Х оценила заботы, предметом которых стала. В ее горе ей были дороги присутствие и участие соседей, близких – все беспокоились, ела ли она, как себя чувствует, никогда не оставляли ее одну. Иной раз она жалела, что ни минуты не может побыть наедине с собой, в покое, просто отдохнуть. Смерть на острове – бесценное время социальной жизни. В том числе – куда более редкая, чем уход людей, смерть дома. Для Х, такой убитой, такой расклеившейся, что порой ей казалось, будто она сама умерла, присутствие других островитян становилось облегчением, помогало не принимать это чувство слишком всерьез. Превратить тягостный момент в простой срыв, в какой-то мере поверхностный, затмение, но временное. Часы, пронизанные мечтами.
Вымотанная, опустошенная, Х нуждалась в отдыхе, в покое, в одиночестве. Ей надо было пережить свое горе, освободиться от него, очиститься. Потом уже – двигаться дальше. А для этого требовалось время – и тишина. Ей даже не пришлось ничего объяснять: на три дня островитяне оставили ее в покое.
XIII
Это было ночью. Х снился сон. Ветер стих, стояла полная темень, лишь слабенький свет, может быть, даже воображаемый, чаянный, теплился с той стороны, где взойдет солнце. Люди и животные безмолвствовали. Из сада, где она гуляла, доносились приятные запахи – пахло свежими всходами, обещанием урожая, пахло растениями, землей, пробуждающейся поодаль жизнью.
Появилась мать. Чтобы защитить от холода, она закутала дочь в большую шаль, бережно усадила к себе на колени, погладила по голове. Она ласково с ней разговаривала, обнимала, и Х отвечала ей. Сначала улыбками, пожатием руки. Потом словами, отдельными слогами и наконец фразами. Тихим шепотом.
Объятия матери убаюкивали Х. Ей было легко и спокойно. Спала или бодрствовала, она не знала. Просто парила, расслабившись. Две женщины были счастливы встретиться. Мать умилялась, вновь увидев свою дочь, грустила, зная, в каком та состоянии, соболезновала. Х чувствовала, что любима. Забывалась, грезила. Они разговаривали. Снова делились воспоминаниями.
Мать рассказывала о краях, где дома белоснежного цвета. То, отмечала она, что отражает солнце, отсылает к чистоте: белый – знак света, духовности, святости. И благотворно влияет на здоровье – физическое и душевное.
– Мне не понадобилось отражение солнца, – объясняла Х, – у меня были его блики на море, сверкающие, слепящие…
Вспомнился родной дом, дом-мать. Детское ослепление, когда отраженное от стен фасада солнце заливало тени в саду. Х мерещился искусственный свет, прожектор. Это освещение темных уголков, где она играла, казалось ей необычайным.
– Я думаю, – сказала мать, – что твой следующий дом будет белым.
Х возвращалась к своей потере. Какой урок могла она извлечь из этого опыта? С достаточным ли уважением она отнеслась к основным правилам? Обратила ли внимание на знаки, указывающие, что земля – может быть – не хочет здесь постройки? Не была ли чересчур самонадеянна? Не лучше ли было бы, прежде чем строить дом, послушать, поспрашивать, подумать, выждать время, не спешить? Обратиться к владыкам моря и божествам бурь? И не лучше ли был бы по-гречески белый, белоснежный дом? Какие уроки надо ей извлечь из всего этого? А если придется начинать заново? Вечные вопросы. Мать отвечала на все успокоительными словами, подбадривала ее.
Незадолго до рождения зари небо посветлело. Мало-помалу показался сад, обширный, на пологом склоне, засаженный фруктовыми деревьями. Самое подходящее место, чтобы построить дом… Играючи, две женщины стали придумывать постройку именно для этого места, идеал дома. Мечта, фантазия. Мать снова и снова настаивала на семейном доме. Х возражала: если уж надо воздвигнуть дом посреди этого фруктового сада, то почему бы не крошечный дощатый домишко, не вершина ли это скромности и счастья?
