Всё очень просто. Назначенный дежурный ходит между столами и следит, чтобы никто не разговаривал. Понятно, что если подходить к каждому и говорить: «Тихо!», не на каждого это произведёт впечатление. Поэтому лучшим способом было просто бить по губам. Это разрешалось официально, и даже поощрялось.
Не каждый, конечно, годился в дежурные по тишине. Это должен быть достаточно сильный и уверенный в себе индивидуум, не боящийся, что ему отомстят после окончания дежурства.
Таким и был дежуривший в этот день некий Юра Гиров. Шустрый крепыш, заводила в самых шумных играх и свалках, Юра ревностно взялся исполнять обязанности дежурного по тишине. Ещё бы: сам-то он мог свободно разгуливать по комнате и даже, в случае необходимости, разговаривать!
Так что в комнате стояла гробовая тишина, лишь изредка прерывающаяся очередным шлепком по губам. Воспитательницы из других групп специально приходили посмотреть на образцовый порядок, а наша с гордостью всем говорила:
– Когда Гиров дежурит, даже муха не прожужжит!
Образцовый порядок, установленный Юрой, так пришёлся по душе воспитательнице, что она назначала его дежурным и на следующий день. Казалось, вопрос решён раз и навсегда: Юра нашёл себя на этом поприще, и руководство было не против закрепить за ним эту должность навсегда.
Но, увы! Юра не выдержал испытания властью!
На следующий день он не просто ходил между столами. Упиваясь властью, он чрезмерно выпячивал грудь, пританцовывал, корчил уморительные рожи. Он любовался собой и призывал всех, чтобы любовались им. Ему уже мало было того, что его боялись,- он жаждал популярности! Занятая своим делом воспитательница иногда всё же настороженно косилась на Юру, но одёргивать его не стала: тишина в комнате была по-прежнему образцовой.
Развязка наступила перед самым обедом. Из кухни вернулись две девочки, назначенные дежурными по посуде. Принеся с собой тарелки, глубокие и мелкие, чашки для компота, они принялись расставлять всё это по столам. В процессе расстановки они обменялись друг с дружкой парой фраз. В тот же миг к ним подлетел Юра и каждой заехал ладонью по губам.
– Нам можно разговаривать! Мы – тоже дежурные! – возмутились девочки.
Но Юра не слушал никаких аргументов. Он разошёлся не на шутку, и, чем громче девочки роптали, тем сильней и размашистей он бил их по лицу, перескакивая от одной к другой. Подоспевшая воспитательница схватила Юру за руку.
– Садись на место! Нам не нужны такие дежурные, которые бьют других дежурных!
Больше Юре дежурить по тишине не предлагали. Так впервые в жизни я увидел человека, наказанного за превышение полномочий. Наказанного, надо сказать, очень мягко.
Кто-то может сказать: какой-то редкий, уникальный детский сад! Не думаю.
В первом классе нас собралось около сорока человек, все из разных садиков. Дарья Семёновна, наша учительница, на первом уроке долго объясняла, как надо себя вести, что надо обязательно поднимать руку, если хочешь обратиться к учителю. И тут же над партами взметнулась рука.
– Можно, я буду дежурить по тишине? – спросил незнакомый мне мальчик из какого-то другого садика.
Дарья Семёновна, нахмурившись, объяснила, что здесь нам не детский сад, и такие вещи здесь не практикуются.
В школе нас тоже воспитывали в марксистско-ленинском духе. И мы, понятно, не были ангелами. Дарья Семёновна, крупная женщина с большим педагогическим стажем, часто в сердцах ударяла классным журналом об стол, приговаривая: «Ну, орда! Ну, орда!» Но среди всех разнообразных видов дежурств такого явления, как дежурство по тишине, не наблюдалось.
Сорок лет прошло с тех пор. Мы живём в другое время в другой стране. Это нам так кажется. Но, поверьте, ещё слишком много у нас государственных мужей и политических деятелей, которые хотят, чтобы повсюду была тишина. Пусть даже ничего не делают, лишь бы не шумели. И, поверьте, в случае чего нашлось бы немало охотников «дежурить по тишине», как в старые «добрые» времена. Не дай Бог!
