— Единственное, во что я играю, это в хоккей, — ответил я, надеясь, что мне удалось его обхамить.
— Тогда захватите свою клюшку, — сказал мистер Стайн. — Мы вас приставим к ведерку со льдом. До свидания, Оливер.
— Ну как? — спросил Стив, когда я доставил его жену.
— Чудесно, — пропела Гвен. — Ты пропустил великолепное представление.
— А что думает Барретт? — спросил он, хотя я стоял перед ним. Мне захотелось отослать его к моему только что обретенному адвокату, мистеру Стайну, но я просто пробормотал: — Хорошо.
— Прекрасно, — сказал Стив. Про себя же я подумал, перефразируя покойную королеву Дидону: «Теперь меня употребили».
Наступило воскресенье. И я, естественно, не хотел идти. Но судьба надо мной не сжалилась. Я не получил никаких срочных сообщений, не было у меня и срочного дела. Не было и звонка от Фила. И я даже не заболел гриппом. Таким образом, лишенный всякого предлога уклониться от приглашения и держа в руке большой букет, я оказался на углу Риверсайд-драйв и 94-й улицы. Перед дверью Луи Стайна.
— Ага, — пропел хозяин, увидев мое подношение. — Ну зачем это? — И крикнул жене: — Это Оливер, он принес мне цветы. Она быстро подошла и поцеловала меня в щеку.
— Заходите и познакомьтесь с музыкальными мафиози, — скомандовал мистер Стайн. И обнял меня за плечо.
Десять или пятнадцать музыкантов стояли за нотными пюпитрами по всей комнате. Болтая и настраивая инструменты. В комнате царило оживление, инструменты громко звучали. Единственным предметом мебели, который украшал комнату, был огромный, до блеска отполированный черный рояль. Через большое окно и видел реку Гудзон и парк Палисады.
Я пожал каждому руку. Большинство напоминало повзрослевших хиппи. Те, кто был помоложе, напоминали молодых хиппи. Черт, зачем я надел галстук?
— Где Джоанна? — из вежливости спросил я.
— Работает до восьми, — сказал мистер Стайн, — познакомьтесь пока с ее братьями. Марти играет на рожке, а Дэвид на духовых и флейте. Вы видите, они восстали против своих родителей. Дочь — единственная притронулась к струне.
Оба брата были высокие и застенчивые. Дэвид же настолько робок, что в знак приветствия просто помахал своим кларнетом. Марти пожал мне руку и сказал:
— Добро пожаловать в музыкальный зоопарк.
— Я ничего в этом не понимаю, Марти, — чувствуя себя неловко, признался я. — Спросите, что такое «пиццикато», и я скажу вам, что это телятина с сыром.
— Так оно и есть, — сказал мистер Стайн. — И не надо извиняться. Вы не первый, кто приходит только слушать.
— Правда? — спросил я.
— Да. Мой покойный отец не знал ни одной ноты.
— Оливер, пожалуйста, скажите ему, что мы ждем, — воскликнула миссис Стайн. — Или же сами идите и играйте на виолончели.
— Терпение, дорогая, — сказал хозяин. — Я хочу удостовериться, что он чувствует себя как дома.
— Я и правда чувствую себя как дома, — сказал я любезно. Он толкнул меня на продавленный стул и поспешил обратно к оркестру.
Это было восхитительно. Я просто сидел, наблюдая, как эти чудики делают прекрасную музыку, как сказали бы мои школьные приятели. То Моцарта, то Вивальди. А потом кого-то по имени Люлли, о котором я никогда и слыхом не слыхивал. За Люлли последовали Монтеверди и самая лучшая построма, какую мне когда-либо приходилось пробовать. Пока мы ели, высокий застенчивый Дэвид спросил меня таинственным шепотом:
— Вы правда играете в хоккей?
— Играл, — сказал и.
— Тогда можно вас спросить?
— Конечно.
— Как сегодня сыграли «Рейнджеры»?
— Черт возьми, я и забыл! — Мой ответ его явно разочаровал.
Как я мог объяснить, что Оливер, бывший хоккейный фанат, сейчас настолько погружен в юридические дела, что забыл посмотреть, как «Рейнджеры» проигрывают или выигрывают у некогда обожаемой им мощной команды «Бостон Брюинз»?
Потом пришла Джоанна и тоже меня поцеловала. Видимо, у них такой ритуал. Она целовала всех подряд.
— Они свели вас с ума?
— Нет, — сказал я. — Мне в самом деле очень интересно.
И вдруг меня поразило, что я даже не вру. Гармония, которую я ощутил в этот вечер, была не только в музыке. Она была во всем. В том, как они разговаривали, хвалили друг друга за исполнение сложного отрывка. Единственное, что я смог припомнить из своей жизни, лишь отдаленно это напоминающее — игру гарвардских хоккеистов, когда они заводили друг друга, перед тем, как броситься громить противника.
