Самое страшное происходит, когда приходит мир…
Ведь он всегда не такой, каким мы его ждем…
А еще, я узнал, что из роз варят варенье, а голубцы, можно заворачивать в виноградные листья…
Эх, знать бы как все будет, я бы выбросил папаху в реку, и попросил бы реку,
бежать, не переставая…
И не слушать шутки, про откормленных раков под мостом,
Такие простые и уместные шутки…
Потому, что ради себя…
Все, ради себя…
Даже трусость…
А теперь мне уже почти все равно…
Ах, какая была теплая осень в Тбилиси…весь Мир летел в тартарары, а осень была теплая и ласковая, да и не было её, осени-то…
После уже зимней Москвы, на нас обрушилось лето, лето, пахнущее виноградом и пылью, чинары были большими, и удивление тоже, удивление, не покидавшее меня с первых шагов по этой земле, и до последних, связанных с развеселым погружением в самолет, перемежавшимся робкой попыткой расстрела…
Удивление, оказывается, может быть очень многоликим, мы даже и представить себе не можем, насколько…
Удивительным было все, но очень по разному…
Итак, волею судЕб, мы оказались в Грузии во время краха, краха всего и вся…
Никогда не забуду, как Гурамыч вез своей родне кусок сливочного масла за тысячи километров, до сих пор не знаю, на чей счет отнести сей казус, то ли на пережитки старого режима, то ли на достижения нового….
Мы ехали по прекрасному и такому чужому городу, поражало всё, и узкие дороги, и
Пятиэтажки, как будто распухшие вширь, и горы над городом…
Больше всего поразил способ движения на автомобиле по дорогам, уже позже, когда Георгий вез нас в сторону Мцхеты, он открыл мне великую грузинскую автодорожную истину,
Когда по одностороннему узкому шоссе, навстречу нам, на предельной скорости мчал автомобиль с включенными фарами и высунувшийся(!) из окна водитель орал что-то неразличимое в шуме моторов,
Гия спокойно уступил дорогу, и изрек ту саму правду —
«Спешит человек, значит — надо ему…»
И вообще, не раз убеждался, что светофоры служат не более чем, украшением улиц, при всем при этом, любые столкновения, не приведшие к тяжелым последствиям, заканчиваются вовсе не разборками, а совместным курением, или распитием, если вообще обращают на себя внимание эти столкновения, как сказал представитель нарождающихся спецслужб Грузии —
«Машина для человека, а не человек для машины», после коих слов бросил свое новенькое авто, с закипевшим радиатором не запирая дверь посреди подъема, и отправился с нами пешком, показывать могилу Грибоедов….
Ну да эр отдельный разговор, долгий, и достойный если не пера Гашека, то уж пера Сенкевича, несомненно.
В тот же вечер, я был поражен радости, с которой нас встретила родня Гурамыча, я был накормлен, я был напоен, сыт и счастлив, причем, под окнами стреляли, а в доме пели…
С братом Гурамыча, мы остались пить вино уже после того, как все разошлись, когда закончилось вино (во что я вообще не поверил, однако это правда),
была принесена чача в хрустальном графинчике, не желтая, а белая, сладкая, и очень крепкая чача, мы пили, и разговаривали, и казалось, что, чуть ли не в этом, и заключается жизнь, такая, какой ее задумал Творец.
Я никогда не думал, что смогу столько выпить, выпить, и совершенно не опьянеть,
с тех пор я знаю, что пить можно не только «в меру», или «беспробудно»
Но и «в радость», именно в радость.
Ну а дальше пошли самые, что ни на есть веселые приключения.
Взорвался с большим шумом приватизированный грузинами у ЗАКВО эшелон с боеприпасами, и мы, конечно же случайно оказались невдалеке от места событий, и, конечно же, как лица «некавказской национальности» были задержаны, и препровождены, допрос окончился не начавшись, как только узнали, что двое из троих в Грузии первый раз, допрос превратился в обширнейшую экскурсию по утреннему, дневному, вечернему и ночному Тбилиси, с посещением злачных и исторических мест, с тостами, и разговорами о политике.
Только грандиозный праздник помешал нам съездить к мятежным гвардейцам на Тбилисское море, ну да многие из них сами приехали.
И страшно неуместной была перманентная война против Гамсахурдии
перед домом правительства на проспекте Руставели,
неуместной, как и любая война на этой Земле навевавшей очарование доброй сказки.
