Многие подтрунивали над сборищем стариков, а дядя так и вовсе смеялся:
— Бурунные стариканы! Если мы будем такими, пусть смеются над нами.
Однажды, во время очередного «чаепития», дед позвал меня и попросил сбегать в магазин «прикупить легкий закус». Несмотря на мою неприязнь к нему, я согласился — нам все-таки вдалбливали чтить старших. Вернувшись из магазина, я застал у деда всех его дружков; они уже прилично нагрузились и пребывали в блаженной расслабленности, и тут влетел я. Старики оживились, заулыбались и взялись наперебой судачить обо мне. Надо сказать, на нашей улице все знали, что я ищу клады, и старики в первую очередь — ведь они самые любопытные. На меня посыпались советы на все случаи жизни; я сразу услышал такое количество заповедей, что, если бы стал их придерживаться, прослыл бы великим праведником. Основная заповедь звучала так: «Учти! С семи лет уже отвечаешь перед Богом за свои поступки… Но можешь и исповедаться…». Последним выступил дед, и в его глазах не было хитринок.
— Богатство, богатство! У меня, к примеру, ничего нет, кроме друзей, — дед обвел седые и лысые головы широким жестом. — Но этим я и богат. А мои ученики, которые сейчас работают по всему городу?! У каждого, кроме учителей, должны быть ученики, — дед закурил и исчез в клубах дыма, потом возник снова: — Я вырос, знаешь, где? В Средней Азии! Там воды совсем нет. Потому и стал водопроводчиком, что с детства люблю воду. В воде есть волшебство, точно, — дед снова затянулся, а старики закивали:
— Деньги не должны быть главным в жизни… Достаток лучше богатства…. Можно быть бедным и счастливым…
Выпустив дым, дед разогнал его рукой и продолжил:
— Сколько я на своем веку труб проложил, один Бог знает, сколько людей напоил. В этом и есть мое богатство… А фонтан в парке знаешь? Я делал… Ребятишкам там раздолье: купаются, монеты достают. А взрослым радость от красоты и прохлады. Это тоже мое богатство… А твои клады?! Такие богатства не сделают тебя счастливым. Вот увидишь, вспомнишь нас, стариков… Никакие богатства не сделают тебя счастливым, если ты живешь только для себя… Деньги ведь наполняют карманы, но не сердце…
Дед потушил трубку, высыпал в баночку пепел, поклонился и вышел на улицу. Было не ясно, что означал этот поклон и кому он предназначался. То ли мне в назидание, как представителю безмозглого поколения, то ли своим друзьям, как ритуал закрытия их собрания. Впрочем, дед всегда красиво уходил, только в тот раз сделал это слишком рано — наверно, по ошибке, но это и простительно — он был чересчур взволнован.
Как ни странно, красивые и мощные сентенции деда возымели свое действие: с того дня мне стали глубоко безразличны богатые люди и даже деньги превратились почти что в фантики.
Однажды, чтобы «восстановить жизненные силы», меня отправили на дачу к тете Груне. Мне было тогда двенадцать лет — как раз тот возраст, когда в каждого мальчишку вселяются вначале самовлюбленность и уверенность, потом какое-то смутное чувство, похожее на любовь. Я не был исключением, правда, у меня все шло в обратной последовательности, и мое чувство было далеко не смутным.
В дачном поселке жила худая светловолосая девчонка с задумчивой, блуждающей улыбкой и огромными темными глазищами, как два паука. Ее настоящее имя было Юлька, но все звали ее Тихоня, потому что она говорила слишком тихо. Юлька была такая красивая, что я боялся на нее смотреть — чуть завидев ее, сразу опускал голову. Если в тот момент Юлька и заговаривала со мной, я все равно ее не слышал, только видел, как двигаются ее губы; а когда однажды Юлька прикоснулась к моей руке, я онемел, словно обмороженный.
Я и боялся Юльку, и в то же время меня тянуло к ней. И потому что она была красивой, и потому что смотрела на меня как-то загадочно… Я успокоился только, когда обнаружил, что Юлька плохо играет в футбол, а поскольку подходил к ней с меркой своих приятелей, то естественно, и многие другие Юлькины достоинства сразу причислил к недостаткам: худобу и плавные женственные движения, любовь к музыке и цветам и даже ее улыбку. Я осознал свое заблуждение только через год (на следующее лето) и снова потянулся к Юльке, но к тому времени уже немного отрезвел и чувствовал себя увереннее.
Юлька, кроме красоты, обладала еще одним положительным качеством — умела слушать. Это было как раз то, что я ценил в девчонках превыше всего, потому что, повторюсь, был невероятно болтлив. В то время я спешил себя утвердить, и каждому незнакомому человеку выкладывал все, что знал, причем для большей убедительности надувался. В кругу знакомых, которые уже не раз слышали мои рассказы, обычно придумывал небылицы и опять-таки был в центре внимания.
