— А вчера он передавал тебе привет. Я хотел было зазвать его на грибы, но не ведал, с кем приедешь ты.
Антонина не сразу, но переборола в себе (из-за слов, произнесенных в присутствии гостьи, что ли?) смущение, возможные неприятно-неловкие соображения и восстановила в себе воительницу, властную особу ("Ба! Да она вылитая царевна Софья! — явилось в голову Ковригину и сразу раздробилось на собственные же возмущения. — При чем здесь царевна Софья! Что за глупости лезут в башку! На Дувакина, что ли, напала икота? И что такое "вылитая"? Кто-то ведь первым употребил эту ерундовину! И в связи с чем?"). Властная особа Антонина поглядывала так, будто она, казалось Ковригину, снова была способна продолжить атаку на него, иронизировать над ним, повелевать им, словно холопом своим или стрельцом полка Хованского. Бред какой… Или же ей, напротив, хотелось радоваться ему, как чуть ли не отпрыску своему, именно ею взлелеянному и воспитанному, и предъявлять его подруге, умеющей ценить линии и формы, экземпляром дачного молодца и лоботряса (оттого и было приказано таскать вещи из багажника "обнаженной натурой")?
— Ну ладно, к Лоренце мы ещё вернёмся, — словно бы смилостивилась Антонина. — Иди приоденься. Только прихвати в дом наши вещички. А потом приходи завтракать. Мы сейчас что-нибудь состряпаем.
"Стерва! — думал Ковригин, стряхивая на террасе землю и травинки со ступней. — Босиком бегать заставила. Врасплох решила брать. Спящего!" Натянул адидасовские штаны и майку, зашнуровал адидасовские же кроссовки, всё, понятно, произведённое в провинции Муданьдзянь, если такая есть. "Стерва! — повторял он про себя. — Стерва! Предавшая Шакловитого! Ну, я ей что-нибудь устрою! И сегодня же. Спящего. Врасплох". Но сейчас же сообразил, что он вовсе не Василий Иванович в станице Лбищенской на берегу бывшей русской реки Урал. Он был не спящий, а проспавший, засиделся вчера в саду в лунных фантазиях. И понимал, что ничего этакого он Антонине не учинит. Поводов для его досад она создавала много и часто, но долго сердиться на неё он не мог. И сегодня через полчаса его огорчения должны были развеяться…
А вот дизайнерше Ирине досадить следовало…
Экая смешливая кобылица!
Однако, отчего же кобылица? Хотя на вид крепких, предположим, форм. Будто бы из накачанных. Из посетительниц фитнесцентров и спа-салонов. Весной или летом заплывала за буйки где-нибудь на пляжах Ибицы. Но тощая блондинка. Длинная, выше Антонины. Наглая. Волосы жидкие. Прямо стянутые к пучку, из тех, что, как острят, отглаживают утюгом. Не только без яркости барышня, но и без породы. Впрочем, что такое порода? Лёха Чибиков из графьев и князей, а при знакомстве подумаешь — шпана из подворотни. Это про Антонину Ковригину говорили: "В твоей сестре чувствуется порода". На филфаке Антонину сравнивали с Элен Безуховой, что, естественно, её раздражало. И сейчас она, вальяжная, рослая, в теле, в соку, ухоженная, но и спортивная по-прежнему, с лукавыми глазищами, прекрасно причесанная, (природная шатенка), рядом с провинциально-претенциозной Ириной (явно явилась из Уржума завоёвывать столицу) вызывала мысли о породе или даже о примечательном фамильном древе. А какая у Ковригиных была порода? Папаша выглядел маленьким сухоньким мужичонкой. Такому в лаптях ходить. Курил самокрутки с махоркой, выращенной им здесь же в огороде рядом с огурцами и помидорами. Да и у матери в роду были крестьяне и яхромские ткачи. И вот — нате вам! — дочь у них выросла Элен Безуховой, правда, эта Элен Безухова лазала по скалам, гоняла на мотоцикле и прыгала с парашютом. А сынок, то есть он, Ковригин, вымахал в детину ростом в метр восемьдесят семь.
В кухню Ковригин зашел как бы с неохотой, как бы у него не было аппетита. Антонина с новой своей приятельницей состряпали бутерброды с бужениной, красной икрой, открыли банку шпрот и бутыль полусухого вина.
— Шашлыком ты займешься, — объявила Антонина. — Часа в четыре. Нет, в пять. Теплынь-то какая! Тебе бы в шортах ходить нынче.
— Ходить я не буду, — сказал Ковригин, движением ладони отклонив стакан с вином, и нажал на кнопку электрического чайника. — Я буду сидеть. У меня много работы. И срочной. Опять тот же Петя Дувакин озадачил.
— То есть ты даешь понять, — сказала Антонина, — что наше общество тебе малоприятно, ни прогуливаться с нами и вести светские беседы, ни потом телохранителем сопровождать нас в дремучем лесу ты не намерен?
