Эльфрида Елинек - Предание смерти. Кое-что о спорте

Я словно выливаю себя в стакан и предлагаю первому встречному, поэтому-то меня и сторонятся. Находиться вблизи меня небезопасно, потому что быть вблизи меня — значит быть вблизи тебя, папа. И не за что меня благодарить. Где я, там виноватые остаются жить, рядом со мной с ними ничего не случается. Я, правда, единственная, кто находится вблизи меня. Ты представить себе не можешь, до чего люди здесь меня стесняются! Они думают, что я воображаю себя Иисусом Христом, так как я не даю им покоя, хотя сама давно уже мертва. В том-то и фокус, что Христос умер, но когда его меньше всего ждешь, он появляется и засовывает людей, вроде тебя, в мешок. Он топит их, как котят. Они считают, что мне давно уже пора в тот самый дом, где был ты. Я такая смешная, смешная, смешная. Большинство отступается от меня, прежде чем обнаружит меня там, где лежит моя коротенькая ночная рубашка. Они давно наблюдают за тем, как я одной рукой отдаю себя, а другой забираю обратно. Им на это наплевать, но иногда они не прочь поглазеть. Они смеются! Они хохочут! Ты даже не представляешь! Конечно, мир из-за этого не рухнет. Папа, ты все жаловался и жаловался на свой костюм, собственно, костюмом там и не пахло, синяя куртка и серые брюки. Чтобы пить кровь, надо и одеться соответственно: сапоги, рейтузы и злобная немецкая овчарка в придачу.

Сосед слышит от соседа, что я тебя прикончила, папа, и говорит он только одно: ну, теперь он обрел покой, ему хорошо, возможно, даже лучше, чем если бы мы попрыгали с ним в танце. А мы бы попрыгали, если бы знали, что он здесь. Он наверняка радуется, что теперь ему не надо быть вблизи вас. Разве не так, папа? Ха-ха. Куда запропастилось мое право на то, чтобы ты еще жил? Вот это — не мое! Оно говорит, что тот, кто не достиг пятидесяти, не заслуживает покоя. Иначе будут нарушены наши требования к покойникам. Во всяком случае, тебе тогда было почти семьдесят, папа.

Вам не попадалось на глаза мое право? То, что вот там выбежало из штанин, это не ты и не я, это кровь в ботинке. Ботинок ничейный, я зову твою ногу, прошу, давай over and out! Я не хочу, чтобы это произошло. Чтобы мой папа оказался в свертке. Я хочу, чтобы он оттуда выбрался, хотя его там нет. Я сделаю самую красивую мину, закрою глаза и начну стонать, как при поцелуе, хотя ко мне давно уже никто не прикасался, ибо учатся люди только тогда, когда стонут. И вам приходится все это слушать. Мне очень жаль. Я признаюсь не из страха перед наказанием, хотя я очень боязлива, но кто сегодня мог бы меня наказать? Другие, тут же, рядом с нами, убивают десятки людей, и никто их за это не наказывает. Я вижу, вам давно уже хочется разразиться аплодисментами, вас удерживают только мои пронзительные крики. Мой рев перекрывает шум толпы. Вы давно уже требуете тишины, но я все еще хочу, чтобы меня услышали все. Папа, ты был богом, но не стал за меня бороться. Богу ни к чему напрягаться. Говорю это, чтобы вы знали. Кто умер, тому нет возврата. А теперь хватит болтать. Поразмыслим минутку над моими словами, но потом, когда все кончится и станет тихо-тихо, и незачем поднимать шум.

Моя благодарность, среди прочих, Герберту Егеру («Макропреступность»).

Невероятной (англ.).

Здесь только для вас одного! (англ.).

Роликовых коньках (англ.).

Тайная полиция в бывшей ГДР. (Прим. перев.)

Имеется в виду уязвимое место на теле могучего рыцаря Зигфрида, героя «Песни о Нибелунгах.