- До него доскребешься, как же! - крикнула Олеся. - Уезжай и не возвращайся до утра! Меня будет развлекать Валерий Семенович!
Директору захотелось немедленно встать и уйти, но ни руки, ни ноги ему не повиновались.
- Естественно, до утра! С чего ты взяла, что я вернусь раньше? - пожал плечами Глеб. - Я очень плохой мальчик, поэтому до полудня не жди! И то если не попаду в "пробку"!
И поэт хлопнул дверью. Стоило Мэри, связь с которой у него затянулась на несколько лет, куда-то уехать на пару дней, как ветреный Витковский моментально нашел себе новое, очевидно, не менее прелестное развлечение.
После ухода поэта Валерий и Олеся долго сидели молча, уставившись в свои тарелки. Валерий нервно сунул себе в рот что-то похожее на кусочек рыбы, и вдруг руки сами потянулись к Олесе. Он ими совершенно не владел.
Если Глеб оказался находкой для Валерия, то Олеся стала просто открытием. Замкнутый, погруженный в книжно-газетные страсти, директор плохо знал настоящие, оставшиеся за стенами его школы. Да и в стенах тоже. Он был холодным, сдержанным человеком. Казалось, ничто на этой Земле могло по-настоящему взволновать и удивить его. Много лет назад, еще в институте, Валерий четко понял, что ему нужно: своя школа, где ученики обязательно попробуют превзойти учителя. Он будет растить необычное поколение. И теперь, наконец, растил. Сил и времени ни на что другое не оставалось, тем более на женщин. Кроме того, он справедливо полагал, что женские требования быстро перегонят его скромные возможности. И вообще не в его правилах подчиняться чужим желаниям.
Появление Эммы ничего в его жизни не изменило. Все произошло как бы само собой. Единственный случай тесного общения Малахова с прекрасной половиной человечества... Казалось, на повтор он абсолютно не способен. Да и зачем ему это? Редкие знакомые таскали с собой цветные журналы с фотографиями обнаженных красоток, показывали новому Макаренко, посмеиваясь над ним и пытаясь спровоцировать его интерес. Валерий пожимал плечами. Ему не нравилась ни одна.
- А эта? Ну, вот эта? - приставали знакомые. - Слушай, почему ты так упорно всех отвергаешь? Или твоя Эмма - секс-королева в постели? Тогда поделись и ею, и опытом!
И хохотали снова.
"Какая зубастая страна, - мрачно думал Валерий. - Интересно, с чем это связано: с наследственностью, питанием или хорошими стоматологами? Хотя ни того, ни другого, ни третьего в России пока не наблюдалось... И почему все здесь буквально помешались на бабах? Или всем нечего делать?"
Витковские - отец и дочь - словно явились Малахову из другого мира. Для того чтобы увести его за собой. А потом бросить на полдороге, когда уже невмоготу брести одному.
Олеся... Что сделала она тогда с ним за один первый вечер... Только вот директор был ей не пара. И вообще пары ей на Земле не было.
Валерий никогда не задумывался, чем занимаются они с Эммой в постели. Одни называют это любовью, другие - сексом, третьи грубо - попросту траханьем. Суть не в названии, а в том, что он не знал никогда самой сути. Он попросту ничего не умел! Вот когда он вспомнил своих знакомых с цветными журналами. Олеся вывернула его наизнанку, научила его губы целоваться, а руки - дрожать, научила прикасаться к ней осторожно и неосторожно, научила дышать не дыша и каждый раз умирать и воскресать после того, как невидимые и неслышные часы пробьют свой последний двенадцатый раз.
Она была дочерью своего отца, и именно поэтому, часто бранясь и ругаясь, они не могли расстаться друг с другом.
После первой внезапной близости Валерия тревожило лишь одно: жена. Олесю подобная проблема не занимала - Эмма была и осталась ее лучшей преданной подругой. Ложь? Олеся всякий раз искренне удивлялась вопросу директора. Она жила так же просто, как и лгала. Обман давался ей без малейшего напряжения. Малахов часто задумывался о природе ее лжи и лжи вообще. Можно ли ее неправду назвать ложью во спасение? Вряд ли. Кого и от чего она спасала? Себя от растерянных, потрясенных глаз Эммы, если та узнает истину? Семейную жизнь директора или свою собственную любовь к Валерию? Или то, что называлось любовью - директор был очень осторожен в определениях. Что же тогда значит ее вранье? Просто образ жизни, способ существования? Выбранный сознательно, а скорее, данный ей природой, все тем же Глебом, никогда не задумывающимся над подобными глупостями.
Бедная Эмма ничего не заметила, а Валерий и Олеся стали встречаться все чаще и чаще. Сначала только у Витковского, так как он дома не всегда ночевал, а присутствие маленькой Поли в квартире Олеси смущало директора. Правда, девочка начинала его занимать, и это казалось странным: он был невнимателен и безразличен к своему сыну.