— Человек не в настроении, — сказала Ирина, продолжая улыбаться, — зачем принуждать его к чему-либо, дорогая Тони? Тем более к непосильным подвигам…
"Она меня достанет этим "дорогая Тони"! — подумал Ковригин. — Хорошо хоть не произнесла "дарлинг" и не выплюнула жвачкой: "Вау!"
— И о чем же таком замечательном, — язвой усмехнулась Антонина, — уговорил тебя написать Дувакин?
— Мало ли о чём или о ком, — проворчал Ковригин. — Вам-то что? Ну, предположим, о Марине Мнишек и о царевне Софье, опальной сестре великого Петра.
— Блин! — громко то ли обрадовалась, то ли удивилась Ирина. — Да что всех заклинило на этой Марине Мнишек?
— Кого всех? — спросил Ковригин.
— Да хотя бы Натали Свиридову! Старушка, ей сорок уж, дорвалась до Марины Мнишек в "Годунове". И радуется.
— Какие ей сорок? — с легким (или нежным?) укором взглянула на приятельницу Антонина. — Ей тридцать три. Она моя ровесница.
— Извини, дорогая Тони, какая же ты старушка, ты ой-ой-ой! — Ирина, похоже, и не смутилась. — Я про Натали. Ей-то как раз сказали, что она наконец доросла до Марины Мнишек у Фонтана. Росла-росла и доросла. И она счастлива.
— Марине Мнишек, — хмуро сказал Ковригин, — которая в Самборе у фонтана, было пятнадцать лет.
— Ну, значит, она доросла как актриса! — выпалила Ирина и рассмеялась. — Меня ещё на свете не было, а какой-то влюбленный в неё шпендрик приносил ей пьесу о Марине Мнишек, он был бездарь и придурок, и в прыщах, она его выгнала с пьесой, а теперь вот доросла.
— Но ведь до Пушкина доросла! — заметила Антонина.
— От кого вы знаете про шпендрика? — спросил Ковригин.
— От Натали. От кого же ещё! Bay! — Ирина снова рассмеялась. — Она моя тётка. То есть она моя старшая двоюродная сестра. Но я с детства называла её тётей.
— Сколько же вам лет, извините?
— Мне? Мне… — тут Ирина быстро взглянула на Антонину. — Мне двадцать четыре…
— Но если вас в случае со шпендриком не было на свете, — сказал Ковригин, — выходит, что вам не более шестнадцати.
— То есть?
— Этот шпендрик был я, — сказал Ковригин. — То, что я бездарь и придурок, это справедливо, но прыщей у меня не было.
Антонина ерзала на табурете, желала, видимо, изменить ход разговора, и это Ковригина забавило. Хотел было пожалеть сестру, но передумал.
— А кто играл Самозванца? — спросил Ковригин на всякий случай.
— А этот… Гаврилкин, кажется…
— Но ведь Гаврилкин тенор, — удивился Ковригин. — Он же в опере у Мусоргского поёт Самозванца…
— А он и пел! — хохотнула Ирина. — Рядом с Натали всякий запоёт!
— Вы — дизайнер? — успокаивая себя, спросил Ковригин.
— Да! — не выдержав, воскликнула Антонина. — Ирина прекрасный дизайнер. С мировым уже именем. Совсем недавно мы работали в Крылатском. Там и познакомились. На Кубке Кремля. Нет, не теннис. Конкур. Конкур. Лошадки. Меня пригласили переводчицей. А Ирину экстренно уговорили стать курс-дизайнером…
"Ага, вот откуда кобылица-то возникла! — сообразил Ковригин. — Хотя какая тут логика?"
— Ты хоть знаешь, что такое курс-дизайнер? — спросила Антонина.
— Нет. Мне неведома тайна сия, — произнес Ковригин. Манерно произнес. Будто бы даже с высокомерием по отношению к курс-дизайнерам. И вызов явно был в его словах.
— На конкурном поле, — Антонина словно и не почувствовала его высокомерия, — все препятствия должны находиться на определённом расстоянии друг от друга. Как того требуют программа именно этого соревнования и необходимости разбега лошадей. И, естественно, соответствовать уровню современного дизайна.
— Лошадиного? — спросил Ковригин.
— Хотя бы и лошадиного! — хмыкнула Ирина.
— Не ехидничай, — нахмурилась Антонина. Но сейчас же и продолжила представление подруги: — Всё уж было готово в Крылатском. У нас теперь, имея в виду Сочи, вынуждены пускать пыль в глаза. А тут июльский ураган, почти торнадо, ты здесь сидел, у тебя не веточки не хрустнуло. В Крылатском же препятствия покорёжило. Бригаде дизайнеров дали неделю срок. И Ирина своими проектами порвала всех!
— Это с какого языка? С языка синхронных переводов, что ли? — спросил Ковригин. — И где теперь порванные в клочья?
— Ты дурака валяешь, что ли? — удивилась Антонина. — Так многие теперь говорят. И у Ирины девиз: "Порвать всех!". Тут и целеустремлённость. И уверенность в своих силах. И таланте. Чего нет у тебя.
