придет служанка. Тебе надо просто не шуметь. Она никогда не заглядывает в эту комнату.
Он начал подниматься по лестнице.
— Следуй за мной! — приказал он, повернувшись к Сандро, который не двигался с места.
Он отвел его в темный чулан под самой крышей. Там стояли кровать с голым матрасом, два стула, полированный стол и в углу еще один стол, поуже, с чашей для цветов. Стены были покрашены известью, а проживавшая здесь некогда сицилийская служаночка оставила после себя благочестивые картинки, приколотые к тонкой стенке заржавевшими кнопками. Окно выходило на виа Реджина-Элена. Ставни были закрыты. Вместо одного разбитого стекла был вставлен кусок серого картона. Промозглая сырость хватала за горло, давила на плечи.
— Ты останешься здесь. Я принесу тебе поесть. Потом подумаем, что делать. Сейчас для тебя главное отдохнуть и не попасть в руки полиции. А там посмотрим.
— Я совершенно случайно оказался у «Палермо», — торопливо проговорил Сандро.
— Ладно. Только не шуми. И не показывайся. Об остальном подумаем позже.
Сандро провел рукой по губам и прошептал:
— Это так трудно объяснить. Люди любят друг друга и умирают. Все это…
Он неопределенно махнул рукой и тяжело опустился на кровать.
Совсем рядом подал сигнал какой-то пароход. Его гудки ударились в небесный свод и, словно отскочив, эхом отозвался вдали. Сандро замер, прислушиваясь со странным вниманием, словно то был таинственный сигнал, адресованный только ему. Затем лег на матрас и закрыл глаза.
Когда, собираясь идти к Фазаро, Валерио вышел из дому, ему показалось, что старая Дельфина провожает его взглядом из окна кухни. Она явилась за четверть часа до его ухода и вскрикнула от удивления, увидев, что доктор сам приготовил себе завтрак, вскипятил молоко… «Надо быть с ней поосторожнее. Только бы Сандро сидел спокойно! В мое отсутствие она наверняка всюду сует свой нос!» У него было такое ощущение, будто его понесла лошадь, пустившаяся галопом по полям, со всех сторон окруженным пропастью, а он не может ни остановиться, ни направить ее. «Посмотрим, чем все это кончится». Сквозь великолепные кучевые облака молочной белизны, похожие на гигантские порции мороженого, проглянуло солнце. Над склонами холмов поднимался пар, обнажая чередующиеся полосы зеленых и красных участков, омытых недавним дождем. Навстречу Валерио шли люди, спускавшиеся к рынку. «Люди любят друг друга и умирают! Любят и умирают!» Голос Сандро преследовал его, настойчивый, жалобный. Кто-то, проходя мимо, поздоровался с ним, он машинально ответил, даже не пытаясь вспомнить, кто это. Идти к Фазаро ему было неприятно. Валерио опасался предстоящей встречи. «От этого типа трудно что-нибудь утаить. Надо быть начеку». Он знал, что не стоит особо полагаться на свое умение скрытничать. Дойдя до полицейского участка, он принял решение внимательно следить за своими словами и поведением. И все-таки немного нервничал. «Постараюсь уйти как можно скорее!» Но именно это могло показаться подозрительным. Ему подумалось, что после целой ночи напрасных поисков под дождем настроение у полицейских должно быть прескверное. «Сейчас увидим». Он пошел вдоль ограды маленького садика, окружавшего здание, и увидел море, кусок мола, красную трубу буксирного судна и длинные ряды волн, с яростью устремлявшихся к волнорезам и разбившихся об их массу, вздымая к небу высокие снопы пены.
Как только он вошел, его тут же проводили в кабинет главного инспектора Фазаро.
— Садитесь, доктор, прошу вас.
На столе Валерио сразу увидел люгер, лежавший рядом со стопкой папок.
— Вы читали утреннюю газету? — любезно спросил инспектор.
— Нет.
— Там опубликован краткий отчет об этом деле. Но я дожидаюсь вечерних газет из Неаполя. Уж эти-то, по своему обыкновению, состряпают из этой истории целый роман.
Он улыбнулся. Он так и не снял бежевого плаща. От него слегка пахло лавандой. На нем был довольно яркий галстук, желтый в тонкую черную полоску, и Валерио обратил внимание на его ухоженные руки, ухоженные, но тем не менее сильные, нервные, с короткими пальцами.
— Почти вся первая страница посвящена сегодня международной обстановке.
Он с презрением щелкнул по утренней кальярской газете. Возможно, он сожалел, что убийству Гордзоне не отвели места побольше.
