Очень беспокоюсь о вас. Что будет, если немцы войдут в Польшу? Им ведь будет безразлично, что у вас с Лизель немецкие паспорта. Для них вы евреи, и даже не надейся, что твои военные заслуги могут как-то помочь. Мы это уже проходили после 1933-го. С другой стороны, раз вы не приняли польское гражданство, то и не подпадаете под польскую квоту, которая так осложняет возможность эмиграции. Если бы ты продал отель, то тоже смог бы уехать. Прежде всего ради Лизель. Ей ведь уже тридцать два, а она и жизни настоящей не видала до сих пор.
Я рассказал о ней одному бывшему банкиру из Берлина (теперь он считает мешки с кофе на ферме), сказал, что она до сих пор в Зорау. Тот полагает, что незамужние женщины из Европы очень даже по душе здешним иммиграционным властям. Их с удовольствием берут няньками в богатые английские фермерские семьи. Если бы у меня были 100 фунтов для взноса за вас, я бы совсем по-другому говорил с тобой об эмиграции. Но это и так подарок судьбы, что я могу забрать к себе Йеттель и дочку.
Может быть, тебе стоило бы связаться с адвокатом Каммером из Леобшютца. Он был до самого конца глубоко порядочен по отношению ко мне. Когда меня уволили, он пообещал получить за меня гонорар, который должен был еще поступить. Он бы тебе наверняка помог, если бы ты объяснил, что отель-то у тебя все еще есть, а вот денег — нет. В Леобшютце ведь знают, каково приходилось немцам в Польше все эти годы.
Только здесь, оставшись наедине со своими мыслями, я наконец-то осознал, как мало заботился о Лизель. Она, с ее сердечностью и склонностью к самопожертвованию, да еще потеряв мать, заслуживала лучшего брата, чем я. А ты — лучшего сына, который вовремя отблагодарил бы тебя за все, что ты для него сделал.
Прошу, отец, не нужно ничего сюда присылать. Продукты я беру с фермы, прожить можно, и надеюсь получить однажды должность достаточно хорошо оплачиваемую, чтобы можно было послать Регину в школу (здесь это стоит огромных денег, и обязательного школьного образования у них нет). А вот если пришлешь семена роз, то я буду очень рад. Тогда на этом проклятом Богом клочке земли цвели бы те же цветы, что и перед домом моего отца. Может, Лизель пришлет мне еще рецепт квашеной капусты. Я слышал, что капуста здесь неплохо растет.
Обнимаю вас,
ваш Вальтер.
Ронгай, 27 февраля 1938 года
Моя дорогая Йеттель!
Сегодня пришло твое письмо от 17 января. Его мне переслали из Найроби. Чудо, что оно вообще дошло. Ты даже не представляешь, как сложно здесь преодолеть даже небольшие расстояния. От нас до соседней фермы пятьдесят пять километров, и Вальтер Зюскинд добирается до меня по плохим, местами утопающим в грязи дорогам по три часа. И несмотря на это, он пока каждую неделю приезжает сюда, чтобы отпраздновать со мной Шаббат. Он вырос в благочестивой семье. Везунчик — шеф предоставил ему в пользование автомобиль. А мой, мистер Моррисон, к сожалению, полагает, что со времен странствований по пустыне все сыны Израиля хорошие ходоки. Я еще ни разу не выбирался никуда с фермы с тех пор, как Зюскинд меня сюда привез.
Лошадей здесь, к несчастью, нет. Единственный на этой ферме осел столько раз меня сбрасывал, что я весь в синяках. Зюскинд, когда меня увидел, захохотал как сумасшедший и поведал, что на африканских ослах нельзя ездить верхом. Они не такие глупые, как их собратья на немецких курортах. Когда ты сюда приедешь, тебе придется привыкнуть, что дождь идет прямо в спальне. Здесь просто подставляют ведро и радуются, что есть вода. Она тут большая ценность. На прошлой неделе везде были пожары. Я ужасно разволновался. На счастье, Зюскинд как раз был у нас и просветил меня насчет пожаров в буше. Здесь это обычное дело.
Я рад, что большая часть твоего письма уже не актуальна. Ты уже должна была узнать, что вам недолго оставаться в Бреслау. При мысли, что вы обе скоро приедете, сердце мое бешено колотится, как когда-то в мае, когда мы с тобой мечтали о счастливом будущем. А сегодня мы оба знаем, что важно только одно — вырваться оттуда.
Непременно продолжай брать уроки английского, не важно, что учитель тебе не нравится. А испанский бросай прямо сейчас. Он ведь был нужен только на тот случай, если бы мы получили визы для въезда в Монтевидео. Чтобы общаться с местными, надо учить суахили. Тут Господь Бог над нами сжалился. Суахили — очень простой язык. Я не мог и слова сказать, когда только приехал в Ронгай, а теперь уже вполне сносно могу общаться с Овуором. Ему очень нравится, когда я показываю на предметы, а он может называть мне их на суахили. Меня он называет «бвана». Так здесь обращаются к белым мужчинам. Тебя будут звать «мемсахиб» (это обращение только для белых женщин), а Регину — «тото». Это значит «дитя».
