Стивен Крейн - Алый знак доблести

- А я и не собираюсь вмешиваться, - добродушно ответил тот.- Только не по нутру мне смотреть…

Тут опять поднялся крик.

- Он!..- твердили парни, возмущенно тыча пальцем в противника.

Бородатый детина стал темно-багровый от гнева.

- Они!..- Он тянул к парням ручищу, похожую на звериную лапу.

Но пока они орали и обменивались забористой бранью, желание пустить в ход кулаки поостыло. Друг юноши вернулся на прежнее свое место. Трое спорщиков у соседнего костра уселись тесным кружком.

- Джимми Роджерс требует, чтобы я дрался с ним сегодня вечером после боя,- сказал Уилсон, в свою очередь усаживаясь на землю.- Он, мол, не желает, чтобы совали нос в его дела. А я просто смотреть не могу, когда ребята дерутся между собой.

Юноша рассмеялся.

- Здорово же ты изменился. Совсем стал другой. Помнишь, как ты с тем ирландцем…- Он не кончил и опять рассмеялся.

- Да, я был не такой,- задумчиво согласился его друг.- Это ты правильно сказал.

- Я вовсе не хотел…- начал было юноша.

Тот снова сделал просительный жест.

- Брось, не извиняйся, Генри.- И, после паузы, как бы между прочим, добавил:- Полк потерял вчера почти половину состава. Ну, я, конечно, считал, их уже нет в живых, но они все возвращались и возвращались этой ночью, так что, выходит, мы потеряли всего несколько человек. Остальные отбились, бродили по лесам, сражались в рядах других полков, в общем, по-всякому. Ну, как ты.

- Вот оно что! - сказал юноша.

Приставив ружья, полк стоял на опушке поляны в ожидании команды к выступлению, когда юноша вдруг вспомнил о том пакетике в желтой выцветшей обертке, который с весьма мрачными словами был вручен ему горластым солдатом. Он даже вздрогнул. Потом с неразборчивым восклицанием повернулся к товарищу.

- Уилсон!

- Что?

Его друг стоял рядом с ним в шеренге, задумчиво глядя на дорогу. Лицо его почему-то выражало в эту минуту глубокое смирение. Искоса взглянув на него, юноша изменил свое намерение.

- Ничего!

- Ты что-то хотел сказать?

- Ничего,- повторил юноша.

Он решил не наносить этого удара. Хватит и удовольствия, которое доставляет ему само существование пакета. Незачем бить им по голове как дубиной.

К тому же он боялся расспросов друга, понимая, какую брешь они пробьют в его душевном равновесии. Пройдет время, думал юноша, и товарищ, который так изменился, перестанет терзать его своим неотвязным любопытством, но сейчас, в первую же свободную минуту, он непременно начнет приставать с просьбой рассказать о событиях вчерашнего дня.

И он радовался тому, что у него в руках пусть маленькое, но оружие, которое можно пустить в ход, как только товарищ попытается учинить ему допрос. Теперь хозяин положения он. И, если понадобится, сумеет ответить насмешкой, ранить издевками.

В минуту слабости друг, всхлипывая, заговорил о предчувствии смерти. Не дожидаясь похорон, сам себе произнес душещипательное надгробное слово и уж наверняка в пакет с письмами вложил всякие сувениры родным. Но не умер и тем самым отдал себя во власть юноши.

Юноша преисполнился сознания своего превосходства, но решил быть при этом снисходительным. Его чувства к другу были окрашены в добродушно-насмешливые тона.

К нему полностью вернулось самоуважение. Под раскидистой сенью этого чувства ои стоял на ногах твердо и устойчиво, и, поскольку ничего не могло выплыть наружу, не боялся посмотреть в глаза судей, равно как не позволял себе никаких мыслей, несовместимых с принятой им позой мужественности. Раз его проступки скрыты мраком, значит, он по-прежнему настоящий мужчина.

Более того, думая о вчерашней удаче, оценивая ее с нынешней своей точки зрения, он начал находить в ней нечто весьма примечательное. Да, у него есть все основания чваниться и разыгрывать из себя опытного вояку.

О недавних вгоняющих в пот страхах он предпочитал не вспоминать.

Теперь он твердил себе, что только обойденные и обреченные пасынки судьбы выкладывают в подобных обстоятельствах всю правду о себе. Остальные предпочитают помалкивать. Не должен уравновешенный, уважаемый окружающими человек вслух возмущаться, если ему случится заметить какой-нибудь непорядок во вселенной или даже в обществе. Недотепы бранятся, а умные тем временем развлекаются игрой в камешки.

Он не слишком задумывался о сражениях, предстоящих ему в недалеком будущем. К чему ломать себе голову над тем, как он будет вести себя. Вчерашний день научил его, что можно без особого труда увильнуть от выполнения многих жизненных обязательств. Доказал, что возмездие неповоротливо и слепо. Так какой же смысл лихорадочно размышлять о возможностях, которыми чреваты ближайшие сутки? Пусть решает случай. К тому же в нем тайно проросла вера в свою звезду. Распустился цветок самонадеянности. Он теперь опытный человек. Юноша твердил себе, что уже встретился с драконами и они отнюдь не так страшны, как он воображал. И вдобавок не слишком поворотливы, то и дело промахиваются. Твердые духом часто сами бросают им вызов и с помощью этой хитрости ускользают от них.

