Шлюпка лениво раскачивалась, пока они менялись местами и рассаживались так, чтобы равномерно распределить нагрузку.
Скрипнули и зазвенели уключины,
— Ве-е-сла-а... на воду!— скомандовал Левка. Володька и Костя выкладывались уже не ради того, чтобы покрасоваться.
Берег приближался. Наконец, шлюпка царапнула днищем песок. Костя спрыгнул и с нахлынувшей волной затянул ее.
Через тихий пляж к ним шел лодочник — дочерна загоревший, сухощавый старик-азербайджанец. Он качал бритой головой.
— Гамбар-ата! Нэ олуб? (Нэ олуб — что произошло, что случилось (азерб.).) — крикнул ему Костя.
Старик, не отвечая, продолжал качать головой. Лишь подойдя к ребятам вплотную, он цокнул языков? и заговорил:
— Пачиму каталыса долыга? Висе ехали.,. Война, джерман пошел. Война.
Марина стиснула Костино плечо, но он этого не заметил. Море блестело, и по-прежнему нигде не было чаек. Девушки поспешно натягивали сарафаны прямо на сырые купальники.
Легкий порыв ветра дернул оставленную кем-то присыпанную песком газету. Потом — посильнее —подхватил газету, потащил и прибил к пустому фанерному киоску.
— Он что-нибудь путает. Путает, путает!— с отчаянной надеждой в голосе сказала Люда и взглянула на Левку.
— Не знаю. Не понимаю,— сказал Левка, теребя густые вьющиеся волосы.— Ничего не понимаю! Мы все читали заявление ТАСС, неделю назад. Ясно же сказано, яснее нельзя,— ложные слухи, никакой войны нет, нет и не предвидится.
— А теперь она есть,— сказал Костя.
— Я думаю — провокация, может быть? Вроде той, что японцы затевали на Хасане, на Халхин-Голе? Но — война?.. Нет, не может быть! Гитлер не дурак воевать на два фронта.
Спокойное море и пляж, густая зелень виноградников, которые тянулись вдоль верхней кромки берега., Отсюда до станции было километра два с половиной. Пока шли по пляжу, ноги тонули в песке, но как только каменистая тропинка вывела их наверх,— зашагали быстрее.
Костя неожиданно для всех, неожиданно для себя взял Марину под руку и ускорил шаги. Володька хотел нагнать их. Но Костя, не останавливаясь, через плечо, посмотрел ему прямо в глаза. А Марина и не обернулась.
Костя услышал, как Люда сказала:
— Брось, Володенька, идем с нами...
Люда утешала его всем своим видом, голосом. И так же она бы утешала Костю, если бы Володька сейчас шел впереди, рядом с Мариной, вдвоем, а не втроем, как обычно.
— У нас же нет денег на билеты,— сказала она.— Я отдала лодочнику все.
— Теперь это не важно,— ответил Костя.
На станционной платформе собрался весь пляж, никто еще не сумел уехать. Мужчины, как в форме, в белых летних брюках, женщины — в разномастных сарафанах. Так же все они выглядели рано утром, когда ребята только ехали с Сабунчинского вокзала в Мардакяны купаться и кататься на лодке. Но сейчас это были совсем другие люди. Они переговаривались вполголоса, и общее выражение тревоги делало похожими самые разные лица.
Электрички шли переполненными. Они не останавливались и недобро, гнусаво выли, пролетая мимо. Марина внезапно протянула руку к дереву. Разорвала листок и половину дала Косте.
Это была их постоянная игра — в зелень. Зелень надо постоянно держать при себе. «Ни сорвать, ни поднять, вашу зелень показать». А если у тебя не окажется ее, ты проигрываешь любое желание. Костя подумал: куда бы ни занесла его война, у него всегда будет при себе живой зеленый лист.
Откуда-то появился пожилой мужчина в тюбетейке. Он только что слышал выступление Молотова по радио — его повторяли, а в первый раз он выступал в двенадцать по-московскому. Ровно в двенадцать. Да, война. Да, они вероломно напали, первыми, без объявления. Бомбили Брест, Одессу и Киев, Минск...
— А Ленинград?— быстро и громко спросила Марина.
— Ленинград не называли.
Вопросы посыпались на мужчину со всех сторон, точно будущее зависело от его слов. Как Молотов говорил? Спокойно. Но волнение все же чувствовалось. Сказал под конец: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами...»
— Как же, как мы уедем? - спрашивал Левка нетерпеливо, можно было подумать, что он вот сейчас, как только доберется до города, сразу и вступит в бой.
Наконец, товарный состав задержался у перрона. Костя не отпускал руку Марины. И правильно сделал. Толпа кинулась к пустым открытым платформам, Люда с Левкой и Володька растворились сразу и куда-то исчезли.
