— Да я серьезно спрашиваю! — взмолился доктор. — Ведь вдруг эпидемия начнется!..
— Да ла-адно — эпидемия… Что уж мы… Хорошего понемножку.
— Со всяким может случиться.
— Надо же протокол составить! покойник же на борту! — Господи, вот морока-то, что за напасть такая.
— Ага. Протокол — обязательно. Как же без протокола. — Выгребают из карманов опять все деньги на стол и начинают делить на четыре части. — Ладно, Анатолий Иванович. Получите заработанную четверть.
— Мы не жулики.
Доктор утирает пот: мысли разбегающиеся ловит. Ох да ни хрена себе. Что делать. Стучать? — шуму не оберешься… вот ввязался в историю! Не знал, не слышал, не видел; какое его дело.
Ему честно вручают долю: тебя здесь не было, ступай себе с Богом, родимый: медицина тут бессильна.
Умный и предусмотрительный доктор заявляет: нет, мне, пожалуйста, только гульденами и канадскими долларами (в те страны заходили). Поцыкали недовольно:
— Только, Анатолий Иванович, железно, без «б»: молчок.
— А то вместе на вас покажем, что нас сорганизовали и подпоили.
Доктор оскорбляется:
— За кого вы меня принимаете! — Деньги упрятывает поглубже: — И не нужны мне эти несчастные копейки.
— А не выпить ли уж нам еще по грамульке по этому поводу?
— За успех, так сказать?
Доктор поспешно открещивается:
— У вас не был, спирта не давал, ничего не знаю. Все-все-все, хватит. Я-то, конечно, понимаю: пять бабок — и рубль, но кто вас знает, ребята, что вам со следующей дозы в голову взбредет.
Медики — они вообще циничные. Профессия такая. И, берясь за ручку двери, говорит научно и наставительно:
— Учтите, что при такой температуре воздуха органическая материя весьма быстро деструктурализуется.
— Чего?
— «Чего-чего»: завоняет быстро! — переводит он свои речи на разговорный русский.
— Ну, — успокаивают, — мы его ночью уберем, мы понимаем.
— Уборщики. Морские санитары. Вы закон Архимеда проходили?
— А?
— Вы знаете, что тело плавает?
— Все мы плаваем, — откликаются философски. — Мы тяжелое привяжем, не беспокойтесь.
Доктор открывает дверь, и в дверь с разгону влетает боцман.
— Почему покинул вахту!!! — вопит боцман.
На него смотрят меланхолично и спрашивают:
— Кстати, у тебя шкертика не найдется в хозяйстве?
— Пороть тебя шкертиком! за яйца на нем повесить! трос в глотку!!!
Пусть орет; а чем груз-то к ногам привязывать? Где на судне веревку возьмешь? А и сам груз? только у боцмана ключ от кокпита со всяким такелажным и палубным барахлом.
Боцман с хрюком втягивает воздух:
— Пили?! На вахте жрал, сука! а мне старпом фитиля за тебя? Я т-тебя аттестую, я т-тебе устрою, ты у меня нюхнешь визу, крабья падаль!!
Вахтенный бурчит рассудительно:
— Ну и что тебе толку? Сам же выйдешь плохим, разложил коллектив.
Боцман: на самолет! за свой счет! поганой метлой!
Ему — доллар: да успокойся ты, дай лучше шкертик.
Доктор: ну, я пошел. Постойте, говорят, Анатолий Иванович, вы считать умеете, ведь с высшим образованием? нас ведь прибавилось; что уж теперь.
Короче, плюнули, махнули: взяли боцмана в долю. Боцман был мужик крепкий, но присел на стул и попросил водички: что-то худо ему стало. Сильно огорчился увиденному.
Ему такое ЧП на судне меньше всего нужно. И от денег отказываться жалко. И он, согласно въевшейся привычке и Уставу корабельной службы, начинает руководить этими раздолбаями: как быстро и по-деловому произвести необходимые работы. Одного гонит в машину взять какую-нибудь железяку — к ногам привязать. Другому дает ключ от кладовой и нож, с инструкцией: снасть зря не портить и лишнего от бухты линя не отрезать. Третьего — к уборщику за ветошью для упаковки груза. Потом: в иллюминатор его тот надо будет спускать, который по борту к воде, притом пониже. Замотать поплотней… да не так, дубина! Давай-давай, а то как гадить — так пожалуйста, а как порядок наводить — так руки дрожат?! Кто с ноля ночью вахту стоит? Смотри у меня, акульи дети, чтоб все было сделано как надо!
Такая у боцмана должность, что он плохо переносит самодеятельность подчиненных.