Да им и не под силу убить его, избранника богов, самой судьбой предназначенного для великих деяний.

Он помнил нескольких солдат, бежавших с поля боя. И презирал этих людей за ужас, который искажал их лица. Обстоятельства не оправдывали ни такой резвости, ни такого страха. Они были слабодушные смертные. А вот он, даже удирая, сохранял достоинство и выдержку.

Из этого раздумья юношу вывел его друг, который долго переминался с ноги на ногу, разглядывал деревья, а потом вдруг, кашлянув в виде вступления, обратился к нему:

- Флеминг!

- Да?

Тот приложил руку ко рту и снова кашлянул. Потом поежился.

- Слушай,- сказал он, проглотив слюну,- пожалуй, верни мне эти письма.- Темный жгучий румянец залил все его лицо.

- Как хочешь, Уилсон,- сказал юноша. Расстегнул две пуговицы мундира, сунул руку за пазуху и достал пакет. Друг взял его, глядя куда-то в сторону.

Пакет юноша доставал очень медленно, потому что все время старался придумать разящее наповал словечко. Но ничего остроумного ему в голову так и не пришло. Так что друг получил свой пакет и при этом остался невредим. Юноша тут же наградил себя похвалой. Он поступил благородно.

Друг, стоя рядом с ним, видимо, испытывал нестерпимый стыд. Взглянув на него, юноша почувствовал себя еще более сильным и стойким. У него-то никогда не было причин так краснеть за себя. Он отмечен редкостными качествами.

«Н-да,- думал он.- Здорово ему, бедняге, не по себе!»

После этого небольшого происшествия, перебирая и уме подробности недавнего сражения, он решил, что теперь, вернувшись домой, вполне может воспламенить сердца сограждан военными былями. Вот он сидит в комнате, где все окрашено в теплые тона, и повествует собравшимся о пережитом. Пусть знают, что и он стяжал лавровый венок. Не очень пышный, но в краю, где лавры редкость, сойдет и такой.

Ои видел затаивших дыхание слушателей, перед которыми явится как центральная фигура в сверкающей красками картине. Представил себе свою мать и ту девушку из школы, и как они ловят каждое его слово, исполненные ужаса и восторга. Их смутные женские представления о любимых, свершающих подвиги на поле брани, не подвергая свою жизнь опасности, будут навек уничтожены.

Ружейная перебранка не затихала ни на минуту. Потом в спор вступили пушки. Их голоса в напитанном туманом воздухе звучали особенно низко. Эхо не умолкало. Эта часть земного шара жила странной, отданной на откуп войне, жизнью.

Полк юноши был послан на смену части, долго пролежавшей в сырых окопах. Солдаты заняли позицию за изогнутой линией стрелковых ячеек, которая, точно борозда, проведенная плугом, окаймляла опушку леса. Перед ними была широкая просека, вся в низких кривых пнях. Из лесу доносилась приглушенная ружейная пальба - то пехота и пикетчики стреляли в затянутое туманом пространство. Справа что-то устрашающе грохотало.

Пристроившись за маленькими насыпями, солдаты ждали своей очереди. Многие повернулись спинами к передовой. Друг юноши лег ничком, уткнулся лицом в руки и как будто сразу уснул глубоким сном.

Припав грудью к коричневой размокшей земле, юноша старался разглядеть, что происходит в лесу и на флангах. Ему мешал заслон из деревьев. Он видел только ближние неглубокие окопы. Кое-где в кучки грязи были воткнуты знамена. Он различал ряды темных фигур; над насыпью торчали головы нескольких особенно любопытных солдат. В лесу напротив и слева все время стреляли, а грохот справа достиг неслыханной силы. Орудия ревели, не переводя дыхания. Казалось, пушки, сойдясь сюда со всех четырех концов света, затеяли чудовищную свару. Человеческий голос тонул в этом диком шуме.

Юноше хотелось сострить - привести цитату из газет. Наготове были слова: «На Раппахэноке все спокойно», но пушки не желали допустить даже кратчайшего замечания по поводу их рева. Так юноше и не удалось договорить фразу. Наконец орудия смолкли, и от ячейки к ячейке снова начали, подобно птицам, перелетать слухи, только теперь это были черные твари, которые почти задевали землю угрюмо хлопающими крыльями, наотрез отказываясь от крыльев надежды, которые вознесли бы их ввысь. Наслушавшись всяких зловещих предсказаний, солдаты помрачнели. Рассказы о нерешительности и колебаниях высокопоставленных и власть имущих лиц передавались из уст в уста. Вести о разгроме казались неопровержимыми. Ружейные выстрелы справа, слившись в непрерывный гул, словно там бушевал сам бог звука, подтверждали и подчеркивали безнадежность положения армии.