Задрожишь тут, когда такое намечается. Верочка же игривым тоном добавила, что повесит на окне белый платочек, если родители заночуют на Школьной улице, где располагалась их вторая квартира.
Мне стыдно признать, но моя первая любовная встреча закончилась с ней безрезультатно.
В тот день я не мог заниматься ничем. Думал только о заветном белом платке. А тут еще по радио передавали песню в исполнении Клавдии Ивановны Шульженко: «Строчи, пулеметчик, за синий платочек, что был на плечах дорогих!» Я врубил эту песню на всю катушку и стал о Верочке Клюге думать и видел в ней одни только достоинства.
Когда питерский воздух стал прохладно-синим, отправился я на свое первое любовное свидание. Иду, стало быть, от Ланской, гляжу с восторгом на дома. В окнах хрущевских пятиэтажек зажглись приветливые огни. То на город Петра упала с поднебесья романтическая действительность. И в этой действительности совершается нечто запредельно прекрасное; происходит от новизны чувств очищение души до чистоты детской взрослости.
Где-то недалеко находится место дуэли Пушкина. И совсем рядом стоял дом, где меня ждали. Отчего свидание с Верочкой стало походить на смертельную дуэль, потому что я решил или умереть в ее объятьях, или уйти от нее мужчиной.
Серый дом показался на удивление знакомым. Я тут же взглянул на угловые окна пятого этажа, но в них горел ровный свет. Тогда я уселся на детские качели, и ржавая цепь, словно расстроенная скрипка, тоскливо запела, повествуя редким прохожим о страсти, разлуке и первой любви.
Наконец свет в окнах пятого этажа погас. Но сигнала о полной капитуляции моей возлюбленной, белого платка, никто на окно не повесил. Тогда я начал злиться на свою самоуверенность. К счастью, внутреннее обостренное чутье заставило меня осмотреть еще несколько домов, удивительно похожих. Как радостно забилось мое сердце, когда в одном из них я увидел ослепительно-белый платок. Винтом взлетел я по ступенькам до пятого этажа.
Клюжечка встретила меня приветливо. Позволила себя раздеть. В звездных сумерках ее дивное молодое тело казалось еще прекраснее и дышало страстью и чистотой. И тогда, чтобы она не исчезла навсегда за завесой времени, я впервые занялся с ней любовью, о которой она мечтала. Ее слова: «Мне нужен парень – огонь!» – до сих пор звучат в моем сердце.
До утра не выпускал я ее из своих объятий. С восходом солнца я понял, как хорошо быть настоящим мужчиной.
Я чувствовал необыкновенную легкость во всем теле. Но возникшая тревога заставила меня спешно одеться и, не позавтракав, покинуть Веру. Неловко поцеловав ее в щеку, боясь коснуться ее зовущего прекрасного тела, я выскочил на лестничную площадку. И, прыгая через две ступеньки, устремился вниз. Я смутно помнил, что происходило со мной. И потому не в состоянии был понять, как оказался в Центральном парке культуры и отдыха или просто ЦПКиО. Лишь остановившись возле бронзовой статуи гимнастки – она грациозно подняла ножку и взметнула вверх руки, – пришел в себя. Взглянул на часы. Прошло уже несколько часов, как я расстался с Верой. Я сел на белую скамейку напротив отлитой в бронзе гимнастки и не мог отвести от нее глаз: в грациозном движении рук, маленькой узкой стопе, высокой девичьей груди, лебединой шее и одухотворенном повороте головы я уловил невольное сходство с Верочкой Клюге, с которой провел восхитительную ночь. Я склонился перед очаровательной гимнасткой, словно Пигмалион перед воплощенной мечтой.
И тут в голове моей началось сверление. Жуткое ощущение близкой кончины охватило меня. Боли я не испытывал. Поэтому мне было любопытно, чем это незнакомое мне явление закончится. Вихрь воспоминаний охватил меня, а в голове было ясно и спокойно. Хладнокровие не покидало меня ни на секунду. А сверление внутри головы набирало силу. И когда оно должно было пронзить меня насквозь, обрело ясные и конкретные очертания. Затем сверление перешло на корень языка. Это было новое, доселе неизвестное мне приятнейшее ощущение, продолжающееся теперь только на корне языка с такой стремительностью и новизной, с какой падает с небес долгожданный летний ливень. Изумление, не покидавшее меня ни на секунду, соединилось со знакомой мелодией «Битлз», звучавшей в моем сознании. Они стали для меня синонимом оргазма – бешенное, злое и ненасытное сверление и в тоже время сладостное, восхитительное и родное, – оно сдавило меня со всех сторон и вдруг перешло в приятнейшее щекотание по всей поверхности языка и исчезло также внезапно, как и возникло…
Я плотно закрыл глаза еще до начала этой свистопляски и теперь не решался приоткрыть их. Когда же я вновь с трепетом взглянул на свет Божий, почувствовал совершенно явственно, что окружающий мир расширился, став объемнее, гармоничнее и совершеннее. И тогда мне захотелось проверить это совершенство с помощью слова.
