Внезапно в мой сон ворвался красный свет, замигавший в глазах оленя и зазвонивший, как домофон. Через пятнадцать секунд я, почувствовав неладное, проснулся. Хотя, возможно, я проснулся быстрее, не стану утверждать наверняка. Время в сновидениях — таинственная вещь, настолько оно относительно…
По-моему, надо быть благодарным этим нестыковкам в наших снах. Порой замечаешь некий сбой непрерывного сюжета, но продолжаешь спать, потому что не хочешь просыпаться. Это доказывает, что, выбирая между жизнью и сном, многие предпочитают сон, хотя и догадываются, что наслаждаются мнимой реальностью.
Я не из их числа. Мне не нравится убеждаться в том, что ощущения, которые я испытываю, всего лишь сон. Если я предчувствую сбой, то сразу просыпаюсь.
Вновь зазвонил домофон. Однако на этот раз он не вклинился в мой сон, я уже проснулся. Я бросил взгляд на часы: три ночи, именно в это время мне обещали доставить пакет.
Я встал с постели, не надевая тапочек. В жизни бывают моменты, когда ты должен шествовать к дверям босым, тем самым придавая происходящему оттенок героизма.
Так и есть, мне принесли препарат, который должен был покончить с моими снами, позволить жить без отдыха круглые сутки…
И, разумеется, его доставка нарушила мой отдых. Расколола мой вымышленный мир сверху донизу.
В конце концов, начиная с этого момента, он, возможно, исчезнет навсегда.
2
МОЯ МАТЬ ПОКИНУЛА МЕНЯ, И Я РЕШИЛ ПОКИНУТЬ ЭТОТ МИР
Подойдя к домофону, я увидел на экране таиландца лет двадцати пяти в джинсах и футболке, а рядом с ним пожилого мужчину лет семидесяти в строгом сером костюме, похожего на голландца. Хотя одному могло быть двадцать, а другому шестьдесят. Не верьте моим оценкам, мне никогда не удается угадать чей-то возраст, хотя я неплохо разбираюсь в национальной принадлежности и чувствах.
Что касается возраста, я принимаю на веру любую цифру, которую мне назовут. Если человек говорит, что ему тридцать, и это звучит правдоподобно, я верю, хотя ему может быть за сорок. По-моему, возраст в этой жизни мало что значит. Моя мать говорила, что об истинном возрасте можно судить по желудку и мозгам. Морщины не более чем следствие волнений и плохого питания. Мне всегда казалось, что она права, и я старался поменьше волноваться и побольше есть.
Я замечал, что людям нравится, когда я высказываюсь по поводу их возраста. Я говорю: «Ты выглядишь моложе», и это сводит их с ума. И еще восхищение загаром — вот за что они бывают особо благодарны. Если сказать: «Ты выглядишь моложе и великолепно загорел», человек не помнит себя от счастья.
Здесь уместно вспомнить шестилетнего сына моего двоюродного брата. Когда ты просишь его определить возраст человека, которому больше двадцати, он поднимает на него глаза, внимательно разглядывает и говорит: «Тебе десять лет». Будь тому семьдесят, пятьдесят или двадцать, мальчик всем дает десять лет. Если твой возраст выражается двузначным числом, для него ты уже немолод. Он прав: когда твой возраст обозначается всего одной цифрой, две — это конец всему.
Когда я вижу очень старого человека, я думаю: «Ему сто лет», три цифры — предел для человека, чей возраст обозначается двумя. Дети не слишком отличаются от взрослых, нас отделяет друг от друга всего одна цифра.
Почувствовав холод под ногами, я не стал возвращаться за тапочками: раз уж ты принял решение выглядеть героически, надо идти до конца. Иначе ты не герой, а дерьмо!
Я с нетерпением ждал, пока лифт поднимется на мой этаж. Его красный огонек мигал, и мне припомнились олени с головой орла. Их глаза тоже мерцали. Я чувствовал, что волнуюсь. У меня слегка задергался левый глаз. Это бывает со мной всегда, когда я волнуюсь или вру. После того как я это понял, я стараюсь никогда не делать этого на людях.
Пока я дожидался лифта, я чувствовал себя очень одиноким. Дело в том, что я не думал, что в этот героический момент окажусь один.
По-моему, если уж ты решился что-то в корне в себе изменить — в данном случае, не спать, — тебе нельзя жить одному. Кто-то должен быть рядом, какой-то человек, который скажет: «Гениально, это твой великий день».
Ведь мы не каждый день принимаем важные решения. На свадьбе всегда бывают люди, говорящие что-то в этом роде. Даже когда ты подписываешь ипотеку на тридцать пять лет, кто-то находит нужные слова, чтобы тебя приободрить. Перед тем как санитар отвезет тебя в операционную, кто-то пожелает тебе удачи, и это особенно ценно.
