Но во всем облике Маши была такая решимость, такая внутренняя сила, что автоматчик невольно посторонился.
– Я прикрою ее… Я прикрою… Я ее никому не отдам! – хрипел Сергей, выползая из пещеры с автоматом в руках.
Она вышла открыто, не таясь, под белое слепящее солнце, заливавшее истерзанную землю. От нестерпимого света она зажмурилась, прислонилась к скале и закашлялась.
Рядом с ней, в одной штанине, босиком, с нелепо отставленной в сторону несгибающейся раненой ногой, стоял Сергей со вскинутым на изготовку «шмайссером».
Три немецких пулеметных расчета с трех разных точек свели свои стволы в одну цель. Сергей и Маша оказались заключенными в прорези прицелов…
Внутри радиофургона немецкий офицер сидел рядом с немолодой красивой женщиной в военной форме. Перед ней стоял микрофон. Лежали листки с дикторским текстом. Крутилась на проигрывателе единственная пластинка – известное довоенное русское танго…
Женщина нюхала букетик, поглядывала на офицера с усталым кокетством. Офицер смотрел на нее с нежностью и надеждой…
Молоденький немецкий пулеметчик растерялся, лицо покрылось испариной. Палец лежал на гашетке пулемета, но солдат не стрелял. Он ждал команды.
Не стрелял и второй пулеметчик. С любопытством и удивлением он рассматривал худенькую девочку с длинными волосами, с пилоткой за поясом, с ведром в руке.
Третий сосредоточил свое ироническое внимание на калеке в одной штанине, с автоматом в руках. На что он надеется? Он почти не стоит на ногах и вынужден прижаться спиной к скале.
Но вот оборванная девчонка расправила гимнастерку под солдатским ремнем и двинулась к колодцу. Смешно волоча ногу, поковылял вместе с ней парень в одной штанине. Видно было, как они обходили убитых, приближались к колодцу.
Из расщелины скалы люди напряженно следили за каждым шагом Маши и Сергея.
Не выпускали их из рамок прицела и три немецких пулемета.
Маша опустила ведро в колодец. Слышно было, как оно шлепнулось о воду… Сергей стоял к ней спиной, перекрывая ее от средней пулеметной точки. Его автомат был нацелен прямо на немецкий расчет.
Маша стала вытягивать веревку с ведром из колодца. Но вытащить ведро, полное воды, у нее просто не хватало сил. Она беспомощно оглянулась на Сергея:
– Помоги… – и подала ему конец веревки.
Держа в одной руке автомат, Сергей помог Маше вытащить ведро с водой из колодца. Поставил его на сруб и… упал!
Он упал от того, что нечаянно ступил на раненую ногу всем весом своего измученного тела. Упал неловко, нелепо, задрав вверх забинтованную ногу без штанины…
И немцам это показалось ужасно смешным! Они переглянулись и хохотали – так был смешон этот глупый русский парень со своим дурацким автоматом! Но ни один пулемет из трех так и не выпустил Сергея и Машу из своего прицела. Они следовали за ними шаг за шагом, пока Маша несла полное ведро к входной расщелине, а Сергей, с трудом подтягивая раненую ногу, пятился и прикрывал ее своим автоматом…
Хохотали молодые немцы за своими пулеметами.
Из репродукторов, на фоне чуть приглушенного танго, женский голос, не лишенный некоторого артистизма, говорил со слабым немецким акцентом:
– Германское командование дает вам два часа для выхода и сдачи оружия. Через два часа будут возобновлены обстрел и взрывы на поверхности. Затем мы пустим газы, и вы умрете все без исключения. Это последнее предупреждение.
А танго летело в знойное небо, окутывало изрытую воронками площадку, опускалось на сруб колодца, витало над телами мертвых русских солдат, заставляло дребезжать изрешеченные банки, ведра, канистры, которые так и не были донесены до умирающих от жажды людей…
Спустя семь лет Сергей демобилизовался.
Он был очень хорош собой – капитан, летчик, увешанный боевыми орденами и медалями, в новенькой (по случаю увольнения в запас) офицерской форме.
И Маша была прекрасна. В строгом темном костюмчике – чуть длинноватая прямая юбка, пиджачок с плечами и короткой орденской планкой, а на голове маленькая забавная шляпка «менингитка».
А между Машей и Сергеем их сын – шестилетний Вовка. Через плечо у Вовки висит настоящий летный планшет на тонком ремешке. И Вовка разодет празднично: по Вовке сразу видно, что последние годы Сергей и Маша служили в Германии.
В полукруглом палисадничке с тополями перед двухэтажным областным управлением Гражданского воздушного флота Маша сказала Вовке:
– Отдай-ка папе планшет, сынок.
Вовка снял с себя планшет, протянул его отцу.
– Ну, я пошел… – кивнул Сергей.
– Проверь документы.
