Она очень хотела стать бабочкой. Каждая гусеница должна стать бабочкой, иначе какой смысл быть гусеницей, верно? Но если все гусеницы возьмут да станут бабочками, кто же будет возить на себе танки? И гусеница возила, откладывая исполнение своей мечты на потом.
Иногда гусеница пыталась пожевать на ходу опавшие листья. Но люди каждый раз чистили ее, так что ни одного листочка не оставалось. Гусеница не обижалась. Она привыкла. Она старательно возила на себе танк и очень уважала его. Ничего удивительного: ведь она всегда смотрела на него снизу вверх. Всю жизнь снизу вверх. До того дня, когда танк подорвался на мине.
Взрывом гусеницу оторвало от танка, и она впервые увидела его со стороны. Раньше она всегда с гордостью думала, что танк большой и тяжелый, а теперь увидела, что он некрасивый. Танк лежал на боку, и из него выпрыгивали люди. Потом люди ушли. Потом танк утонул в болоте. Гусеница осталась одна.
Когда все затихло и даже вдали совсем ничего не грохотало, гусеница огляделась. Вокруг было много стволов — сосновых, березовых, ольховых и орудийных. По сосновым стволам прыгали какие-то рыжие пушистики.
— Все-таки есть с кем поговорить, — обрадовалась гусеница: с орудийными стволами она была немного знакома. Но стволы разговаривали не очень охотно. Они все больше исподтишка глядели на сосны. Им хотелось, чтобы эти рыжие пушистики на них прыгали тоже. Пушистики иногда пытались, но соскальзывали с гладкого железа. Тогда стволы плакали.
— Не стоит так огорчаться, — пыталась утешить их гусеница. Но они плакали, потому что от воды железо ржавеет. Стволы втайне надеялись, что они от слез станут рыже-бурыми и шершавыми, как сосны, и тогда пушистикам будет удобно на них прыгать.
К лету стволы совсем порыжели. Пушистики по ним не лазили, но солнце нагревало их, и они становились теплыми. На теплые стволы все чаще садились удивительные летучие цветы, и стволы немного приободрились.
— Надо отрастить ветки, — все чаще говорили они, — тогда пушистикам будет удобнее прыгать.
Но гусеница затосковала. Она еще не знала, что летучие цветы и есть бабочки, она вообще не знала, что это такое — бабочка. Но она знала, что должна, ну просто обязана стать бабочкой, только не знала — как.
Осенью летучие цветы исчезли. Стало грязно и мокро. Гусенице даже ползать не хотелось: слишком холодно. Потом на нее стали сыпаться листья, только теперь ее никто не чистил. Листья укрыли гусеницу от дождя.
Он шуршал снаружи, и это было даже приятно. Под листьями тепло, и не важно, что дождь становится все холоднее.
Однажды утром гусеница не услышала шум дождя и шепот листьев. Они больше не могли шелестеть на ветру. Их стянуло тонким льдом в одно блестящее желто-бурое одеяло.
— Окукливаюсь, — сонно подумала гусеница. Она не знала, как именно надо окукливаться, но ведь гусеницам надо окукливаться, чтобы получилась бабочка. Наверное, окукливаются вот так, завернувшись в листья на зиму.
Гусеница проспала всю зиму, как любая другая гусеница на ее месте.
Когда пригрело солнце, и лед стаял, гусеница лежала под листьями и слушала, как они по одному снова начинают шелестеть. Потом листья разметало ветром, крылья быстро просохли на солнце, и она взлетела.
Летать было очень приятно. Она полетела и села возле большого теплого валуна, поросшего мхом, расправила крылья, сложила их и снова расправила.
— Привет, — сказал камень таким тоном, будто делает что-то нудное и заведомо бесполезное, просто потому, что так надо.
— Привет, — ответила она.
— Ну наконец-то, — вздохнул камень. — Здороваешься, здороваешься, и все без толку. Кой-кто уже отвечает, а ты все молчком.
— Кто отвечает? — не поняла она и оглянулась. Почти все орудийные стволы отрастили ветки и покрылись густой листвой, по-весеннему еще почти прозрачной. Ржавчина с них сошла совершенно, они блестели ярче луж, но были очень живыми. Их ветки покачивались на ветру и звонко шелестели. По веткам прыгали рыжие пушистики.
— Ой! Пушистики! Здорово! — обрадовалась она.
— Это белки, — назидательно сказал камень, — глупая бабочка.
Гусенице очень понравилось быть бабочкой. Ее блестящие крылья отливали радугой, и это ей тоже нравилось. Деревья охотно разговаривали с ней — и железные, и обыкновенные. Оказывается, раньше она просто их не слышала.
Теперь она все слышала и понимала.
