Скажите, хорошо ли все это охраняется? Мертвые, вон! Живые, входите! Ах, они уже тут? Что ж, тем лучше, в таком случае мы можем закрыть двери своим дыханием. В головах спорт, спорт, только спорт, ничего, кроме спорта! Нас становится все меньше, так как в большинстве своем мы сидим у телевизоров и опоздавших не впускаем. Дирижер мог бы расстроиться перед лицом этих масс, потому что они пришли не к нему, а мы в первую очередь зрители, мы тоже представляем собой сверхкритическую массу, которая противостоит другой массе, тоже довольно критической, но не всегда правой. Но нам некого больше критиковать, так как эти спортсмены, что сейчас выступают, черт бы их побрал, это же сплошной триумф воли и красоты! А я и не знала, что и тело можно окультурить. Жаль только, культуристы теряют при этом чувство глубины. За исключением ныряльщиков. Боже мой, как неглубоки, как поверхностны мои шутки, и сегодня тоже! Они даже не увлажняют мой палец, которым я перелистываю для вас свои самые неудачные страницы. Но ничего. Предоставьте мне делать свое дело! Но не подходите ко мне слишком близко, не пихайтесь, я всегда до такой степени обозлена, что сама с удовольствием пихну кого-нибудь носом в грязь!
Больше нельзя утверждать, будто рост нашей массы и есть причина нападок на нас соседей из-за границы. Они совершенно успокоились после того, как всякая жизнь там из-за экстремальных условий ушла под землю. Земную поверхность в ближайшие годы необходимо снова обустроить так, чтобы человек жил на ней в свое удовольствие. Тонны отходов! Что за люди! Сносится слой за слоем, пока от них ничего не останется. Но даже исчезновение — это спорт высоких достижений, даже наивысших, так как достижения в этом соревновании не поддаются измерению. Даже мой папа больше не находит отклика, хотя его лучшая сторона только вчера была снова прибита к моей черной доске, к моей дурной популярности, причем именно та сторона, которой он всегда к нам обращался. Ну да, чаще всего он был и так спокоен. Что касается нас, мамы и меня, то мы наконец обрели от него покой. Давайте разберемся. Я вопросительно смотрю на мать, так как при всей ярости, присущей моему творчеству, больше не нахожу отклика. Почему? Потому что мы так долго источали покой, что в конце концов заслужили немного беспокойства, говорит она. С чего бы тебе быть такой претенциозной, девочка? Почему, ты вглядываешься в жизнь такими взыскательными глазами? И забываешь при этом о самом главном — о том, чтобы доставлять людям удовольствие!
Куча враждебно настроенных мертвецов, что где-то там валяются, отныне меня совершенно не волнует. Нет, нет, я вообще ни с кем больше не воюю, кроме как, разумеется, с мамой. Я пришла к этому решению раз и навсегда. Она — словно красный лоскут в моей руке. Венская река вон там, внизу, нет, отсюда ее, к сожалению, не видно, уютно уляжется в свое новое мягкое русло, это я вам гарантирую, наконец-то у меня появилось время как следует понаблюдать за ней, для этого мне придется на целых полкилометра отходить от дома. Разве что кто-то отнимет у меня мое элегантное платье, вот тогда мне будет не до шуток! По мне, так пусть река упрет руки в бока и в присущем ей темпе, ничуть не колеблясь, баюкает себя в своей колыбели, которая, раскачиваясь, уже достигла с моей стороны самого дна, опускаться глубже и впрямь больше некуда. Другим рекам так ни за что не раскачаться. Почти вымершие прибрежные растения, вызванные к жизни из кладовой природы и великолепно стилизованные, снова заселят место, где так долго спали, и я как-нибудь в воскресенье схожу на них посмотреть. О господи, работы по устройству больничного ложа для реки еще даже не начинались! Зато обиталище для павших воинов возведено в срок, и журнал «Быть красивее естественно», ах нет, я, естественно, сказала бы «лучше быть естественной», уже напечатал об этом репортаж, который прочтут лишь немногие. Я-то его, само собой, прочту, я женщина со вкусом и ненавижу соперниц, у которых тоже есть вкус. К сожалению, женщин на свете слишком много. Просто ужасно, что я не единственная.
Убитые божьи создания в это же время будут валяться повсюду, из конца в конец земли. Тут мне, в виде исключения, даже возразить нечего. Просто трудно поверить, каким мужественным огнем горят мои щеки, я так обозлена, что могла бы убить вас всех после того, как допишу до конца и останусь без дела. Но если мне придется умереть самой, я взгляну на это иначе. Вас не станут ни обвинять, ни подбирать, ни хоронить, вас, мертвецов, что еще при жизни дрожали, съежившись в углу комнаты, от страха, что нужно уходить из дома, — ну, этого-то мы, в наших кожаных куртках, как раз и не боимся! — нет, вас не станут хоронить, вы будете валяться в поле, пока не превратитесь в удобрение. Извините меня, пожалуйста, надеюсь, это была моя последняя промашка, да собственно, и не моя. Ее допустил кто-то другой. А я всего лишь использовала эту промашку в своей игре, так как щебенка на обочине в этом месте из-за непогоды слегка размягчилась, и мои рельсы немного подмокли, что я не сразу заметила. Без этих рельс я не могу двигаться, колени и большая берцовая кость у меня слишком мягкие. Пока чего-нибудь не случилось, я в целях безопасности повторю это еще и еще раз. Я ведь не дальний берег, и я не совсем водонепроницаема. Никто не избежит неизбежного, поэтому оставим его лежать до прихода врача. Для папы уже слишком поздно, а для меня еще рановато.