Во сне к ней вернулось воспоминание детства. Надо было уйти от поселка и по заросшей кустарником тропе выбраться в центр острова, далеко от всего – в часах ходьбы, казалось детям, от семейных домов, а на самом деле в двух шагах. В густых зарослях мальчишки и девчонки заползали под кусты, где был домик – их домик – у входа в пещеру. Дворец. Рай. Они играли в нем в охотников, в строителей, старались вдохнуть жизнь в свой дом в миниатюре. Х вела себя в нем как настоящая дама. Обустраивала, оборудовала, украшала, напевала и думала, что, когда вырастет, хотела бы дом, похожий на этот. Она смеялась. Во сне – домишко детства превратился во взрослый дом – Х снова стала той, кем была всегда: ребенком. Прилежным и серьезным, беззаботным. В этой постройке, на острове внутри острова, она могла бы сама стать островом… Островом в квадрате, в кубе, помноженным на сто тысяч. Защититься не только от того, что загрязняет континенты, – от этого она окончательно отошла, – но отойти и от шума и всех соблазнов – тщетных, но сильных – жизни в обществе. Домишко, чтобы ожить. Или чтобы просто жить. Домишко! Сон…
Вспышкой молнии Мария напомнила дочери, по-прежнему лежавшей у нее на руках, поэтические – и пророческие – мысли Халиля Джебрана об определении, роли и призвании дома. Мысли, которые успокоят ее, просветлят, дадут ей главное для постройки нового дома. «Твой дом – это твое раскрывшееся тело. Он расцветает на солнце и спит в ночной тишине. Он видит сны. Ты сомневаешься, что он спит? Или что во сне покидает город, устремляясь к лесам и вершинам?»
А потом Мария ушла, на цыпочках вернулась в свою вечность.
* * *
Три дня отдыха, сна, чтобы оправиться от потрясения всего своего существа. Три дня уединения в муниципальной квартире, превращенной в келью отшельника, три дня, чтобы вновь набраться сил, возродиться к жизни. Три дня смерти для общества. Симону Х сказала: мне надо разобраться в себе, понять, где я, куда иду. Он уехал на континент, оставив ее одну на острове. Как в санатории на лечении. Симон верил в Х: он предчувствовал, что скоро найдет ее выздоровевшей.
В воскресенье на рассвете, инстинктивно или по уму, Х охватила неожиданная жажда действия: она решила пойти поплавать. Желание – дать себя окутать морской воде, погрузиться в нее, вытянуться, раствориться в ней и забыться, родиться заново, набраться сил, – действие – плыть, чтобы снова стать хозяйкой своей жизни, не дать себя сломить обстоятельствам. Решение: покориться его воле, действовать. Поднять паруса, держать курс.
Утро только начиналось. Свет был чистый. Небо синее, без единой морщинки, без следа белизны, прозрачное. Апрельское небо.
Она покинула поселок и на велосипеде моментально добралась до далекой от всего бухточки на северном побережье острова.
Пляж был пуст. Х одолело искушение – давний рефлекс – присесть, прилечь, подставить тело благодатному теплу кокона из песка и зелени, ласковому солнцу, сияющей природе. Ночной туман давно рассеялся. Все было ясным, четким. На горизонте ни паруса, ни мачты. На суше никого, ни одной живой души. В небе и на скалах редкие морские птицы подстерегали рыбу – где-то далеко, даже не давая себе труда нарушить тишину. Х долго стояла неподвижно, чувствуя, как воздух ласкает ее, окружает, окутывает, позволяя воздуху, и небу, и природе проникнуть в нее, внутрь, напитать ее благодатью, отдать ей свою силу, свой свет.
Море, умиротворенное, живое, мерно дышало. Х шагнула к волнам, вошла в воду. С пляжа была видна ее мощная спина, мускулистая, крепкая, все ее тело, готовое дать себя поглотить бескрайней воде – не для того, чтобы утонуть в ней, распасться на атомы, а чтобы возродиться, воскреснуть. Крупная спина женщины – солидной женщины, сказал бы Симон, на которого можно было опереться, чтобы двигаться дальше по жизни, – спина широкая, колышимая дыханием, прямая, которая в этот самый момент могла бы послужить моделью для статуи божества. Нагота, иллюстрация к бедности, казалась здесь, под солнцем, роскошной.
Войти в море, поплыть, отринуть силу земного тяготения, пусть тебя поднимут, возьмут на себя. Х испытала наслаждение, вода несла ее, укачивала, расслабляла, втягивала, утешала, поглощала – ее, внезапно такую легкую и текучую. Вода была прохладна, но добра, полна жизни, жизненной силы, до чего же хорошо. Широкая улыбка сияла на лице Х.
