Тут нужно понять меня тем, кто не понял. Я не мстил, мне было не до этого, да и не стал бы я мстить этому говну. Хотя, положа руку на сердце, конечно, и мстил, но месть эта была сверх 100 %, чем-то вроде премии за образцовое выполнение задания. Цель была в другом, и только эта цель не давала мне покоя: я — муж и отец, на мне лежит обязанность защиты моей жены. А этот гад не только оскорбил мою жену, но и посмеялся надо мной, полагая, что я свою жену не сумею защитить. Так вот, главная задача, которая стояла перед мной, — защитить её от уже разошедшейся по городу клеветы, а все остальное не имело значения. Я даже не думал о последствиях, вернее, я знал, что мой план может не получиться, и тогда последствия будут для меня неприятными. Но меня душила ярость, и все эти два с половиной дня я только и думал о том, как поаккуратнее дать ей выход в том направлении, которое решит стоящую передо мной задачу.
Я не думал, как на это будут реагировать другие, пусть он меня извинит, но я даже не подумал, как на это прореагирует директор завода. От пожарной части до завода ехать было минут 5, и мне кажется, что как только я зашел в свой кабинет, так он тут же вызвал меня по прямой связи чуть ли не криком: «Немедленно зайди!» Я зашел. Шеф был красный.
— Ты что творишь?! Ты когда-нибудь будешь думать, что ты делаешь, или нет?!
— Вы это о чём, Семен Аронович? — на всякий случай спросил я, поскольку недоумевал, как директор мог так быстро узнать об этом старлее, который, как мне казалось, всего еще 10 минут назад валялся на своем столе.
— Да ты понимаешь, что это хулиганство?! Звонил прокурор города и порадовал меня тем, что возбуждает против тебя уголовное дело! — отчаивался Донской.
Теперь я понял, что мы с ним имеем в виду одно и то же, хотя меня по-прежнему удивляла та прыть, с которой этот старлей оказался у прокурора.
Отвлекусь немного на прокуроров. И старый прокурор города, и сменивший его молодой меня не любили. Старого потрепал обком из-за составленного мною коллективного заявления, вернее, жалобы на его беспредел в делах техники безопасности, а молодого обком тоже уже успел потрепать из-за моей статьи в «Правде». А молодой прокурор был злопамятным. Много лет тому назад я сдавал в автошколе экзамены на права, и когда мы уже и вождение сдали, подошел кто-то и сказал, что в школе есть обычай, чтобы курсанты на прощание сбросились по 5 рублей на подарки преподавателям. Я, разумеется, тоже сдал. Спустя некоторое время прокуратура возбудила уголовное дело против директора автошколы, молодого казаха, за взяточничество, меня вызвали свидетелем, и показания у меня брал этот молодой прокурор, который тогда был следователем. Но ведь я деньги дал добровольно, следовательно, если на то пошло, и я виноват, так как же я при своей вине мог помогать обвинять этого казаха? Я и заявил, что пять рублей я действительно сдавал, но на коллективную выпивку, и ни о каких деньгах для преподавателей школы и слыхом не слыхивал. Следователя это разозлило, он достал бланк допроса, громко зачитал мне предупреждение об ответственности за отказ от показаний, дал подписаться под этим предупреждением и снова задал тот же вопрос о 5-ти рублях. Теперь это разозлило меня, и я ему ответил, что его предупреждение меня сильно перепугало, у меня нервный срыв, и теперь я вообще не помню ничего и даже того, учился ли я когда-нибудь в автошколе. Следователь еще некоторое время давил мне на психику, но хохла, если он уперся, столкнуть не так просто, поэтому ему пришлось обойтись без моих показаний. А уже потом, когда он стал прокурором города, мы как-то разговорились в горкоме, и он мне сказал, что помнит ту мою наглость на допросе. Такое отношение ко мне прокурора города, конечно, не могло радовать в связи с этим старлеем, но я, стараясь быть спокойным, сказал директору:
— Не волнуйтесь, Семен Аронович, все будет в порядке, я сам кашу заварил, сам из нее и выкручусь.
— Как?!
— Вы напрасно считаете, что я не думал перед тем, как дать этому уроду в морду. Я думал и полагаю, что ничего серьезного со мною не сделают.
На самом деле я не был уверен, как оно все будет, поэтому раскрывать свой замысел прежде времени не хотел, но мой спокойный тон успокоил немного и Донского.
— Ну-ну… Что же, пробуй выкрутиться, но помни, при малейшей угрозе того, что тебя отдадут под суд, беги ко мне, чтобы и я успел что-нибудь сделать.
— Спасибо!
