Однако ясно, что тут возникают кое-какие сложности. Сельские жители народ недоверчивый. И бывшие богачи тоже. Не приходится рассчитывать, что он будет просто обходить дома, звонить в двери, а они станут водить его по всем комнатам — стоит только попросить. Нет, этого от них не дождёшься. Таким путём дальше входной двери не попасть. Каким же образом добиться приглашения войти? Быть может, лучше вообще не говорить, что он торговец? Можно сказаться телефонным мастером, водопроводчиком, газовым инспектором. В конце концов, даже священнослужителем…
И вот с этого-то момента замысел его начал претворяться в жизнь. Мистер Боггис заказал большое количество визитных карточек на превосходной бумаге, на которых было написано:
Преподобный Сирил Уиннингтон Боггис Президент Общества сохранения редкой мебели (совместно с музеем Виктории и Альберта)
Отныне каждое воскресенье он будет превращаться в почтенного пожилого священника, который свой выходной день проводит в бескорыстных трудах на пользу Общества, объезжая округу и составляя опись сокровищ, укрытых в сельских домах Англии.
И кто на свете прогонит его, услышав такое? Никто.
А уж если он попадает внутрь жилища и видит вдруг что-то такое, что ему очень хочется заполучить, то… на этот случай у него существует сотня различных уловок.
К удивлению мистера Боггиса, план сработал. Более того, дружелюбие, с каким его принимали в одном доме за другим по всей сельской местности, поначалу смущало даже его самого. Кусок холодного пирога, стакан портвейна, чашка чая, корзиночка слив, даже полноценный воскресный обед за семейным столом — ему буквально навязывали всё это.
Конечно, по временам не обходилось без неудач и ряда неприятных эпизодов, но ведь девять лет — это больше чем четыреста воскресных дней, а результат — огромное число домов, которые он посетил. В целом дело оказалось интересным, волнующим и прибыльным.
И вот сейчас опять было воскресенье, и мистер Боггис работал в графстве Букингемшир, в одном из самых северных квадратов на его карте, милях в десяти от Оксфорда, и, когда он спускался с холма в сторону первого облюбованного им дома — обветшалого, в стиле королевы Анны, — у него появилось предчувствие, что день предстоит из удачных.
Он припарковался в сотне ярдов от ворот и дальше пошёл пешком. Не нужно, чтобы люди видели его пикап до заключения сделки. Симпатичный пожилой священник и большой фургон как-то не вяжутся друг с другом. А кроме того, небольшая прогулка даёт ему возможность как следует разглядеть всё хозяйство снаружи на близком расстоянии и настроиться на соответствующий обстановке лад.
Мистер Боггис бодро зашагал по аллее к дому. Роста он был маленького, с брюшком и толстыми коротковатыми ногами. Его круглая румяная физиономия как нельзя лучше подходила к избранной им роли, а большие карие глаза, которые так и выпучивались на собеседника, придавали румяному лицу выражение лёгкого слабоумия. На нём был чёрный костюм со стоячим белым воротничком, как полагается пастору, а на голове мягкая чёрная шляпа. В руке он держал старую дубовую трость, по его мнению придававшую ему сельский благодушный вид.
Он приблизился к входной двери и позвонил. В прихожей послышались шаги, дверь отворилась, и перед, вернее, над ним выросла вдруг великанша в бриджах для верховой езды. Она курила, но сквозь окутывавший её сигаретный дым пробивался могучий запах конюшни и навоза.
— Ну? — произнесла она, глядя на него с подозрением. — Что вам надо?
Мистер Боггис, который нисколько не удивился бы, если б она сейчас заржала, приподнял шляпу, слегка поклонился и протянул свою визитную карточку.
— Простите, пожалуйста, что беспокою вас, — начал он и остановился, наблюдая за её лицом, пока она читала.
— Не понимаю, — сказала она, отдавая ему карточку. — Что же вам надо-то?
Мистер Боггис объяснил ей про Общество сохранения редкой мебели.
— А это случайно не имеет отношения к социалистам? — Она свирепым взглядом уставилась на него из-под густых светлых бровей.
Дальше всё пошло как по маслу. Тори в верховых бриджах, не важно, мужского или женского пола, всегда были для мистера Боггиса лёгкой добычей. Две минуты у него ушло на страстный панегирик в защиту крайнего правого крыла консервативной партии, ещё две минуты — на осуждение социалистов. В качестве решающего довода он привёл случай, когда социалисты внесли на рассмотрение билль об отмене кровавых видов спорта. После чего он поделился с собеседницей своей идеей рая («только не выдавайте меня епископу, дорогуша»): рай — это место, где можно охотиться на лису, оленя или зайца с большими сворами неутомимых собак от зари до зари, все дни недели, включая воскресенье.