Входит женщина лет сорока пяти, с ней молодой спортсмен, они начинают пинать ногами сверток на полу, перебрасываются им, как мячом, бьют клюшками… На свертке появляются пятна крови. Но в дальнейшем, когда его швыряют туда-сюда, он пытается делать обычные, повседневные дела, точнее, обрывки дел, насколько ему позволяют играющие, убирает комнату, что-то ставит на место, читает, смотрит телевизор и т. д. Его лишь на время сбивают с толку, этот человеческий сверток, в промежутках между пинками он ведет себя совершенно нормально.
Что касается женщины, то она, как и Пожилая женщина, что появится позже, одета — это единственное исключение в пьесе — по-мещански элегантно, с претензией на шик. Нормальное, в общем, дело. Она включает телевизор без звука, на экране во время спортивного состязания беснуются толпы болельщиков. В дальнейшем текст произносит мужской голос, все равно кто, а присутствующие на сцене синхронно — или не синхронно — двигают губами. Однако все это можно представить совершенно по-другому. Это лишь одна возможность из многих, мне подходит любая.
Женщина (пиная сверток).
Прошу тебя, сынок, не ходи сегодня на стадион! В виде исключения. Я боюсь, мне что-то подсказывает, что я тебя больше не увижу! Сегодня утром ты поцеловал меня, правда, как и всегда, с неохотой, но при этом ты ощущал свое превосходство надо мной. Каким бы милым ты со мной ни был, я чувствую: ты ускользаешь от меня, тебя вырывают из моих рук. Однако я уже давно нашла пути и средства, как впечатывать себя в тебя, словно бумажку, сплошь исписанную наставлениями об охране юности, хотя ты давно уже вырос и теперь высишься передо мной, как стена, оклеенная рекламой. И вот я стою перед ней в надежде, что меня впустят внутрь, и твои лыжи все время грозят свалиться на меня со шкафа. Как давно это было, когда мы вместе проводили отпуск, катались на лыжах, и ты обижал меня своими замечаниями. Ты и сегодня любишь активную деятельность, но для меня там уже нет места. Надписи на твоих футболках гласят, что ты неутомимый путешественник, каждый шаг которого отслеживают специально сделанные для этого часы. Скоро, встретившись, мы лишь обменяемся рукопожатием. Однажды я вообще ничего о тебе не услышу, потому что с тобой произойдет ужасное несчастье! Молодым динамичным людям по душе скорость! После этой катастрофы меня долго не будет покидать ощущение трагедии. Говорят, за несколько дней до этого ты сказал своим товарищам, перед тем как подняться в лифте, что у тебя уже все готово: лыжи, обувь, крепление. Похоже, ты связывал с этой поездкой большие надежды. Все произошло так быстро, что ты ничего не успел сообразить. С полосы обгона — прямо в смерть. По пути домой на малолитражке с открытым верхом ты влетел в небытие. Обгон стоил тебе жизни. Твой автомобиль лоб в лоб столкнулся с встречным автобусом. Десять пассажиров автобуса получили разного рода травмы, но что стоят их раны в сравнении с твоей смертью! Эта победа над твоим телом станет не событием, о котором быстро забудут, а возвращением обходным путем, через смерть. Так ты сможешь, наконец, надолго закрепиться в лидирующей группе. Ты лежишь, а страна пролетает мимо. Да. Ты и твои друзья. Однажды, парни, вы объездите наконец вдоль и поперек весь мир, и что будете делать потом? Вы потому и работаете в этих ангарах для лыжников, чтобы не остаться незамеченными.
Твои друзья ведут легкомысленную игру, ни о чем не задумываясь, а задуматься стоило бы. Ты теперь молчишь, расплачиваясь незрелостью за зрелость, точно так же привыкли поступать и нации, прежде чем объединиться, а объединяются они для того лишь, чтобы тем яростнее нападать друг на друга. Все это плавно переходит в мое мягкое терпение. Я, к счастью, не агрессивна, и мои подруги тоже. Мы ведем беседы на разные темы и требуем уважения к себе, так называется та скидка, которую мы предоставляем выбранным нами темам. Увенчанные славой писательницы читают нам доклады. Они плещутся в себе, как в ванне, похоже, им там, в себе, приятно и тепло, с их губ слетает немножко пахучей пены. Они вытирают губы. Потом говорят о том, о чем и должны говорить: о мужестве, о печали, о страданиях, о смешении культур. Всегда об одном и том же. Вон та женщина обводит влажным указательным пальцем круг своих читателей и считает, что этого — для спорта — достаточно. Скука, сынок, уже начинает теребить твою колыбель, а ты ведь не лентяй. Ты хочешь выйти из дома, в крайнем случае выгулять собаку. А та, другая ангажированная дама, смотри-ка, дотрагивается до каемки блюда, в котором замешивает тесто, каемка окружает и саму эту даму, кроме того, ее окружают ее подруги — для большего резонанса. Раздается скрипучий звук домашнего очага и домового сверчка. Мы, женщины, большей частью любительницы, но все мы старательно помогаем распространять то, что хочет сказать одна из нас, вот только бы знать, кто именно.