Юльке я рассказывал о велосипедах. О сложном устройстве велосипеда, о трудностях управления машиной и сохранении равновесия, об опасностях, подстерегающих гонщика на каждом шагу. И Юлька всегда внимательно слушала. Прижмет лицо к ветке или рейке забора, улыбается и слушает. Иногда я рассказывал какой-нибудь страшный случай из своей жизни, когда бы на волосок от гибели, тогда улыбка с Юлькиного лица исчезала, а ресницы начинали так часто хлопать, что ощущался ветер. Под конец, чтобы закрепить успех и взбодрить Юльку, я небрежно бросал:
— А вообще, водить машину несложно. Главное, не бояться синяков.
Я уже говорил, что на самом деле катался на велосипеде мастерски (это было единственное, в чем достиг настоящего успеха), довел технику вождения машины до высокого класса; мог даже на ходу проделывать разные трюки. Но больше всего любил просто раскрутить педали и катиться «без рук». Легко, играючи, небрежно. Как-то, подражая дяде, я спросил Юльку:
— Знаешь, кто лучше всех ездит на велосипеде?
Я думал, Юлька будет долго гадать, но она сразу откликнулась:
— Знаю. Ты!
После этих слов я задрал голову, расправил плечи и ходил по поселку, как петух.
Рассказывая Юльке про велосипеды, я заметил, что она перенимает кое-какие мои словечки и даже копирует жесты — это особенно притягивало меня. Как-то само собой я стал ходить за Юлькой, точно привязанный. Мой приятель Колька, тоже велосипедист, как-то сказал:
— Она морочит тебе голову. А ты ходишь за ней, как тень (он процитировал кого-то из взрослых).
Другой бы обиделся, а я нет — знал, что Колька мне просто-напросто завидует. Я видел и чувствовал — Юлька тоже нравится ему, и втайне ревновал ее… Колька почему-то редко ко мне подъезжал, когда я был один, но стоило ему увидеть меня с Юлькой, сразу подкатывал:
— Здорово! Как дела?
И начинал болтать о велосипедах: какая там у него цепная передача или как он по ступеням крыльца съезжал.
— Уж помалкивал бы! — останавливал я его. — Что ты смыслишь в передачах? По ступеням… ха-ха! Лапша, а не гонщик.
Прямых доказательств Колькиного увлечения Юлькой у меня не было, я подозревал его чисто интуитивно, но, сравнивая себя с ним, быстро заключал, что он для меня не конкурент. Колька даже о велосипедах говорил как-то растянуто, и от этого казалось, что он не очень хорошо знает то, о чем говорит. Я же всегда почти орал, и мне думалось, Юльке было ясно, кто мастер своего дела. В то время я был уверен, что женщина любит ушами.
С Юлькой связано много хорошего, но оно стерлось в памяти. Почему-то все хорошее мы воспринимаем как должное, и почему-то, когда хорошо, время летит незаметно. Отсюда, наверно, можно сделать вывод — если не заметил, как прошла жизнь, значит, прожил неплохо. Но кое-что все-таки запомнилось. Однажды я предложил Юльке прокатить ее на велосипеде. Она согласно кивнула, но, когда захотела влезть на раму, у нее ничего не получилось.
— Помоги мне! — попросила она.
Я нарочито глубоко вздохнул и подсадил ее. Это была моя самая первая галантность, и, хотя ее никто не видел, мне все равно стало неловко перед самим собой.
Разогнав велосипед с Юлькой, я вскочил на сиденье и погнал в сторону от поселка. В тот день было солнечно и жарко. Перед моими глазами, как пламя, трепетали Юлькины волосы, и виднелось ее ухо, розовое, просвечивающее насквозь, как лепесток цветка. Мы катились быстро; цветы по краям дороги слились в сплошное пестрое марево. Юлька сидела, вцепившись в руль, то открывая, то закрывая рот — захлебывалась встречным воздухом. Она пищала от восторга и просила:
— Осторожней! Мы разобьемся!
— Ерунда! Трусиха! — хрипел я и гнал сильнее.
Эта поездка осталась во мне маленьким праздником, жаль только, что Юльку не обмануло предчувствие, и в конце пути мы грохнулись. Кажется, я засмотрелся на Юлькино ухо и не объехал булыжник. Юлька упала удачно: перелетев через руль, плюхнулась в куст орешника. А мне не повезло — врезался прямо в дерево. Руль саданул меня в живот, и от боли я долго не мог открыть глаза и пошевелиться. Юлька подбежала ко мне, присела на корточки, стала тормошить, звать дрожащим голосом. Внезапно к нам подкатил Колька (постоянно таскался за нами) и стал делать мне искусственное дыхание.
