Но сегодня тут ничего и никого не видать. Только перед одним из складских боксов стоит фургончик-рефрижератор, и только Палтус сидит за рулем этого фургончика, оборудованного системой «Термо-Кинг». Баумгартнер поставил свой «фиат» параллельно фургончику и опустил стекло, не выходя, однако, из машины и предоставляя Палтусу выйти из своей. Что тот и делает, охая и сетуя на жару. Он обильно потеет, и это усугубляет его общий неприглядный вид: волосы слиплись в жирную взъерошенную массу, испарина проступает на дешевой рекламной майке, и без того заляпанной грязными пятнами, жирные струйки пота бороздят лицо, как предвестие морщин.
«Порядок, — говорит Палтус, — ящики здесь. Что дальше?» — «Перенесешь их внутрь, — отвечает Баумгартнер, протягивая ему ключ от склада. — Сложишь все, только, смотри, поаккуратнее, не швыряй!» — «Это по такой-то жаре?!» — стонет Палтус. «Переноси!» — повторяет Баумгартнер.
Сидя за рулем и непрерывно озираясь, чтобы проверить, не следят ли за ними, Баумгартнер натягивает пару тоненьких сафьяновых перчаток, прошитых льняной ниткой; одновременно он бдительно приглядывает за переноской контейнеров в бокс. Жара и в самом деле кошмарная, ни одного дуновения ветра, и Палтус буквально обливается потом. Его мускулы, расслабленные наркотиками, все-таки слегка вздуваются под грязной майкой, и Баумгартнеру это не нравится, ему не нравится смотреть на это и не нравится то, что он тем не менее на это смотрит. Закончив работу, Палтус подходит к «фиату». «Готово, — рапортует он. — Желаете взглянуть? Надо же, вы надели перчатки!» — «Такая погода. Такая жара. Таков уж я, — отвечает Баумгартнер. — Дерматоз, ничего не попишешь. Не обращай внимания. Ты точно все сгрузил?» — «Точно», — заверяет Палтус. «Дай-ка я гляну на всякий случай», — говорит Баумгартнер и, выйдя из машины, проверяет содержимое бокса.
Затем, подняв голову и нахмурившись, говорит: «Одного не хватает!» — «Одного чего?» — спрашивает Палтус. «Одного контейнера, — отвечает Баумгартнер. — Я его здесь не вижу». — «Да вы шутите! — восклицает наркоман. — Их было семь при отъезде и здесь их тоже семь. Все в порядке!» — «Ну вот что, — говорит Баумгартнер, — проверь-ка в глубине фургона, ты наверняка забыл его там».
Палтус скептически пожимает плечами и поднимается в фургон; Баумгартнер тотчас захлопывает за ним дверцы. Изнутри слышится голос Палтуса, сперва веселый, потом изменившийся, потом испуганный. Баумгартнер крепко запирает дверцы, обходит фургон и садится за руль.
Здесь, в кабине, голос молодого человека не слышен. Баумгартнер сдвигает влево маленькую заслонку над сиденьем и смотрит в квадратное окошечко, позволяющее водителю обозревать термоизолированное пространство кузова. Окошечко маленькое, чуть больше спичечного коробка, оно позволяет лишь заглянуть внутрь, в него даже руку просунуть невозможно.
«Ну вот, — говорит Баумгартнер, — теперь все кончено». — «Погодите, — кричит Палтус, — что значит „кончено“? Не шутите так, пожалуйста!» — «Кончено — значит, кончено, — повторяет Баумгартнер. — Ты наконец оставишь меня в покое». — «Да я вас никогда и не беспокоил, — ноет Палтус. — Ну выпустите же меня!» — «Не могу, — отрезает Баумгартнер, — ты мне мешаешь. Ты вполне способен мне помешать и ты мне мешаешь». — «Выпустите меня сейчас же! — орет Палтус. — Все равно об этом узнают, и у вас будут неприятности!» — «Не думаю, — усмехается Баумгартнер. — Ты забыл, что у тебя нет никакого социального статуса. Кто же будет тебя искать? Тебя даже полиция не хватится. Никто с тобой не имеет дела, кроме твоего дилера, а уж он точно не станет поднимать шум. Так кто же заметит отсутствие человека, который и так, можно сказать, не существовал? В общем, веди себя тихо, все кончится очень быстро, ты и не заметишь: из тепла в холод, вот и все».
«Нет, нет! — возопил Палтус, — кончайте шутить, прошу вас!» В отчаянии, не найдя других аргументов, он попытался сыграть на самолюбии Баумгартнера: «Боже, какой мелкий банальный трюк! Так убивают людей только в мыльных операх, это пошло и не оригинально». — «Да, не оригинально, — согласился Баумгартнер, — но я как раз сторонник мыльных опер. Это такое же искусство, как и все прочие. И вообще, хватит болтать!»