Я помню, парня, который с горячностью доказывал, что Грузия оккупирована,
и что как только Русские войска уйдут, вот тут и наступит настоящая свобода,
и настоящая жизнь, его сожгли потом, живым, в Южной Осетии,
Я помню тост, поднятый в память жертв 9 апреля,
в память погибших за Свободу и процветание Грузии,
когда его произносили, отчего-то четче и слышнее стали автоматные очереди
за окном дома правительства, и тогда я спросил —
Думаете, стоило?
А в ответ — промолчали.
Я помню памятник Георгиевскому трактату, по которому Грузия присоединилась к Росси, памятник был измордован,
Другого слова и не подобрать. Косые взгляды, были,
были злобные косые взгляды…
Но ведь было и другое —
Таксист, не взявший с нас деньги, только потому, что мы Русские,
Серега, наоравший на людей повесивших свои пиджаки
на оградки могил Русских офицеров у церкви, да много чего было,
и хорошее, гораздо весомей плохого.
И стояла там, у дороги церква,
и каждый проезжающий, швырял мелочь в приоткрытое окно, каждый.…
А еще я рвал виноград с лозы…
И дед Гурамыча, откопал вино, которое он поставил, еще, когда уходил на фронт…
И сказал — «Боюсь, что больше тебя не увижу»…
Он умер и Гурамыч, так его больше и не увидел,
Старые люди знают,
старые, спокойные люди, прожившие жизнь не зря,
воевавшие, победившие, их тяжело увлечь лозунгами
и захрипшие глотки, никогда не докажут им, что еще кого-то надо убивать…
Жаль, что они умирают…
Я видел храм, парящий в воздухе!
Еще хватало электричества, и храм парил над древней столицей Грузии,
самый древний и, казалось,
вечный…
Даже и крест,
крест, что принесла Грузии Святая Нино, состоял из двух виноградных лоз,
скрепленных ее косами.…
А теперь, там остался только виноград, виноград и растерянные,
не понимающие, зачем все это люди…
Растерянными, нормальные, не оголтелые люди выглядели уже тогда…
в год гибели Державы,
А после, после были плоды свободы, горькие и окровавленные…
И бежали люди из Абхазии,
и горели дома в Южной Осетии,
а все потому, что кому-то очень хотелось власти,
то одному, то другому,
А сколько их уже выдрали свои клоки, а, сколько еще
пьет силы из Земли Сакартвелро….
Я люблю Грузию, я люблю ее народ.
Я люблю тех, кто несмотря ни на что, помнит, что мы родились в одной стране.
А для того, что бы умереть в одной стране,
многие отдали свои жизни…
Потому, что когда приходит время править, освободившись,
те, кем ты собрался править, тоже задают вопрос «почему»…
и те, кто дает неправильные ответы, умываются кровью,
Своей и чужой…
Эту цену платят за государственность?
Нет.
её платят просто так.
А я видел Храм, парящий в небесах.
И пусть во все времена не все было в порядке…
разве это означает, что — нибудь, кроме того, что мы не знаем, как нам быть теперь?
И дым, заволакивающий город скрывает тишину…
настоящую, звонкую тишину неба…
Того самого неба, на которое мы так редко смотрим,
да и от чего бы нам часто смотреть на него?
Он не знал дороги к дому.
Он был молод, он хотел жить,
он ничего не боялся, и собирал с мертвых золото,
он был хорошим парнем, надежным другом,
он даже спасал беженцев и возил продукты, оставшимся без крова,
не стеснялся расстрелять пленных после разговора с ними.
Он многое смог бы в жизни,
да, что там, он и так многое смог.
Он ходил по даче некоего известного поэта, и, декламируя наизусть «Вандею», стихи этого самого пребывающего ныне в Америке поэта…
пинал высокими Ботинками валяющиеся на полу книги…
— Зачем ты пинаешь книги? Спросил я…
— Ну, как же, как же, я же не должен выпадать из образа…
«Вандея- это ремесло, глотать мятежников живыми»…
А потом, усевшись за рояль, несколько часов играл,
Бетховена, Вагнера.
И Вагнер был уместен в этих комнатах разбитых и разграбленных,
и автоматы прислонились к роялю, и слушали.
А мы с друзьями пили вино из огромной бутыли, и тоже слушали.
Казалось, что весь Мир замер,
и Война, повернув свое прекрасное лицо к слабому огоньку горящего в гильзе фитилька,
слушает Вагнера, и вспоминает.
И ей есть, о чем вспоминать, и о кого оплакивать.