В первый раз Полина привлекла его удивительно длинными пушистыми ресницами - точь-в-точь кисточки для рисования. И она ими без конца взмахивала: хлоп-хлоп! А если вдруг стукнуть в ладоши возле ее лица? От испуга ресницы могут удариться друг о друга. Малахов неизменно краснел, ловя себя на мысленной детской шалости и глупости. Похоже, он оживал в доме Олеси и становился другим или, вернее, самим собой, возвращаясь к детству и к себе - настоящему, давно забытому.
Определенный возрастной путь на Земле должен пройти каждый, и если детство или юность по каким-то причинам задержались, они все равно наступят. Только позже, изумив всех неожиданностью и несвоевременностью.
Полина росла подкидышем при живой матери, что очень рано сформировало недетский характер девочки. Олеся постоянно ее бросала то на Глеба и его бесконечных любовниц, то на своих безотказных подруг, то на добрых соседей. Иногда она оставляла ребенка просто во дворе, порой усаживала в такси, давала водителю адрес и отправляла прямиком к деду, не слишком беспокоясь о Полиной судьбе. О своей, впрочем, она тоже не очень волновалась. Валерий уверял ее, что по вечерней поздней Москве ходить в одиночку опасно: Олеся преспокойно шлялась до ночи по знакомым.
- Газеты без конца пишут о росте преступности, - сообщал Малахов.
Олеся поднимала слушающие бровки.
- Я не читаю твоих газет. Что со мной может случиться?
И ничего не случалось.
Иногда Валерий со страхом думал, что физическая близость с Олесей так и осталась только физической. Она не столь легко раскрывала душу, как сбрасывала с себя юбку и кофточку. Осознавать это было мучительно. Что у нее на душе, о чем она думает, чего хочет, при всей ее внешней откровенности, он так и не знал. Путаная, неясная, незнакомая ему женщина... Маленькая учительница говорила о чем угодно: сплетничала, насмешничала, вспоминала подруг и приятелей, порой с излишней искренностью, ненужными деталями и шокирующими подробностями. И всегда получалось, что ни слова - о себе. Ее откровенности были мнимыми.
А Полина вечерами тихо рисовала, всегда почему-то стоя, у себя в комнате. Валерий с интересом рассматривал ее рисунки: по бумаге летели сказочные хвостатые пернатые, отдаленно напоминающие страусов, мчались какие-то резвые зубастые хищники - нечто среднее между тиграми и пантерами. На каждом листе - по зверюшке.
- Дурацкое пристрастие! - ворчала Олеся. - Бумаги на тебя не напасешься! И почему ты не сядешь?
Полина молчала, дорисовывая очередной великолепный хвост.
- Кого ты изобразила сегодня, Поля? - спрашивал Валерий.
Девочка неопределенно улыбалась и пожимала плечиками. Ее голосок звучал как хрустальный и рассыпался в воздухе нежными нотками. Говорила она с материнскими интонациями прирожденной учительницы, слегка снисходительно и поучающе.
- Понимаешь, я придумала нового зверя. Он бегает и скачет. Только у него пока нет имени. Но я очень скоро его назову и тогда расскажу тебе о нем гораздо больше.
Забавная, действительно напоминающая чем-то мартышку, как называл ее ласково Глеб, девочка всегда умела ответить так, чтобы уйти от ответа. Похоже, ей передалось по наследству это качество деда и матери. И никогда не задавала никаких вопросов. Словно ей с рождения стали известны ответы на бесконечные "почему", до сих пор мучающие директора.
Склонившись над столом, Полина иногда пела на свой собственный мотив:
- Лошади быстро скачут, лошади скачут вперед!
- Ты сама выдумала свою песню? - спросил Валерий.
- Я никогда не выдумываю песни, я этого не умею! - строго и серьезно ответила девочка, не оборачиваясь. - Здесь все правда: лошади быстро скачут, лошади скачут вперед!
Это действительно была правда. Малахов смутился. Олеся хихикнула у него спиной.
Иногда Валерий ловил себя на желании выспросить у маленькой Полины, как ему жить дальше. Он почти не сомневался, что девочка тут же четко и обстоятельно ответит и развеет его сомнения и страхи. И начинал сам над собой смеяться и подозревать себя в легком безумии.
Олеся ни на какие вопросы отвечать не собиралась. Она вообще не желала ничего обсуждать и не хотела ни о чем думать. Читала, готовилась к урокам, зачем-то взялась изучать немецкий... Вот только глаза всегда таили в самой глубине никогда не проходящие грусть и муку. Скорее всего, беспричинные и уж во всяком случае, необъяснимые в такой спокойной и легко живущей женщине. И не ошибался ли Малахов в своей скоропалительно состряпанной теории ее необычного кокетства?