Он герметически закрыл окошечко, включил мотор и привел в действие компрессор. Все знают термодинамический принцип работы изотермических машин в частности, и рефрижераторов вообще: между стенками камеры циркулирует газ, поглощающий тепло внутри данного помещения. Благодаря небольшому моторчику, установленному над кабиной, и компрессору, осуществляющему циркуляцию газа, это тепло обращается в холод. Такие фургоны делятся на два типа — с температурным режимом +5 градусов и -18. Именно этот последний Баумгартнер и заказал в гараже два дня назад по телефону.
Исчезновение сокровищ явилось для Феррера тяжкой утратой. Финансирование экспедиции на Крайний Север — а он вложил в нее массу денег! — завершилось полным крахом и дефицитом средств. Как назло, в это время конъюнктура была хуже некуда, наступил мертвый сезон, в галерее ничего не продавалось, и, разумеется, именно теперь на Феррера накинулись все кому не лень — заимодавцы, чтобы напомнить о своем существовании, художники, чтобы он произвел с ними расчет, банкиры, чтобы выразить сомнения в его платежеспособности. Затем, к концу лета, как и ежегодно, Ферреру грозили потоки всяческих требований налогов, взносов и отчислений, угрозы фискальной кары, продление договора об аренде помещения, заказные письма из муниципалитета и прочее, и прочее. Феррер начинал чувствовать себя, как загнанный зверь.
Но прежде всего следовало заявить о пропаже. Обнаружив взлом, Феррер позвонил в комиссариат IX округа, и через час к нему прибыл вконец замотанный офицер уголовной полиции. Он констатировал пропажу, зарегистрировал жалобу потерпевшего и спросил название его страховой компании. «Видите ли, — ответил Феррер, — дело в том, что эти вещи не были еще застрахованы. Я как раз собирался это сделать, но…» — «Вы что, полный идиот?» — грубо прервал его полицейский, Он облил Феррера презрением, заверил, что шансы найти украденное практически равны нулю. Разъяснил, что преступлении такого рода раскрываются весьма редко, ибо контрабанда произведений искусства организована превосходно, — поиски могут длиться годами. Конечно, полиция сделает все от нее зависящее, но надежды на успех почти нет. «Я пришлю вам кого-нибудь из сыщиков, — закончил полицейский, — может, он и найдет какие ни на есть следы. А вы пока ничего здесь не трогайте».
Сыщик явился спустя несколько часов. Он представился не сразу, а сперва побродил по галерее, изучая экспонаты. Это был маленький близорукий человечек с белокурыми, тонкими, как пух, волосами и не сходящей с лица улыбкой; он словно бы и не торопился приступить к работе. Феррер принял было его за потенциального покупателя и подошел с вопросом: «Месье интересуется современным искусством?» В ответ тот предъявил ему свое удостоверение — офицер уголовной полиции Поль Сюпен. «Наверное, интересная у вас работа», — заметил Феррер. «Да ведь я, знаете ли, всего лишь лабораторная крыса, — ответил тот. — Сижу за микроскопом, а вокруг ничего не вижу. Но, в общем-то, вы правы, все это очень интересно». Войдя в «ателье», он открыл чемоданчик, где лежал классический набор сыщика — фотоаппарат, склянки с прозрачными растворами, порошки и кисточки, резиновые перчатки. Феррер наблюдал за ним до конца процедуры. Он был совершенно убит, ему необходимо было встряхнуться и прийти в себя, а жара все набирала обороты.
Лето тянулось нескончаемо долго, как будто зной сделал время резиновым; казалось, раскаленные молекулы воздуха, трущиеся друг о дружку, тормозят его ход. Большинство активного населения столицы разъехалось в отпуска. Париж опустел, и в нем стало легче передвигаться, но зато труднее дышать: застывшая атмосфера была насыщена токсичными газами, как бар перед закрытием — табачным дымом. Городские власти пользовались запустением, чтобы ремонтировать дороги, и всюду, куда ни глянь, рычали отбойные молотки, вертелись бетономешалки, двигались катки, дымились на солнце пирамиды свежего асфальта. Феррер не обращал на это ни малейшего внимания — у него хватало других забот, он колесил по Парижу на такси от банка к банку, пытаясь — впрочем, без особого успеха — занять денег и уже подумывая, не заложить ли ему галерею. Вот в таком-то состоянии он и прибыл однажды к одиннадцати часам утра в сумасшедшую жару, на улицу 4-го Сентября.
Улица 4-го Сентября очень широка, очень коротка и откровенно пахнет деньгами. Она застроена однотипными домами эпохи Наполеона III, где размещаются банки, международные и национальные, а также страховые компании, посреднические и адвокатские конторы, службы временной занятости, редакции финансовых журналов, бюро обмена валюты, кабинеты экспертов, агентов по торговле недвижимостью и жилищных синдикатов, лавки нумизматов и жалкие остатки «Лионского кредита». Единственное кафе на углу носит название «Аджио». Здесь разместились также польская авиакомпания, ксерокс, турагентства, салоны красоты, чемпион мира по стрижке и мемориальная доска некоего бойца Сопротивления, погибшего за Францию в возрасте девятнадцати лет («Вспомните!»)
