— Поэтому ты больше не женился, Фил?
— Что?
— Из-за Дженни?
— Боже мой, нет. Она уговаривала меня жениться и даже сватала.
— Да что ты?
Он кивнул.
— Правда, она пыталась навязать мне всех подходящих американок итальянского происхождения от Крэнстона до Потакета.
— И все они никуда не годились?
— Нет, некоторые даже были милы, — сказал он, что меня удивило. — Например, мисс Ринальди, учительница английского языка в начальной школе Дженни…
— Ну и…?
— Она была очень мила. Мы некоторое время встречались. Сейчас она замужем. Трое детей.
— Я думаю, Фил, ты просто не был готов.
Он посмотрел на меня и покачал головой.
— Послушай, Оливер, однажды у меня это было. И кто я такой, черт побери, чтобы надеяться, что бог даст мне дважды то, чего у большинства людей не было ни разу.
После этого он отвел глаза, сожалея, что выдал мне свою тайну.
В день Нового года Фил буквально затолкал меня в поезд.
— Помни, ты обещал вернуться к работе, — сказал он.
— Ты тоже, — ответил я.
— Это помогает. Поверь мне, Оливер, это действительно помогает. — Поезд начал двигаться.
Фил оказался прав. Погрузившись в чужие юридические проблемы, я нашел выход раздражению, которое уже начало овладевать мной. Кто-то надо мной поизмывался, думал я. Кто-то в земной и небесной канцеляриях. И я почувствовал: надо что-то делать, чтобы все это исправить. Я все больше и больше погружался в то, что называется «судебные ошибки». А ведь именно тогда в нашем саду оказалось много отвратительных сорняков.
Благодаря делу «Миранда против штата Аризона» (арх. № 384СЩ436)[1] я был занят выше головы. Верховный суд наконец признал: подозреваемому следует разъяснить, что он имеет право молчать, пока не получит адвоката. Я точно не знаю, скольких человек до этого поспешно отдали под суд, но внезапно я разозлился за всех них. Например, за Лероя Сигера, который уже сидел, когда мне поручили вести его дело.
Ли был признан виновным на основе подписанного признания, ловко (но законно ли) полученного от него после длительного допроса. К тому времени, когда обвиняемый подписал протокол, он не понимал, что делает, и думал лишь о том, что ему наконец дадут поспать. Дело Лероя Сигера создало один из основных прецедентов для возбуждения другого дела — «Миранда против штата Аризона». И отпустили эту пружину мы. Небольшой пример торжества справедливости задним числом.
— Спасибо, дружище, — сказал мне Лерой и повернулся, чтобы поцеловать свою плачущую жену.
— Все в порядке, — ответил я и пошел прочь, не в силах разделить счастье Лероя Сигера. К тому же, у него была жена. И вообще, мир был полон тех, кого мы, юристы, на своем слэнге называем «чайниками».
Например, Сэнди Уэббер, который боролся с призывной комиссией, чтобы добиться права на альтернативную службу. Судьи колебались. Сэнди не был квакером, и поэтому не было ясно, что заставляет его отказываться воевать — «глубокая вера» или просто трусость. И хотя его положение казалось весьма рискованным, бежать в Канаду он не хотел, а хотел, чтобы суд признал его право на свободу совести. Человек он был очень мягкий, его девушка сильно за него боялась. Один из друзей Сэнди отбывал срок в тюрьме, и ему там не очень нравилось.
— Давай сбежим в Монреаль, — говорила она.
— Я хочу остаться и бороться, — отвечал он.
Мы боролись. И проиграли. Потом подали апелляцию и выиграли. Он был счастлив, что вместо службы в армии будет три года мыть посуду в больнице.
— Вы выступали просто потрясающе, — ликовал Сэнди и его возлюбленная, обнимая меня.
— Храните веру, — ответил я и отправился убивать других драконов. Разок оглянувшись, я увидел, как они пляшут на тротуаре. Захотел улыбнуться, но не смог.
Я был очень зол.
Я работал допоздна. Мне не хотелось уходить из офиса. Все дома напоминало о Дженни. Пианино. Книги. Мебель, которую мы вместе покупали. Да, я старался убедить себя, что надо переехать. Но я так поздно добирался до дома, что это было бессмысленно. Постепенно я привык к одиноким обедам на нашей тихой кухне, вечером слушал магнитофон, хотя никогда не садился в кресло, в котором Дженни читала. Я даже почти научился засыпать в нашей пустой кровати. И потому не думал, что мне нужно уезжать из этой квартиры.
До тех пор, пока не открыл одну дверь.
