Сегодня в киоске купил газету и в статье о современной сексуальной жизни наткнулся на словосочетание «орально-генитальные ласки». О-о, такие ласки мне до безумия знакомы. После них женщины начинают орать, бодря свои и мои гениталии.
Прочитав статью, закрыл глаза и представил: над половиной полушария опустилась ночь — пора любви, и миллионы женщин, устремив к потолку ноги, заголосили… Живо нарисовав в воображении потрясающую картину полу вселенского оргазма, отчетливо услышал дружное разноголосое небесное клекотание получающих божественное наслаждение женщин. Господи! Если Ты сотворил человека по образу и подобию своему, значит, Ты вдохнул в женщину инстинкт голосить и поднимать ноги, а если мы произошли от обезьяны, тогда этот инстинкт идет, например, от гориллы… Неужели миллионы лет назад человекообразные обезьяны устремляли к звездам волосатые лапы и от наслаждения рычали?..
Боже, неужели все это — элементы любви? А может, сама любовь? Если да — потрясен! Я представлял любовь чистой и святой, думал, что в ней есть таинство… А в любви, получается, если и есть таинство, так это, это…
Позвонила Оксана.
— Жора, срочно уезжаю на месяц, а может, и больше. Приходи.
Полдня не вставали с Оксаной с дивана — я был в ударе.
Последнее время несколько раз показывали по телевизору папу римского, и с восторгом на него смотрел. Наконец-то, наша пропаганда и религиозных деятелей стала по ящику прокручивать.
Когда таращился на папу римского, чувствовал: кого-то мне до боли родного и близкого не хватает. Но вот кого, кого? Папа был неотразим, но вокруг него зияла пустота.
Выключив телек, понял: моему любвеобильному сердцу недостает мамы римской.
С Ниной встречаюсь каждый день. Правда, она не хочет, чтоб нас видели вместе.
У нее большая библиотека, и я беру читать книги.
Мне хорошо с ней, часами разговариваем, она готовит для меня вкусные блюда. Но плохо в постели.
Как-то спросил:
— А почему ты разошлась с мужем?
— Он завел любовницу, и я решилась…
— Ты такая красивая, почему второй раз не вышла?
— А-а… Встречалась потом серьезно еще с двумя… Импотенты… Про второго даже частушку сочинила:
Мы сидели визави,
При люминесценции.
Я призналась вам в любви,
Вы мне — в импотенции.
Это слово резануло мне слух. Может, и я становлюсь импотентом? В постель меня к ней не тянет. Что же это такое? С другими женщинами такой сильный.
Каждый день ломаю над этим голову, и в моем мозгу, как набат, звучит противное для меня слово: импотент!
Настал день, вернее ночь, когда с позором пошел спать к себе, так и не полюбив Ниночку. Не получилось.
Вторую неделю ничего не могу сделать. Неужели я импотент?
Мне стыдно смотреть на Нину, и перестал к ней заходить. Она пригласила по телефону, но опять осечка, и теперь даже из дома не выхожу.
Наконец-то звонок Оксаны. Приехала! Последняя надежда — на нее. Но и с ней ничего не вышло.
— Ты что, импотентом стал? — возмутилась она.
Я промолчал.
— Знаешь что, иди домой. Импотенты мне не нужны.
И я ушел, мучительно думая: что же со мной случилось?
Все, я один.
Нина, сталкиваясь со мной в подъезде или на улице, здоровается, но старается не смотреть на меня.
Господи, так что со мной произошло? Я ломаю голову: ради чего рожден человек? что такое импотенция и фригидность? что такое женщина? и, наконец, что такое любовь?
Скорей бы обменять квартиру на Барнаул.
Мне надоела жизнь. Я варился в этой грязи, пока был мужчиной, а чем мне теперь заниматься? Собирать бутылки? Одно было удовольствие — женщины, а теперь и его лишился. Ни профессии, ни работы. Боже, подскажи, как мне быть?
Господи, подскажи, как мне жить? Задал в тысячный раз вопрос и поехал в воскресенье в Загорск, надеясь найти ответ на святой земле Троице-Сергиевой лавры.
Заходил в храмы, глядел на лики святых, неистово крестился и спрашивал: как мне быть? Святые молчали, но на душе становилось светлее.