В результате всей этой организационной деятельности, когда запеленутого беднягу-ченчилу с болванкой на ногах влекли в последний путь по коридорам и трапам и выпихивали осмотрительно из машины в иллюминатор — успешное окончание работ приветствовала уже чуть не половина команды. Пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись досыпать до завтрака.
Тем и закончилась эпопея: бултых в темноту. С концами. Господи, да кто его там хватится, в этой Африке.
Деньги в результате поделили человек на восемь, чтоб никого, не дай Бог, не обидеть. Да и оказалось-то тех денег на каждого — ерунда какая-то. Сошли назавтра на берег — пивка попить: любое дело обмывки требует; вроде как бы и поминки, и душе приятнее, что не зажали гроши из жадности и корысти, а — за хозяина пропустили. Пивка, банка — доллар, потом рому для кайфа, а, да все равно на что тех денег хватит. Пропили, и даже не забалдели толком.
И вернулись с таким ощущением, что — ну все, завершили: нет человека, нет денег — нет проблемы. Чего за рейс не случается.
Тем более что перевели их к другому пирсу, и начали наконец разгружать, а там выяснилось, что здесь они грузятся кофе и идут домой. И настроение сделалось вдвойне предпраздничное: мало того, что — домой, так ведь еще каждый мореман знает, как загнать мимо таможни налево мешок кофе, это тебе и бабки, и домой кофе на год привезешь; хороший рейс.
7. Не все то лебедь, что торчит из воды
Через недельку вылезает из порта в грузу здоровеннейший американец под либерийским флагом — тысяч на восемьдесят. Под килем у него остается буквально фута полтора, и гигантский винт там под кормой вращается, на малых оборотах всю дрянь и мусор с портового дна перебалтывает, как помойка в кильватере. Праздник чайкам. И все население африканского порта глазеет с судов и с берега: на движущийся корабль всегда глазеют. Ждут: а вдруг сядет брюхом — развлечение будет…
И полиция портовая тоже глазеет, пуза глянцевые почесывает. Черные любят развлечения никак не меньше белых. Глазеет она, значит: а что это там, кстати, за хреновина такая плавает? среди прочего мусора? Смотрит чернокожий сержант-полисмен в бинокль, и вроде эта хреновина что-то напоминает… Сплевывает он небрежно в воду окурок: лень, конечно… — а с другой стороны — скука, делать нечего.
Поколебавшись, дает он команду, и, оживясь от разнообразия в их скучной жизни, шлепаются полицейские в катер. И теперь уже весь порт начинает глазеть на них тоже. Катер ревет мотором, косо встает над водой и по красивой белопенной дуге — только помои в стороны разлетаются — летит к цели. Полицейские сидят небрежно, неподвижно: гордятся своей ролью и властью — исполнение важных служебных обязанностей. Эффектно сбрасывают скорость прямо у этой плавающей штуки: смотрят. Подцепляют бугром. И вытаскивают утопленника.
Утопленника укладывают на баке и мчат сей плод своей бдительной и бурной работы к берегу. Там его разматывают от тряпья, рассматривают обрывки веревки, и с головы снимают наволочку. И на наволочке этой стоит вот такой штамп:
— ТЕПЛОХОД «ВЕРА АРТЮХОВА» - БАЛТИЙСКОЕ МОРСКОЕ ПАРОХОДСТВО.8. Это прачечная? — Фуячечная!
А капитан «Веры Артюховой» валяется себе спокойно в каюте, ни о чем худом не помышляя, одним полушарием головного мозга воображая наслаждения с разными бабами в разных видах, а другим тоже радуясь, как он удачно разжился полгода назад в Канаде запчастями со свалки для своего «форда» и как на нем будет теперь дома ездить по твердой земле, четыре месяца подряд. И тут ему по телефону от трапа докладывают, что пожаловала на борт делегация местной полиции во главе с начальником и желает капитана видеть и иметь с ним беседу.
— Какого лешего им надо?
— Да наверно выпить на халяву хотят, чего ж еще, — вразумительно предполагает вахтенный.
— Я занят. Через десять минут ожидаю в капитанском салоне — проводишь.
Капитан с неудовольствием временно прерывает свои мечтания, облачается официально, к белой рубашке прицепляет черный галстук и перемещается в салон:
— Войдите!
Вваливается делегация туземной полиции — пожимает руки демократично; рассаживаются. Капитан предлагает наливать, закуривать: готовно наливают, отпивают, закуривают:
— Итак, вы капитан этого судна, сэр?
— Это предположение делает честь вашему уму.
— Ваше судно носит имя «Вера Артюхова»?
— Во всяком случае, сегодня с утра радиограммы о переименовании еще не поступало.