Поэтому, когда белки понеслись по лесу как оголтелые, она сразу поняла: что-то стряслось. Она взлетела повыше и увидела в лесу странных существ. Не сразу вспомнила она, что существа называются людьми. Люди несли с собой мертвое железо. Бабочка опрометью бросилась к старому камню.
— А что такое — мертвое железо? — спросил камень.
— Это как я раньше, — объяснила бабочка.
— А зачем? — снова спросил камень. Бабочка задумалась.
— Как тебе сказать… Они делают мертвым железо и деревья, чтобы потом этим деревом и железом делать мертвых людей.
— Не понимаю, — пробурчал камень. — А-а, знаю. Потом они окукливаются, пускают ветки и делаются живыми, как вы, да?
— Да нет же, — объясняла бабочка. — Они делают мертвых людей из живых.
Из себя.
Камень долго не мог ей поверить, но стволы поддержали ее и подтвердили.
Как-никак у них был опыт.
— Какая глупость! — горячился камень, несмотря на холодный ветер. — Делать мертвое из живого, чтобы оно из них самих делало мертвое из живого.
— Их нельзя сюда пускать, — убеждали железные деревья. — Ни за что!
Они уже раньше были мертвым железом и еще раз не хотели. Обычные деревья, хоть никогда и не были мертвыми, поверили им на слово, что это противно, и тоже не хотели.
— И не пустим, — сказала бабочка.
Тогда железные деревья решили спрятать остальные. Живое железо заблестело так ослепительно, что люди просто ничего не увидели и сбились с дороги. Больше им никогда не удавалось подойти к лесу, а потом они и вовсе забыли, где он находится. А потом они вообще забыли про лес, который ушел от людей.
Таких мест на земле довольно много. Люди их называют по-разному — Шамбала, Беловодье — и слагают легенды о волшебниках, которые их прячут. Но их никто не прячет, они сами ушли. Там летают железные бабочки, и среди сосен растут железные деревья, и по ним прыгают рыжие пушистики.
Пес по кличке Реми всю жизнь хотел обзавестись собакой. Мечта у него была такая.
В собачьем паспорте у Реми было написано «метис». Что за слово! Никакие индейцы с появлением Реми на свет не имели ничего общего. Дворняга он был, дворняга. Дворянской породы животное. А у благородного дворянина и мысли благородные.
Ну скажите вы мне — какой дворянин, да еще благородный, считает себя собакой? Вот и Реми тоже, хотя и знал, что он — Сережина собака, в глубине души так не думал, считая себя человеком. Четвероногим, правда, и с хвостом, но человеком.
А среди людей принято заводить себе собаку. Вот как Сережа завел себе Реми. Наверное, это очень интересно — иметь собаку. Реми тоже хотел завести собаку.
Самые любимые собаки появляются в доме всегда неожиданно. Пес по кличке Реми гулял с Сережей — рядом, как и положено воспитанной собаке, слева от Сережи, нога к ноге. А на дороге воробей лежал. С ниткой на лапке. Мальчишки поймали, а он вырвался. Реми потрогал воробья лапой. Воробей трепыхнулся, пискнул и клюнул Реми в пятку.
«Вот оно», — понял Реми, холодея от счастья.
Сережа сделал вид, что ничего не видит.
Наверное, Реми удалось снять лапами намордник или хотя бы сдвинуть его.
Потому что воробья он принес домой. Реми был не такой начитанный, как Сережа. Поэтому свою собаку с крылышками он назвал просто и скромно — Барбос. Самое собачье имя.
Воробей нагадил Реми в миску и на коврик. Реми его воспитывал. Брал зубами за нитку, свисающую с лапки, и вел в коридор гадить там. Воробей Барбос был еще щенок — и ужасно невоспитанный.
Утром Реми проснулся оттого, что Барбос сидел у него на голове и сосредоточенно поклевывал за ухо.
«Гулять хочет, — понял пес Реми и вздохнул. — Кошмар какой-то. Морока с этими собаками».
У Барбоса крылышко было сломано. Реми его на улицу решил пока не водить: пусть крылышко сначала заживет. Пока сам Реми гулял с Сережей, Барбос расклевал собачий коврик и расплевал по всей квартире. Вернувшись, пес Реми долго говорил Барбосу «фу», тыкал его клювом в клочья шерсти и сам собирал их.
Ночью Барбос чирикал во сне и вздрагивал. Реми взял его к себе.
Свернулся клубочком, как большое мохнатое живое гнездо, а Барбос сверху. В тепле воробей Барбос перестал тревожно пищать и заснул спокойно. А вот Реми не спалось. Он лежал и думал, что наклювник Барбосу не нужен, потому что Барбос ниже сорока сантиметров в холке. Но вот не скажет ли чего дворник, если он выведет Барбоса без поводка?! Так и не придумал. Заснул. И зачем заводить собак? Хлопот с ними полная пасть.