— Война, доктор. А вы в нее верите, в эту войну?
Наклонившись над письменным столом, он глядел на Валерио, слегка вытянув вперед голову, словно придавал его ответу большое значение. Его тщательно причесанные волосы блестели. Он походил на светского танцора, привыкшего очаровывать богатых старых дам в дансингах на модных пляжах. Валерио держался настороже. Этот парень был умен и отлично владел своим ремеслом. Он, должно быть, умел вытягивать признания у людей, которых допрашивал, не повышая тона, не раздражаясь и не угрожая, все с тем же привычно приветливым видом. «Подумать только, ведь он, возможно, знает, что Сандро прячется у меня, и просто разыгрывает комедию!» Валерио, однако, не стал поддаваться этой мысли и спокойно ответил:
— Прежде всего, мне кажется, что сейчас на этот счет ведется умелая кампания в прессе, умелая и хорошо продуманная.
— Вы не верите в угрозу скорой войны — войны, которая может разразиться в ближайшие месяцы?
— О! — молвил Валерио. — Угроза, возможно, существует и вполне реальная…
И он поднял руку, словно желая тем самым сказать, что не имеет никакого особого мнения на этот счет. Он по-прежнему держался настороже. Порою взгляд его останавливался на люгере, дуло которого было повернуто к нему. Маленькое черное отверстие, похожее на сложенные губы, казалось, предостерегало: «Тсс!», советуя ему быть осторожным и немногословным.
— Что вы имеете в виду под «хорошо продуманной кампанией прессы»?
— Большинство наших газет оболванивают нас идеей неизбежной войны, то есть, иными словами, вынуждают нас согласиться с ней заранее, смириться. Это психологическая подготовка, результаты которой вам, конечно, известны.
— Вот как? — с некоторым удивлением сказал инспектор.
— Когда полиция преследует какого-то человека, о котором ничего не знает, она дает сообщения в газетах, где утверждает, что его арест неизбежен, что след его обнаружен, что это всего лишь вопрос времени и что, само собой разумеется, необходимо строгое соблюдение тайны. И в девяти случаях из десяти человек, которого разыскивают, совершает грубые ошибки, считая, что ему грозит более серьезная опасность, чем он предполагал.
— Что за идея! — воскликнул, заинтересовавшись, Фазаро. — Мы никогда не прибегаем к подобным методам, уверяю вас.
— Я и не говорил, что речь идет о каком-то методе.
— Вы сказали: «Полиция дает сообщения в газетах…»
«Черт возьми, — подумал Валерио. — Я здесь всего-то каких-нибудь пять минут, а он забросал меня вопросами и, судя по всему, следит за каждым моим словом. Далеко же у него заходит профессиональная привычка». И хотя держался он вполне непринужденно, было ясно, что ему не удается скрыть свое раздражение. Он поймал себя на том, что нервно барабанит пальцами по подлокотнику кресла. Острый взгляд Фазаро смущал его.
— Я имел в виду, — сказал он, — что полиция дает иногда сообщения такого рода, чтобы оправдать свои промашки в глазах публики, а человек, которого преследуют…
— A-а! Теперь ясно… Я понял.
— Точно так же и в отношении войны: изображая ее как неизбежную, газеты, на мой взгляд, опасно настраивают умы.
— A-а, понятно. Вы прекрасно объяснили. И все-таки вы меня заинтриговали своими словами об «умелой кампании в прессе».
— Верно, — согласился Валерио. — Я употребил это выражение.
— И я подумал: по-вашему, американцы решились развязать превентивную войну против СССР. Мы связаны с американским лагерем. И значит, наши газеты ведут кампанию, умелую кампанию, дабы подготовить нас к такой возможности. Так ведь?
— Я вижу, вы каждое мое слово интерпретируете с некоторой долей предвзятости, и если во время ваших допросов…
— Боже милостивый! — со смехом воскликнул Фазаро. — Ни о каком допросе и речи нет, доктор. Что за идея! Прошу прощения, что досаждал вам! От всего сердца прошу прощения. Поверьте, я вовсе не хочу вас задерживать понапрасну, хотя мне всегда доставляет огромное удовольствие беседовать с вами. Вы приготовили заключение?
— Вот оно, — сухо сказал Валерио.
Фазаро встал и с непринужденным видом взял листок, развернув его, он стоя прочитал написанное, затем снова сел.
— Хорошо, — сказал он. — Дело ясное: этот несчастный Гордзоне не мог уцелеть. Печальная история. Надо было видеть отчаяние его бедной жены. Она упала в обморок. Бедная, бедная женщина!