Я поднялся в свой кабинет, и тут же зазвонил городской телефон — помощник прокурора города вызвала меня для получения объяснений. Ну скорость! Привозит меня Федя в прокуратуру, на втором этаже в коридоре сидят те две женщины-свидетельницы, и меряет коридор шагами старлей. Увидев меня, метнулся в противоположный конец — осторожный стал! Захожу в кабинет помощника, это была молодая, лет 30-ти, красивая женщина, здороваюсь.
На её лице аршинными буквами написано сожаление, и вместо ответа на мое приветствие она чуть не руками всплеснула:
— Юрий Игнатьевич, что же вы наделали!
— А что же мне было делать? — удивился я.
— Ну, в таких случаях в суд подают.
— Ничего себе! Да вы понимаете, о чем говорите? Этот же урод на суде под видом слухов выплеснет на мою жену ведро помоев, и что толку, что он эту клевету не докажет? А теперь пусть он подает на меня в суд и докажет, что не писал в горком грязь о моей жене и что я ему почистил рожу по ошибке.
— Не будет он подавать в суд, поскольку прокурор собирается возбудить против вас уголовное дело по статье о хулиганстве.
— А вот это вряд ли. Я ни одного нецензурного слова не произнес, так что даже мелким хулиганством тут не пахнет.
— Но вы же его ударили!
— Нет, я его не бил — я дал ему пощечину, спросите у свидетелей — я ударил его по щеке открытой ладонью.
— Но он же упал!
— Ну, это уже его проблемы: раз начал клеветать на мою жену, то обязан был крепче держаться на ногах. А я нанес ему всего-навсего пощечину.
— Ну и что, что пощечину, какая разница, ведь вы все равно его ударили.
— Есть разница — по Уголовному кодексу Казахской ССР пощечина является всего-навсего оскорблением, и хулиганство тут никак не привяжешь.
Помощник прокурора с пару секунд молча смотрела на меня, осмысливая, что я сказал, затем взяла книжечку Уголовного кодекса, нашла статью «Оскорбление», пробежала её глазами, и лицо её посветлело. Она тут же быстро и деловито взяла с меня объяснение и отпустила.
Теперь поясню свой план.
Я уже написал, что у меня неважная память, но если я что-то понял, то в необходимый момент могу это вспомнить. Первые годы в Ермаке я жил в общежитии и перечитал всю имевшуюся там библиотеку. В том числе я почитал и Уголовный кодекс. На мой взгляд, там было довольно много несуразностей, которые и осели у меня в памяти. И когда я начал думать, что же мне сделать с этим мерзавцем, нужное из УК всплыло в памяти.
Просматривая в УК малоинтересную статью «Оскорбление», я зацепился тогда взглядом за слово «пощечина», которое попало в эту статью, надо думать, в порядке ностальгии по дворянству.
Но на самом деле «пощечина» — это когда тебя обиженная девушка мягкой ладошкой хлопнет по щеке, а когда такое же повторит разъяренный мужик, то это уже оплеуха. Но, надо думать, в СССР уголовные дела за оскорбление были исключительной редкостью, поскольку их обычно решали гражданские суды по жалобам оскорбленных, а оскорблений с пощечинами вообще, наверное, никогда не было. Посему Уголовный кодекс никак не объяснял, где кончается пощечина и начинается оплеуха, по Кодексу все удары ладонью по щеке были пощечинами.
(Между тем, оплеуха передает голове избиваемого практически такую же энергию удара, как и удар кулаком, единственно, удар кулаком больше повреждает лицо, поскольку площадь ударных частей кулака меньше площади ладони.)
Как только я вспомнил про пощечину, стало ясно, что делать: надо было бить ладонью внезапно (от пощечины легко уклониться) и очень сильно, поскольку бить в идеале надо было один раз, ведь если бы урод начал защищаться, то от статьи «Хулиганство» уже трудно было бы увернуться. Мне, правда, было все равно, и, идя на встречу с этим уродом, я все равно готовил себя к драке, но хотелось бы до хулиганства дело не доводить, почему я и написал выше, что старлей не обманул мои надежды.
Тут уместен вопрос, а насколько велика разница между оскорблением и хулиганством, ведь и то, и то — уголовные преступления? В Казахстане такая разница была. Это второе, что я заметил в этой статье УК. По целому ряду статей в Уголовном кодексе уголовные преступления могли не рассматриваться как таковые, т. е. не рассматриваться народным судом, а передаваться в товарищеские суды. Но по этим статьям решение о том, передавать дело в народный суд или передать его товарищескому суду, решала прокуратура. И только в статье «Оскорбление» было прямо указано, что при первом случае оскорбления дело подлежит рассмотрению товарищеским судом, т. е. прокурор города, даже если бы захотел, то не смог бы сделать из меня уголовника — закон не позволял.