Перрон опустел — так же, как совсем недавно опустел пляж. Паровоз вскрикнул, и состав дернулся. Ровно застучали колеса. Костя с Мариной попал на одну из хвостовых платформ, на ходу ее мотало из стороны в сторону.
— Что же теперь? Что, Костя?— спросила Марина.
— Что? Будем воевать,— сказал он и обнял ее за плечи.
Поезд безостановочно уносил их в ярко-желтый июньский день.
День, на который был назначен сорокакилометровый переход комсомольско-молодежного полка школьников, выдался мутный. Падал крупный снег. Пока шли по городу, на асфальте, на мощенных булыжником мостовых, было еще терпимо. Но за Нагорным парком дорога раскисла. Под ногами почмокивала жидкая грязь. За Волчьими Воротами дорога повела по склону горы, уходившей к свинцовому небу, подставляя тающим хлопьям непокрытую вершину. А справа склон обрывался в продолговатую долину.
По краю дороги торчком стояли короткие рельсы. Некоторые из них были погнуты. Несколько лет назад Костя проезжал здесь на стареньком, но бодром «форде». Отец направлялся в Кара-Даг, там у них забуривались две разведочные скважины, и Костя упросил взять его в эту поездку. Утро было ясное, я нефтяные вышки казались воткнутыми в землю спичками. Шофер рассказывал — однажды ночью на этом спуске пьяная компания своротилась под откос, и все четверо сгорели с машиной. Тогда там, внизу, еще были заметны черные пятна горелого песка. А в Кара-Даге нефтяники на первое время устроились в рыбацком поселке у моря. Костя впервые попробовал настоящей тройной ухи. Такой ему больше есть не приходилось.
Он поправил на плече ремень учебной винтовки и оглянулся. Его догонял Рауф Джеванширов.
— Слушай, командир,— сказал Рауф.— Какой нам смысл тащить на себе десять кило проклятого песку? А по такой погоде он отсыреет, станет еще тяжелее.
Костя молчал.
— Ни к чему это,— продолжал Рауф.— Надо будет — двадцать потащим. Тридцать! Сорок! А сейчас... Не узнают, ни один черт. А перед самым Лок-Батаном снова наполним рюкзаки. Там. тоже песка сколько хочешь, даже еще больше.
Костя поправил винтовку. Плечо не успело притереться, хоть они занимались военным делом три раза в неделю.
Сквозь шум ветра послышался гул мотора. Они отбежали на косогор, но обогнавшая полуторка все равно обдала их грязью.
— Красивые вернемся мы в город,— сказал Рауф, вытирая платком лицо.— Ну, так как, командир?
— Нет, Рауф.
Тот пожал плечами.
Они пошли рядом. Костины сапоги, надетые в поход, стали бурыми — под цвет грязи.
— Слушай, а почему ты не разговариваешь с Володькой, а?—спросил Рауф.— Столько лет дружили, с первого класса...
— А ну его!
— Ведь раньше вы осе время были вместе.
— То раньше,— сказал Костя, ловя на рукав снежинки, которые тут же таяли.— Понимаешь, это все Марина. Но я честно... Она со мной хочет дружить. А Володька никак не может это пережить.
— Нехорошо! Нехорошо ссориться из-за девчонки,— сказал Рауф.— Но я знаю — ты не виноват.
Они уже спустились в долину и шли по ровному месту. Если бы сквозь снежную завесу можно была увидеть вышки, они бы, как тогда, отсюда стали похожими на карандаши.
Костя расстегнул брезентовую планшетку — ему удалось выменять ее на свой портфель, который валялся дама без надобности,— кто же в старших классах, кроме присяжных отличников, таскает в школу учебники?
Из планшетки он достал карту, заложенную, как раз на том месте, где пролегал маршрут, и полой, телогрейки прикрыл ее от падающего снега.
Рауф тоже наклонился.
— Вот конец, спуска от Волчьих Ворот,— сказал Костя.— А мы примерно здесь. Мосток через канаву по условиям похода — зона артобстрела. Придется обходить стороной.
— Ну, это уж совсем чушь!— возмутился Рауф, и его черные глаза вспыхнули, словно два непрогоревшых уголька.
Подтянулось еще несколько человек — все отделение.
— Зачем остановка?— спросил Левка Ольшевский.— Перекур с дремотой?
Им нравилось повторять словечки и выражения нового военрука, старшего лейтенанта Григорьева. «Перекур с дремотой», «болтаешься, как дерьмо в проруби», «это тебе не у тещи — блины есть», а особенно его наставление: «винтовку прижимать к себе, как любимую девушку, когда она вырывается». Девушки были не у всех, а уж тещ — ни у кого не было, но все понимали, о чем речь.
— Перекур, но без дремоты, ребята,— сказал Рауф.— Косте взбрело обходить какую-то «обстреливаемую» зону!