Говоря всё это, он внимательно наблюдал за нею и подметил, что чары начинают действовать. Женщина заулыбалась, обнажив огромные желтоватые зубы.
— Мадам! — вскричал он, — умоляю, не давайте мне завестись на тему социализма.
Тут она разразилась гоготом и своей красной ручищей с размаху так хлопнула его по плечу, что он еле удержался на ногах.
— Заходите! — гаркнула она. — Не знаю уж, какого чёрта вам надо, но давайте заходите!
К сожалению и к великому его удивлению, во всём доме не нашлось ничего представляющего ценность, и мистер Боггис, который никогда не тратил время впустую на бесплодных территориях, скоро извинился и откланялся. Весь визит в целом занял меньше пятнадцати минут, в точности столько, сколько случай заслуживал, сказал он себе, залезая в машину и трогаясь с места.
Дальше шли только фермерские дома, до ближайшего было с полмили по главной дороге. Это было большое деревянно-кирпичное здание солидного возраста, почти всю его южную стену закрывало роскошно цветущее грушевое дерево.
Мистер Боггис постучал в дверь. Подождал. Никто не отозвался. Он ещё раз постучал, но, не получив никакого ответа, обогнул дом, надеясь найти хозяина где-нибудь в коровнике. Там он тоже никого не нашёл. Он подумал, что хозяева, вероятно, ещё не вернулись из церкви, и стал заглядывать в окна — не увидит ли что-нибудь интересненькое. В столовой — ничего. В библиотеке тоже. Он подошёл к следующему окну, и там, в гостиной, под самым его носом, в небольшой нише, образуемой окном, он увидел красивейшую вещь полукруглый карточный столик красного дерева, с богатой фанеровкой, стиля Хепплуайт, работы приблизительно 1780 года.
— Вот оно, — произнёс он вслух, плотно прижав лицо к стеклу. Недурно, Боггис.
Но это ещё не всё. Там стоял стул, одинокий стул, и, если Боггис не ошибался, ещё более высокого качества, чем стол. Тоже Хепплуайт, так ведь? Боже, какая прелесть! Сквозная спинка украшена резьбой тончайшей работы жимолость, чешуйки, гладкие розетки, сиденье из настоящего камыша, ножки обточены самым изящным образом, а задние — изогнутой формы, и это особое изящество линий о многом говорило. Словом, изысканный стул.
— Ещё до конца дня, — тихонько пробормотал мистер Боггис, — я буду иметь удовольствие сесть на это восхитительное сиденье.
Ибо без этого обряда он никогда не покупал стульев. Это была его излюбленная проверка, и надо было видеть, как осторожно он усаживается на стул, ожидая ощущения «податливости» и умело определяя любую неизмеримо малую степень усыхания, которое годы причинили ласточкиным хвостам на стыках соединений.
Однако никакой спешки нет, сказал он себе. Он сюда ещё вернётся, у него полдня впереди.
Следующая ферма стояла на отшибе, ближе к полям. Чтобы машина не бросалась в глаза, пришлось оставить её на главной дороге и пройти около шестисот ярдов по просёлочной, которая вывела его прямо на задний двор. Эта ферма, как он сразу заметил, была значительно меньше предыдущей, и особых надежд он на неё не возлагал. Беспорядочно разбросанные строения выглядели неопрятно, да и сараи явно требовали ремонта.
В углу двора тесной группой стояли трое мужчин, один держал на сворке двух крупных чёрных борзых. Завидев идущего в их сторону мистера Боггиса в его чёрном костюме с пасторским воротником, они разом замолчали и словно окаменели и так, молча, в оцепенении стояли, обернув к нему лица и с подозрением глядя на него.
Старший из троих, коренастый, с широким лягушачьим ртом и маленькими бегающими глазками, был Рамминс, чего мистер Боггис, разумеется, не мог знать. Он и был хозяином фермы.
Высокий парень, у которого что-то было не в порядке с одним глазом, был его сын Берт.
Низенького плосколицего мужчину с узким в морщинах лбом и непомерно широкими плечами звали Клод. Клод заглянул к Рамминсу в надежде выманить у него кусок свинины или уже ветчины из свиньи, которую хозяева забили накануне. Клод отлично знал, что забили — визг её разносился на всю округу, — и он знал также, что для этого требуется разрешение властей, а у Рамминса его нет.