Но здесь все были охвачены воодушевлением, просто исполняя музыку, с идя рядом. Во всем этом чувствовалось столько душевного подъема. Я еще никогда не бывал в мире, хотя бы отдаленно похожем на этот.
Только с Дженни.
— Доставай свою скрипку, Джоан, — сказал мистер Стайн.
— Ты с ума сошел? — возразила она. — Я абсолютно не в форме.
— Ты слишком много занимаешься медициной, — возразил он. — Тебе следует столько же времени уделять музыке. Кроме того, Баха я оставил специально для тебя.
— Нет, — твердо сказала Джоанна.
— Да брось ты! Оливер хочет послушать именно тебя.
Теперь она покраснела. Я попытался дать ей какой-то сигнал, но бесполезно. Затем мистер Стайн повернулся ко мне:
— Велите своей подруге, моей дочери, настроить скрипку. Прежде, чем я успел прореагировать, Джоанна, чье лицо приобрело цвет спелой вишни, перестала протестовать.
— О’кей, папа, будь по-твоему. Но хорошего звучания не будет.
— Будет, будет, — отвечал он. Когда она отошла, он снова повернулся ко мне: — Вам нравятся Бранденбургские концерты?
Внутри у меня всё сжалось. Потому что эти концерты Баха были из тех немногих, которые я действительно знал. Разве я не сделал предложение Дженни после того, как она сыграла Пятый, и мы пошли гулять по берегу реки в Гарварде? Разве не эта музыка была чем-то вроде прелюдии к нашей свадьбе? От мысли, что я сейчас услышу ее, у меня начало болеть сердце.
— Ну? — спросил мистер Стайн. И я понял, что не ответил на его дружеский вопрос.
— Да, — сказал я. — Мне нравятся Бранденбургские концерты. Который из них вы исполняете?
— Все! Зачем нам выделять какой-то один?
— А я как раз играю один, — отозвалась его дочь, притворяясь обиженной. Теперь она сидела со скрипками и разговаривала с каким-то старым джентльменом, с которым у них был общий пюпитр. Музыканты снова настраивали инструменты, но так как во время перерыва подали спиртные напитки, музыка зазвучала громче.
Мистер Стайн решил дирижировать.
— Какие преимущества у Ленни Бернстайна передо мной? Прическа! — Он легонько постучал по телевизору, который служил и подиумом.
— Теперь, — сказал он вдруг с немецким акцентом, — мне требуется резкое начало. Слышите? Резкое.
Оркестр замер в ожидании. Стайн поднял карандаш вместо палочки, чтобы начать дирижировать.
Я затаил дыхание, надеясь остаться в живых.
И вдруг прогремел пушечный выстрел.
То есть, раздался стук кулаком в дверь, похожий на артиллерийский залп. Слишком громкий — и если мне позволят высказать свое мнение — совсем не в такт.
— Открывайте! — взревел какой-то нечеловеческий голос.
— Полиция? — спросил я у Джоан, которая вдруг оказалась рядом со мной.
— Ее никогда не бывает в наших краях. — Она улыбнулась. — Это гораздо опаснее. Нет, это Годзилла с верхнего этажа. Его настоящее имя Темпл, и он против всяких проявлений жизни.
— Открывайте!!
Я огляделся. Нас было около двадцати человек, и тем не менее оркестр казался перепуганным. Этот тип Годзилла, должно быть, очень опасен. Луи Стайн открыл дверь.
— Черт вас побери, сукины дети, каждое вонючее воскресенье я вам твержу, прекратите шум!
Он произнес все это, нависая над мистером Стайном. Прозвище «Годзилла» действительно подходило этой огромной волосатой твари.
— Но мистер Темпл, — сказал мистер Стайн, — мы всегда заканчиваем наши воскресные концерты ровно в десять.
— Говно! — фыркнул монстр.
— Да, я заметил, что вы оставили следы оного снаружи, — парировал мистер Стайн.
Темпл бросил на него свирепый взгляд.
— Не подначивай меня, подонок. Вы и так довели меня до ручки. — В звуках его голоса таилась ненависть. Я понял, что цель его жизни терроризировать своего соседа мистера Стайна. И сейчас он был близок к осуществлению своей мечты.
Оба сына Стайна, хотя и явно напутанные, подошли к отцу.
Темпл продолжал орать. И теперь, когда миссис Стайн была уже рядом с мужем, Джоанна ускользнула от меня и направилась к двери. (Драться? Перевязывать раны?) Все происходило очень быстро. И приближалось к кульминации.
— Ах вы проклятые, гнусные мерзавцы, разве вы не знаете, что нарушать покой других людей противозаконно?
— Извините, мистер Темпл, но я думаю, что именно вы нарушаете закон.