В небольшой старинной церкви в длинной очереди переминались с ноги на ногу молодые женщины. Куда они стоят, что за ритуал, посвященный только женщинам, почему ни одной старушки? Женщины косились на меня, и лица их недоуменно вопрошали: зачем я к ним затесался? Может, улавливают взгляд ненормального, ведь эта рабская покорность так и сидит в моих глазах, особенно — если задумчив. Милые женщины, но почему, почему вы так на меня смотрите? На Руси испокон веков блаженных считали Божьими людьми. Иногда они, выполняя волю знати, кричали с паперти, что время сменить того или иного неугодного сановника. И этому прорицанию внимала не только толпа, но и самодержец. И даже если они несли в церкви несусветную чушь, в их словах выискивали затаенный смысл. Взять хотя бы Ваську Блаженного. Юродствовал на паперти Покровского собора, прорицал, а после кончины был погребен под сводами собора, и место его упокоения осеняет один из куполов, а храм, стоящий в сердце России, называют именем русского блаженного. В наше кровавое время для пророков понастроили дурдомов и тюрем. А если выйти сейчас на паперть и прокричать: «Долой!..» Стоп. Кого долой? Кто виноват?..
Раньше блаженных чтили и простой люд, и духовенство, а теперь, если взять, к примеру, меня, то пользовался благосклонностью только у женщин, и то пока был мужчиной.
А сейчас как мне жить?
Все же решил узнать, за чем очередь.
— На исповедь, — тихо ответила зеленоглазая в голубой блузке.
Медленно брел по святой земле Троице-Сергиевой лавры на выход и думал: милые, любимые женщины! Грешите в одиночку, каетесь — в очереди!
Вспомнился давний случай. Как-то, бродя по Подмосковью вышел к полуразрушенной стене из красного кирпича с большим проломом. Шагнул в него. Передо мной — деревянный магазинчик, закрытый на обед. Возле него на лавке, с бидоном у ног, клевал носом старик.
— Здорово, дедуль!
Старичок встрепенулся и посмотрел на меня.
— Здорово, коль не шутишь.
— Скажи, дедуля, что здесь раньше было?
— Монастырь, паря, женский монастырь.
Дед оказался словоохотливым и рассказал, как Христовы невесты в монастыре царствия небесного искали.
— Вон гараж. Там раньше кельи ихние стояли. Я парнем тогда был, так мы, сельские, как ночь — так через забор, по приступочкам, и туда, туда… — Усы у старика поползли вверх. — А как начали при Сталине в монастыре все крушить — добрались и до келий. Полы вскрыли, а в земле-е-е… вот такие вот черепа. — И дед для наглядности показал свои высохшие, сложенные вместе, кулаки. — Скидывали и закапывали, и снова грешили. Вот так, паря. — Дед помолчал и добавил — Сладок был грех.
— А из монашек в живых кто остался?
— Не так давно последняя померла. Калерией звали. Со мной доживала Я ее все пытал: «Скажи, Калерия, грешна?» Она отмалчивалась, а перед смертью покаялась: «Грешна. И мой ведь ТАМ». Ее келья была угловая, а я в угловой бывал не раз. Кто знает, может, моего и скинула. Н-н-да-а-а.. — Дед поскреб пятерней за ухом. — Стоило прятаться за монастырскими стенами, чтоб творить любовь по-воровски. Монашки и лиц-то наших в потемках толком не могли разглядеть. Какая тут, к черту, любовь.
Хочу, стремлюсь, но не могу понять себя, Боже. Уж если я, дурак, не пойму себя, то как же умные поймут друг друга? Помоги им, Господи.
Каждый день ломаю голову: для чего живу? Однажды так напрягся, что меня бросило в жар, в голове раздался женский визг, перешедший в вой, затем вселенское гортанное клекотанье, и я отключился.
Больше месяца был не в своем уме и, купаясь в ванне, почувствовал себя мужчиной. Вспомнил Вику, и кукурузина взметнулась к животу, выплеснув на пол воду.
Целую неделю ходил мимо дома Вики и наконец встретил.
— До безумия соскучился по тебе! — выкрикнул я.
— Молодец блаженный! Ступай домой. Сейчас приду.
И вот Вика снова в моей постели! Какая она великолепная!.
Уходя, сказала:
— Скоро приедет из отпуска моя подруга, Валерия, и мы будем встречаться у нее.
Все реже и реже прозреваю, и вести дневник не хочется. Сколько можно.
С Викой встречаюсь у Валерии. Ее квартира в центре Москвы превратилась, как и Татьянина, в штаб женщин. Они меня до сумасшествия любят. Боже, сделай так, чтоб больше не прозревал: надоел вселенский бардак. Когда не в своем уме, я — блаженный.
Бобушами в тюрьмах и лагерях называют пластмассовые шарики. Формой они напоминают бобовый плод, только чуть меньше. (Горох — горошина, боб — бобушина — бобуша.) Вытачивают их обычно из зубной щетки и вставляют в половой член под кожу. Некоторые перед освобождением вставляют по две-три, и редко кто — четыре бобуши. (Здесь и далее — примечания автора.)
