— Смотри, Севелина! — я показал на далекую затухающую полоску.
Севелина остановилась, и мы стали смотреть, как солнце прямо на глазах спускалось за горизонт. Когда оно совсем исчезло, я заметил — Севелина все еще всматривается в дымчатую даль, даже привстала на цыпочки.
В полной темноте мы все-таки разыскали нашу отмель, но на песке ни одежды, ни велосипеда не было. Вокруг виднелись следы от сапог и валялись разбросанные ветви нашего шалаша. Я стал носится от куста к кусту — был уверен, кто-то пошутил, припрятал велосипед и вещи. Но поиски оказались тщетными. Севелина села на песок, обхватила колени руками и заплакала. Я растерянно встал рядом.
Внезапно Севелина вскочила и побежала к далеким огонькам поселка. Я ринулся за ней. Севелина бежала все медленней, потом перешла на шаг. Она уже не плакала, только всхлипывала, а около поселка совсем успокоилась и впала в какую-то печальную сосредоточенность. Я был сильно расстроен, да еще злился на Севелину за малодушие и панику. Ну стащили у нее платье, ну и черт с ним. Я остался без велосипеда и то не ревел. Впервые за последние дни я вдруг вспомнил о Юльке. Вспомнил, как мы упали с велосипеда и как она тормошила меня и звала. До самого дома думал о Юльке.
…Спустя три дня тетя повезла меня в город к родителям. Из поселка мы выехали на телеге, а на Меше пересели в моторную лодку. Я пристроился на передней банке, моторист запустил двигатель, и лодка, задрав нос, заскользила вниз по реке. И вот тут, рассматривая многочисленные отмели у берегов, я вдруг увидел нашу потерянную отмель. Как и несколько дней назад, на ней среди лопухов возвышался наш шалаш, рядом валялся велосипед, Севелинино платье и моя рубашка. Отмель выглядела точно так же, как в тот солнечный день, даже не смыло слова, которые Севелина писала на иле.
Я считал, что меня постоянно все обманывают, причем одни дурачат на каждом шагу явно, грубо и беззастенчиво, другие втирают очки, краснея и заикаясь. По моим наблюдениям, только два-три человека меня не обманывали, но я был уверен — они просто ждут случая, чтобы как следует надуть. Так я думал, потому что был чрезмерно мнительным и потому что сам врал напропалую. К тому же шпиономания во время войны коснулась и нашего городка и заронила немалую подозрительность в наши души.
На соседней улице жила одна бабка. Каждое воскресенье она брала корзину и уезжала в лес за грибами, но что странно — из дома выходила поздно, часов в девять утра, когда настоящие грибники уже возвращались. Не проходило и трех часов, как старуха снова появлялась на улице, но уже с полной корзиной грибов, прикрытых листьями орешника. Грибы она привозила только белые и всегда чистые и ровные, один к одному.
Лес, в котором собирали грибы, начинался на окраине города в трех трамвайных остановках от нашей улицы. В том лесу росли почти одни сыроежки. Редкие хорошие грибы — подосиновики, лисички, белые — обирали на рассвете заядлые грибники. А после воскресений, когда лес заполняли отдыхающие, с полян исчезали и сыроежки. Именно поэтому обильный урожай бабки выглядел каким-то колдовством.
Первое время ее полные корзины я объяснял простым везением, но, когда увидел их постоянство, заподозрил неладное. Я стал присматриваться к старухе и заметил в ней немало странностей.
Внешне она мало чем отличалась от других старушенций — была морщинистой и сгорбленной, с сухими, корявыми руками, одевалась, как и большинство ее сверстниц, — черное платье, кофта и обыкновенный ситцевый платок. Но ходила эта бабка далеко не как все пожилые люди. Она не шаркала ногами и не стучала палкой, а как-то бесшумно кралась. Вначале я обращал внимание только на ее простодушный взгляд и какую-то глуповатую механическую улыбку. Встречая на улице знакомых, она кланялась с елейным видом и, если ей что-нибудь рассказывали, сосредоточенно слушала, наклонив голову набок, все время поддакивая и кивая. Потом я стал подмечать, что при этих встречах бабка как-то неестественно меняется. То изобразит ужас на лице: округлит глаза, приложит ладонь к щеке, закачает головой, заохает. А то вдруг впадет в другую крайность: начнет отворачиваться от собеседника, махать на него руками и хихикать беззубым ртом. Я стал все больше убеждаться, что старуха тонко работает под наивную дурочку, а сама выуживает из людей разные сведения. Сколько раз я слышал, как доверчивый собеседник, пользуясь мнимым вниманием старухи, изливал ей душу, выкладывал все, что наболело, а старуха прослушает то, что ее интересует, потом вдруг украдкой отведет глаза и на ее лице появится такое спокойное выражение, какое может быть только у безразличного ко всему человека.