Может, я к следующему письму еще лучше выучу суахили и сумею объяснить Овуору, что не ем суп после пудинга. А пудинг, между прочим, он готовит великолепно. Поедая его в первый раз, я громко чавкал. Он в ответ — тоже и с тех пор каждый день готовит один и тот же пудинг. Он вообще-то много смешного делает, но я не привык смеяться в одиночку. А уж ночью, когда никуда не деться от воспоминаний, и вообще не до смеха.
Получить бы от тебя еще письмецо, знать бы, что билет на пароход у вас уже есть. Кто бы мог подумать, что будет так важно выбраться с родины. Сейчас пойду доить. То есть буду присматривать за boys, пока они доят, и заучивать клички коров. Это отвлекает.
Пожалуйста, отвечай сразу, как получишь мои письма. И постарайся поменьше волноваться. Будь уверена, я думаю о вас день и ночь.
Крепко целую вас обеих, твою мать и сестру.
Твой старик Вальтер.
Ронгай, 15 марта 1938 года
Моя дорогая Йеттель!
Сегодня пришло твое письмо от 31 января. Оно меня очень расстроило, потому что я никак не могу помочь тебе. Я представляю, сколько печального ты сейчас слышишь, но, с другой стороны, это доказывает, что сейчас трудно не нам одним. И неправда, что только я тогда уехал без семьи. Здесь много мужчин, пытающихся создать какую-то базу для существования, прежде чем сюда переберутся их домочадцы. И они сейчас в той же ситуации, что и я, только вот не всем ангел-спаситель Рубенс помогает. Ты должна твердо верить, что скоро мы увидимся. Бог не выдаст, свинья не съест. И теперь уже нет смысла рассуждать, куда нам было лучше выехать — в Голландию или во Францию. У нас ведь не было выбора, и кто знает, может, наш вариант и есть лучший.
И уже все равно, что они не хотят принимать Регину в садик. И теперь уже не играет роли, что с тобой не здороваются люди, которых ты знаешь целую вечность. Вот чему теперь тебе нужно научиться: отличать главное от ерунды. Судьбе наплевать, что ты росла избалованной дочерью богатых родителей. В эмиграции главное не то, кем ты была, а то, что муж и жена тянут свой воз вместе. Уверен, мы справимся. Только бы ты оказалась здесь, чтобы мы могли начать новую жизнь!
Крепко целую вас обеих.
Твой старик Вальтер.
Ронгай, 17 марта 1938 года
Дорогой Зюскинд!
Не знаю, когда ты получишь это письмо. У меня температура сорок, и я не очень хорошо соображаю. Если со мной что-нибудь случится: адрес моей жены в шкатулке, она стоит на ящике возле кровати.
Вальтер.
Ронгай, 4 апреля 1938 года
Моя дорогая Йеттель!
Сегодня получил твое письмо с долгожданной новостью. Зюскинд привез его со станции и, конечно, ужасно испугался, когда я вдруг расплакался. Представь себе, потом этот верзила плакал вместе со мной. Хорошо, когда ты беженец, а не германский мужчина. Не нужно больше стыдиться своих слез.
Как же долго еще до июня, когда вы наконец подниметесь на борт парохода. Если я не ошибаюсь, «Адольф Верман» — это туристический лайнер, и он идет вокруг Африки. Значит, у вас будут частые и долгие стоянки, и в пути вы пробудете дольше, чем я на «Уссукуме». Постарайся провести это время по возможности приятно, но для вас будет лучше держаться людей, которые празднуют новый год в сентябре. Иначе могут возникнуть лишние проблемы. Я во время путешествия совсем забился в свою каюту, а ведь это была последняя возможность поговорить с людьми.
Жаль, что ты не последовала моему совету и не взяла билет в трехместную каюту. Мы бы сэкономили кучу денег, их у нас и так немного, и Регине было бы полезно пообщаться с чужой девочкой. Ей нужно привыкать к тому, что, хотя ее и зовут Регина, все-таки она не королева.
Ладно, не буду читать тебе нотации в такой счастливый для меня день. Сейчас важно, чтобы ты за всем проследила и чтобы наши ящики отправились вместе с вами. Не из-за того, что нам так уж нужны эти вещи прямо сейчас, а потому, что я слышал о людях, которые до сих пор ждут, когда им пришлют их имущество. Боюсь, ты не поняла, как нам нужен холодильник. В тропиках он необходим, как хлеб насущный. Пожалуйста, постарайся все-таки где-нибудь раздобыть этот агрегат. Зюскинд мог бы привезти мне мяса из Накуру, но без холодильника оно испортится за один день. А у мистера Моррисона все куры на счету. Зарезать курицу можно только к его приезду. Слава богу, что он хоть яйца есть разрешает.