Это был стенной шкаф Дженни, заглядывать в который я до этого дня избегал. Но каким-то образом, по глупости, я открыл его. И увидел ее одежду. Платья Дженни, ее блузки, шарфики. Ее свитера, один, сохранившийся еще со школы, который она наотрез отказалась выкинуть и, хотя он был уже драный, носила его дома. Все это было здесь, а Дженни — не было.
Не могу сказать, о чем я думал, глядя на этот шелк и шерсть, свидетелей прежней жизни. Если бы я прикоснулся к этому старому свитеру, я наверное смог бы ощутить какую-то частицу живой Дженни.
Я закрыл эту дверь и никогда больше ее не открывал. Спустя две недели Филипп Кавиллери спокойно запаковал все ее вещи и унес их из дома. Он пробормотал, что знает каких-то католиков, которые помогают бедным. И перед тем, как уехать в Крэнстон на взятом напрокат пикапе для доставки кондитерских изделий, сказал на прощанье: «Если ты не переедешь, я больше к тебе не приеду».
Странно. Через неделю после того, как он вытащил из дома всё, что пробуждало воспоминания о Дженни, я нашел новую квартиру. Маленькая, похожая на тюрьму (окна квартир на первых этажах в Нью-Йорке забраны железными решетками). Это был высокий полуподвал в аристократическом особняке, где жил богатый продюсер. К его новомодной двери с золотой шарообразной ручкой вела небольшая лестница, так что люди, которые приходили на его оргии, никогда меня не беспокоили. Эта квартира была ближе к конторе, и до Центрального парка всего полквартала. Короче, некоторые признаки явно указывали на мое близкое выздоровление.
И все же я должен сделать серьезное признание.
Хоть я и жил на новом месте, заново отделанном, с новыми плакатами на стенах и совершенно новой кроватью, и друзья все чаще говорили: «Ты хорошо выглядишь, старина», — у меня было что-то, что я сохранил от Дженни, которая когда-то была моей женой.
Дома, в нижнем ящике письменного стола, лежали очки Дженни. Да. Обе пары ее очков. Потому что они напоминали мне о прелестных глазах, которые видели меня насквозь.
В остальных отношениях я — как всякий, кто меня видит, никогда не устает повторять — в отличной форме.
— Привет, меня зовут Фил. Я пеку домашнее печенье.
Невероятно! Его развязный тон мог навести на мысль, что изготовление кексов его хобби, а не профессия.
— Привет, Фил, я — Джан. Твой друг — симпатяга.
— Твоя подруга тоже, — ответил Фил так, словно родился для этой дурацкой болтовни.
Эта искрометная пикировка происходила в модном баре для встреч одиноких людей на углу 64-й улицы и Первой авеню, под названием «Чернослив Максвелла». В действительности он называется «Слива Максвелла». Но мой всеобъемлющий цинизм склонен иссушать плоды чужого оптимизма. Проще говоря, я ненавижу этот притон. Терпеть не могу этих самоуверенных, болтливых молодых красоток, пребывающих в состоянии эйфории. Они стараются произвести впечатление то ли миллионерш, то ли литературных критикесс. Или просто по-настоящему одиноких.
— Это Оливер, — сказал Филипп Кавиллери, — костюм от Роберта Холла, прическа от лучшего парикмахера из Крэнстона, кашемировый свитер от Кардена (купил в отделе уцененных товаров).
— Привет, Оливер, — сказала Джан. — Ты хорошо смотришься. Тоже любишь печенье?
Возможно, она была моделью. Того типа, который в журналах называется «статуарным» или «величавым». Мне же она казалась жирафой. И, конечно, с ней была подруга, толстушка Марджори, которая хихикала, когда ее представляли.
— Ты часто приходишь сюда? — спросила эта величавая жирафа.
— Никогда, — отвечал я., — Да, вы все так говорите. Я прихожу только в конце недели. Я живу в пригороде.
— Какое совпадение, — сказал Фил. — Я тоже приехал из пригорода.
— А ты? — спросила меня Джан.
— Он хочет сказать, — вставил мой коллега Фил, — мы хотели бы пригласить вас обеих пообедать.
— Вот это клево, — ответила Джан.
Мы пообедали в каком-то заведении в конце квартала под названием «Грудная клетка Флоры».
— Очень модное местечко — отрекомендовала его Джан.
Могу добавить, и весьма недешевое. После короткой схватки со мной Фил завладел счетом (хотя и не мог скрыть шока от увиденных цифр). Он расплатился кредитной карточкой, и я представил себе, какой кучей печенья ему это обернется.
— Ты очень богатый? — спросила Фила хихикающая Мардж.
— Ну, скажем, я человек со средствами, — ответил этот герцог Крэнстонский, добавив: — Хотя и не такой образованный, как мой зять.