Сережа раскрыл планшет.
– Демобилизационное предписание? – спросила Маша.
– Есть, – ответил Сережа, роясь в планшете.
– Учетная карточка?
– Есть…
Они оба все-таки немного волновались. Начиналась новая жизнь.
– Справка из милиции?
– Вот она.
– Направление горвоенкома?
– Здесь.
– Пап, а на гражданском самолете мне можно будет с тобой летать? – спросил Вовка.
– На гражданском – запросто! – пообещал ему Сергей.
– Летная книжка?
Сергей порылся в планшете, поднял на Машу растерянные глаза.
– Тьфу, дура старая! – выругала себя она. – Летная книжка же у меня в сумке! Держи.
– Слава Богу! Ну, я пошел? – спросил снова Сергей.
– Ни пуха, – улыбнулась Маша.
– К черту, – вставил Вовка.
Сергей направился к дверям областного управления ГВФ, а Маша с Вовкой чинно уселись на скамеечке в палисаднике и уставились на эту дверь.
– Нету у меня для тебя работы, капитан, – говорил Сергею большой толстый человек лет сорока, сидевший за столом.
Ему было жарко, белая пропотевшая рубашка расстегнута, за широченной спиной на стуле висел синий форменный китель.
– То есть как это нет?! – возмутился Сергей. – Я же истребитель!
– Потому и нет. Ни пикировщиков, ни истребителей не берем. Был бы транспортником или тяжелым бомбардировщиком, взяли бы. А истребителей не берем… – Толстому человеку самому было тошно от этого разговора.
Сергей потряс у толстяка под носом своей летной книжкой:
– У меня сто семнадцать боевых вылетов! Шестьсот пятьдесят часов налета!…
– Не смеши меня, капитан, – устало сказал толстяк. – У нас в ГВФ вторые пилоты по пять тысяч часов имеют, а командиры экипажей и того больше. Так что засунь свой налет знаешь куда?
– Но меня же военкомат направил! Вот оно, направление… Я же летчик! Летчик, слышишь ты, бумажная душа?!
– Не кричи. Нам десятиклассника легче научить летать на пассажирской машине, чем тебя переучивать.
– Да я с сорок второго такое прошел, что тебе и не снилось!
– Один, что ли? – поинтересовался толстяк.
– Чего «один»?
– Один, спрашиваю, что ли, прошел? Или еще кто рядом был?
Сергей в отчаянии схватился за голову.
– Не паникуй, капитан. Устраивайся, обживайся. Заходи к осени. К октябрю откроем шестимесячные курсы наземной диспетчерской службы.
Сергей поднял голову, посмотрел на толстяка с ненавистью.
– Ты что же, мать твою в душу, меня – истребителя, боевого летчика – в наземную службу?! – Он перегнулся через стол, сгреб толстяка за пропотевшую рубашку, рывком поднял его со стула. – Окопались в своих кабинетиках, суки! Где ты был в сорок третьем, в сорок четвертом, в сорок пятом?!
Толстяк оказался на полголовы выше Сергея.
Он положил свою ладонь на лицо Сергея и коротким, могучим движением откинул его от себя. Сергей перелетел через весь кабинет, ударился затылком о стену и рухнул на пол.
Толстяк вытащил из-за спинки стула две палки, оперся на них и, раскачиваясь, вышел из-за стола, скрипя двумя протезами. У него не было обеих ног.
На спинке стула висел форменный синий китель с одинокой золотой звездочкой Героя с потертой муаровой лентой.
Толстяк подошел к лежащему Сергею, тихонько ткнул его палкой в живот и сказал:
– Ладно тебе… Вставай, не психуй. Давай поговорим спокойно…
На окраине города в глубине большого неухоженного двора – двухэтажный деревянный домишко.
Во дворе Маша и Сергей развешивали на веревках вещи, слежавшиеся в чемоданах за дальнюю дорогу. Тут были и немецкий плед, и шинели, белые медицинские халаты и шапочки, гимнастерки, короткая меховая американская летная куртка, детский ватный матрасик. Но венцом этого парада вещей был настенный немецкий плюшевый ковер с грустными желто-коричневыми оленями на ярко-зеленой лужайке под кроваво-красными лучами заходящего солнца…
На шее у Маши связка прищепок. Сергей в нательной рубахе, в галифе, босиком. Не прекращая помогать Маше вытряхивать и развешивать вещи, Сергей тихо и печально рассказывал:
– …вы, говорит, истребители, летали всегда в одиночку. Привыкли, говорит, каждую минуту рисковать своей шкурой, и вас вроде бы уже от этого не отучить… А нам, говорит, ваши рисковые штуки – до фонаря. Нам, говорит, нужно, чтобы пассажиры были живы-здоровы и груз в сохранности… Нам в гражданской авиации рисковать нельзя. Извини, говорит…