– Я определенно стал умнее, – подумалось мне.
– Конечно! – услышал я внутри себя чей-то восторженный голос. Этот голос был мне не знаком, но был желанным.
– Кто ты? – спросил я с любопытством.
– Я – твое второе «Я»! – последовал немедленный ответ.
– Очень приятно с тобой познакомиться. Но почему ты раньше молчало? А теперь взяло и прорезалось. – Мне приходилось хитрить и анализировать одновременно, чтобы не позволить какой-нибудь хитрой бестии занять освободившееся пространство.
– А меня просто не было. Я, кажется, только теперь народилось. – Стало быть, я жил теперь с новорожденным. Сам в себе породил ненасытного зверя и болтуна.
– Но почему у тебя такой детский голос? – спрашиваю я хитро и тут же сам себе отвечаю. – Ах, да, ты же только появилось на свет!
– Только не говори мне «Ты». Ведь я и есть твое настоящее «Я». Иначе, какого лешего я родилось? – не успело народиться, а уже выражается.
– Про «яблоко и тыблоко» я начитан с детства, – умно так ввернул я, пытаясь перестроиться на ходу. А оно мне: «Вот именно!»
– Мы теперь одно целое и будем задавать друг другу вопросы на «Да и нет!»
– Какой ты еще глупый. Ты что, решил превратить себя в детектор лжи?
– Совсем глупый?
– Ну не совсем.
– Значит, все-таки умный?
– Очень умный! – кажется, мой авторитет растет на глазах.
– Но я должен быть в этом совершенно уверен!
– Да! – услышал я наивный ответ ребенка, которого мне предстояло сделать настоящим мужчиной.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Не знаю.
– Но я должен это знать!
– Не зна-ю. – Как растянуто я стал отвечать на свои вопросы. – Но почему?
– По-то-му что я у-ста-ло. Вот.
– И в этом состоит моя проблема?
– Да!
– Спасибо тебе за очень лаконичный ответ. Бедный я, несчастный.
– По-жа-луй-ста. – Вот в рот компот. Такая выходит аптека!
– Прошу тебя, не умолкай! Ответь на последний вопрос: «Верочка меня любит?» – Но мой вопрос утонул в зловещей тишине рассудка. Мое второе «Я» блаженно спало. И я напрасно ожидал от него ясных ответов на поставленные вопросы.
Удивительно, как я мог жить и не спорить с самим собой? Не спорить на протяжении двадцати четырех лет.
– Как чудесно, что я могу спорить с собой! – радостно воскликнул я, зачарованно осматривая свои сильные мускулистые руки. Я был настолько цельной личностью, что ничего детского не могло быть во мне, кроме души ребенка – она вдруг пробудилась во мне, наивная и незащищенная, как ей и положено быть. И завела свой незамысловатый трогательный диалог. Я сразу же догадался, что со мной произошло чудо. Но именно благодаря этому чуду я мог начать новое восхождение на вершину познания. Именно на этой вершине я смогу насладиться внутренним диалогом с самим собой, когда у меня будет уже не детская, а мужественная душа. Но я еще не представлял, каких нечеловеческих усилий будет стоить мне восхождение на эту новую для меня вершину. И что, взойдя на нее, я познаю Матрицу, с помощью которой мы все общаемся.
А пока мне предстояло пройти девять кругов Ада.
Глава третья
Девять кругов Ада
Итак, мне было двадцать четыре года, когда я близко сошелся с Верочкой Клюге. Мы стали встречаться то на квартире моих родителей – на улице Вавиловых, то на Торжковской, где произошла наша первая встреча. Я был тогда гражданином великой страны, где каждый трудился на Светлое Будущее. Рабочие, инженеры и служащие принимали повышенные социалистические обязательства. Мне тоже захотелось невольно принять участие в этом всеобщем движении, потому что это было захватывающее ощущение, такое же сладкое, как ощущение молодости, приход весны, ни с чем не сравнимый аромат липких тополиных листочков. И, однако, за этим всеобщим благополучием скрывалась суровая действительность, именуемая Цензурой. Делающая свободу настолько призрачной, что, кроме лозунга «Да здравствует коммунистическая партия Советского Союза!», иные словосочетания в эту свободу не вписывались.
Я невольно вспомнил и об этом, направляясь на Металлический завод, где мне предстояло работать.