Но в тот момент рядом со мной никого не было. Я всегда был одиночкой.
Что ж, по-моему, настало время сообщить о том, что со мной случилось несколько часов назад. Не знаю, почему я не сказал об этом раньше…
Нет, знаю: порой человек устремляет взгляд к ветвям, чтобы не смотреть прямо в корень. Особенно если этот корень болен и дерево может упасть.
Вчера умерла моя мать.
Мне позвонили из Бостона, где проходило ее прощальное турне. Она была известным хореографом и чаще бывала за границей, чем дома. Она всегда творила, всегда создавала новые миры, всегда жила искусством и для искусства… Когда я спрашивал ее, почему она столько работает, она приводила мне в ответ слова Джеймса Дина о том, что такое жизнь в театре: «Я не стремлюсь быть лучше всех. Я лишь хочу летать так высоко, чтобы никто не мог ко мне подняться. Не для того чтобы что-то доказать, я лишь хочу попасть туда, где оказываются те, кто посвятил одной-единственной цели всю свою жизнь и самого себя».
Моей матери это удалось. По правде говоря, когда я вчера узнал, что она покинула меня, я понял, что тоже должен покинуть этот мир.
Я решил, что этот мир утратил свой главный капитал, и потерял к нему доверие, потому что ее никто не удержал. Мир даже не остановился, даже не заметил утраты.
Я не хочу сказать, что решил покончить жизнь самоубийством, уйти из жизни. Мне нужно было, чтобы что-то изменилось, чтобы что-то поменялось, потому что я уже не мог жить в том мире, каким его знал.
Моя мать ушла, и боль была нестерпимой. Прежде я не испытывал ничего подобного, клянусь.
Однако не подумайте, что я впервые столкнулся со смертью. Иногда первые в твоей жизни смерти настолько потрясают тебя, что кажутся невыносимыми. В моей жизни их было несколько. Три года назад умерла моя бабушка, всегда обожавшая меня, и это тоже было для меня тяжелым ударом. В последние годы она мало что помнила, но, увидев меня, безумно радовалась. Даже вскрикивала от волнения. Я чувствовал себя таким любимым… Я долго ее оплакивал.
Помнится, однажды ночью на Капри (я обожаю острова, отдыхаю только на них, и чем меньше они, тем лучше, там я ощущаю свою значимость) моя невеста, неожиданно проснувшись, увидела, что я безутешно плачу, потому что мне приснилась бабушка. С ее смерти прошло всего два месяца. Посмотрев на меня с нежностью, которую я не скоро встретил в другом человеке, девушка крепко меня обняла (ее жест был вызван не страстью или дружбой, а состраданием). Я не сопротивлялся. Я был так подавлен, что позволил ей крепко себя обнять. Хотя я никогда не допускаю ничего подобного. Не люблю, чтобы меня обнимали, люблю это делать сам.
Но она крепко обняла меня и прошептала: «Успокойся, Маркос, она знала, что ты ее любишь». После этого слезы полились у меня ручьем.
Я разразился рыданиями. Это выражение приводит меня в восторг. Никто не говорит «разразился весельем» или «разразился завтраком». Разражаются только рыданиями или смехом. По-моему, оба этих чувства стоят того, чтобы как следует постараться ради них.
В ту ночь на Капри мне так и не удалось уснуть. А она уснула у меня на руках, в моих объятиях. Мои слезы высохли, и наши отношения через несколько месяцев закончились.
Я думал, в день разлуки она вспомнит, как обняла меня и успокоила. Сделай она это, я остался бы с ней еще на полгода. Я понимаю, в моих словах сквозит холодный расчет. Одно объятие в ответ на безутешный плач равно полугоду отношений без любви? По правде говоря, я не против таких расчетов. Не в области математики, а в области чувств. Но она промолчала, и я ей за это благодарен.
Мне всегда казалось, что я потерял ее по глупости, хотя никогда не признавался в этом. Я слышал, что потом она вышла замуж на Капри, и у меня возникло ощущение, что мой тик каким-то образом связан с этим, но, возможно, это просто совпадение.
Но я вам не сказал, кого я любил больше всех и поэтому потерял свою девушку. Есть множество вещей, о которых не принято говорить вслух, иначе откроются такие сокровенные тайны, что мы, возможно, не сможем их принять.
Я до сих пор никому не рассказываю, что время от времени горько оплакиваю свою бабушку. Не знаю, сумеют ли люди меня понять, не знаю, попытаются ли они это сделать.
А что касается моей матери, я до сих пор не позвонил никому из близких. Ни с кем не обсуждал свою утрату. Люди понимают только то, что хотят, что их интересует.