Правда, иногда она тоже что-нибудь рассказывала. Чаще всего о своем сыне, который жил, по ее словам, где-то за городом, но почему-то никогда ее не навещал. Каждый раз, рассказывая о нем, старуха всхлипывала и театрально прикладывала платок к глазам. Вся эта неестественность, фальшивость бабки, ее постоянная игра и настроили меня против нее и навели на мысль, что она занимается какими-то темными делами. Ко всему прочему, бабка никогда не смотрела в глаза собеседника, и это подтверждало мои подозрения.
Однажды в воскресный полдень, когда старуха возвращалась с полной корзиной, я изобразил на лице пронзительную понимающую усмешку и двинулся ей навстречу, предварительно нахлобучив кепку на лоб и засунув руки в карманы, чтобы придать себе устрашающий вид.
Заметив меня, старуха побледнела и перешла на другую сторону улицы. Этот ее маневр окончательно убедил меня в том, что она, боясь разоблачений, избегает наших встреч, и подумал: «Пора заявлять в милицию о бабкиных махинациях», но потом решил не спешить и собрать побольше улик, чтобы вывести на чистую воду не только бабку, но и ее возможных сообщников. Короче, замахнулся на героический поступок.
Спустя неделю в воскресное утро я взял корзину, будто бы для грибов, и стал подкарауливать бабку. Как только она вышла из дома, я принял беспечный вид и, насвистывая, пошел за ней. Пройдя всю улицу, бабка свернула в переулок и пружинящей, мягкой походкой направилась к трамвайной остановке. Я держался от нее на почтительном расстоянии, делал вид, что рассматриваю афиши, на самом деле все время косился в сторону загадочной грибницы.
Когда показался трамвай, я ускорил шаг и в вагон вошел одновременно с бабкой. Покупая билет, она заметила меня и сразу перешла на переднюю площадку. Всю дорогу она озабоченно посматривала в окно. На конечной остановке вышла из вагона и зашагала по дороге в сторону леса. Я направился за ней.
Внутренне я чувствовал себя несколько напряженно, поскольку не знал, к каким неожиданностям себя подготовить, но как только мы вошли в горячий седой ельник, решил особенно не рисковать и посвятить первую вылазку разведке, ну а в случае чего спрятаться в кустах.
В тот день сильно пекло, и в глазах рябило от солнечного света. Воздух был жгучий и серебряный от пыли. По краям дороги виднелись лесные купавы и клевер. От цветов текло горячее испарение.
Пройдя ельник, бабка обернулась и, заметив меня, поправила платок и, прибавив шаг, затопала меж деревьев, вдоль дороги. Я усек — она решила поводить меня за нос и завести в глухомань, и чтобы дать ей понять, что разгадал коварный замысел, подбежал к ней почти вплотную, а для большей убедительности еще и громко запел марш. Это должно было означать: «Все, милая бабуся, хватить притворяться, твоя песенка спета».
Услышав мой голос, бабка пошла еще быстрее, на ходу все время поправляя платок. «Нервничаете, милая бабуся, — усмехнулся я. — Ничего не попишешь, плохи ваши дела, если за вас взялся такой человек, как я».
Увлекшись погоней, я и не заметил, как ельник давно перешел в густой сосновый бор. На мгновение задрав голову я увидел качающиеся раскаленные стволы; они потрескивали чешуйчатой корой, а их верхушки жутко шумели. Опустив голову, я вдруг обнаружил, что бабка исчезла. Пробежал несколько метров, вгляделся в дорогу, но «грибницы» и след простыл. «Притаилась где-нибудь в кустах», — мелькнуло в голове, и я стал рыскать под зелеными навесами, но бабка словно растворилась в воздухе. Это обстоятельство вселило в меня некоторый страх, я подумал — уж не причастна ли бабка к потусторонним силам, но тут же отбросил эту мысль и, проявив чудеса храбрости, продолжил поиск.
Через полчаса, взмокший от беготни, я с досады плюнул и поплелся назад. Бабка оказалась хитрее, чем я думал. Стоило мне на минуту отвлечься, как она обвела меня вокруг пальца.
В следующее воскресенье я решил выследить ее во что бы то ни стало. С раннего утра взял корзину и демонстративно уселся на бабкином крыльце. Часов в девять, как обычно, она вышла, поправила платок и, увидев меня, злорадно засмеялась.
— По грибочки, сынок, собрался? — прошепелявила и затрусила к трамваю. Я не отставал от нее ни на шаг.