2007
Эту дату я помню абсолютно точно: 22 октября 1986 года.
Это – дата рождения моего сына. В тот день я, как всякий нормальный инженер того времени, получил разнарядку на овощную базу. Одевшись погрязней, я к назначенному времени явился к стенам своего КБ, где в ожидании автобуса собралась группа моих коллег. В ушах ещё звенел голос дежурной медсестры из роддома, которая по телефону сообщила пол, рост и вес ребёнка.
Такой новостью я не мог не поделиться c коллегами. Моментально это докатилось и до старшего группы. Когда подошёл автобус и все расселись по местам, старший стал рядом со мною в проходе обратился к присутствующим:
– Есть предложение отпустить нашего товарища сегодня домой! А самим выполнить за него норму! Кто «за»?!
Проголосовали дружно, и в следующую минуту я оказался вольной птицей. Чтобы не терять зря неожиданно свалившегося на меня свободного времени, я решил отправиться в центр города поискать каких- либо алкогольных напитков. Интуиция подсказывала мне, что эти напитки скоро пригодятся.
Был самый разгар борьбы с пьянством, провозглашённой ЦК КПСС. Как всегда, в этом деле не обошлось без идиотизма. В целях искоренения пьянства и алкоголизма были вырублены элитные виноградники Крыма, Кавказа и Бессарабии. Хорошее вино мгновенно исчезло с прилавков. Зато дрянная водка и плодово-ягодное вино, именуемое «жужкой», оставались к услугам граждан СССР. Для производства этого пойла качественное сырьё не требовалось, но и его приходилось покупать с немалым трудом.
На улице Университетской находилось одно злачное место – бар «Грот». К нему примыкал винный магазин. В этом магазине я и обнаружил в тот день километровую очередь за сухим вином. Вино было не бог весть какое, кажется «Солнечная гроздь», но и то хорошо, что натуральное, виноградное. Очередь изгибалась по залу в четыре колена, и стоять пришлось около часа. Давали, как всегда, по две бутылки в одни руки.
Когда, наконец-то, до меня дошла очередь, продавщица, здоровенная тётка, подозрительно уставилась на меня.
– А Вам есть двадцать один год?!
– Да Вы что?! Мне уже двадцать шесть! – возмутился я.
Дело в том, что я всегда выглядел моложе своих лет. А в старой, куцой курточке ещё студенческих лет, в подростковой вязаной шапочке я был вообще похож на мальчишку. Но что было делать: на овощную базу надевалось всякое старьё, а переодеться я не удосужился. За это и поплатился.
– У Вас есть какой-нибудь документ?! – прокурорским тоном спросила тётка.
Никакого документа у меня, естественно, с собою не было. Отчаянно ища выход из ситуации, я показал ей свою правую руку с обручальным кольцом на безымянном пальце.
– Ну, и что? – пожала плечами тётка. – Жениться можно и в восемнадцать лет, а спиртное только с двадцати одного!
В эти секунды я особенно отчётливо осознал весь идиотизм наших законов: обзавестись семьёй в 18 лет можно, а пить вино – нельзя! Но времени для раздумий и дискуссий не было. Очередь шумела, нервничала, и я понимал, что в любой момент меня оттуда могут выбросить.
И вдруг я вспомнил о своём последнем козыре. Решительным жестом я сорвал с себя вязаную шапочку и предъявил продавщице свою изрядно полысевшую голову. Лысеть я начал рано, очень переживал по этому поводу, втирал в голову разные бальзамы, принимал разные витамины. Но в этот раз мой недостаток сослужил мне хорошую службу.
– Вот это – самый лучший документ! Стопроцентное доказательство! – заржала очередь.
Продавщица развела руками и выставила на прилавок две заветные бутылки. Через минуту я шёл по улице с приятной тяжестью в сумке. Шёл и радовался жизни.
2007
Год 1991-й начался тревожно и так же тревожно заканчивался.
Начался он с расстрела мирных жителей в Вильнюсе, до лета успел всех достать длинными очередями за всем, что необходимо, талонами и отрезными купонами, блокированием счетов на сберегательных книжках. И в августе кульминация года – ГКЧП, плавно переходящая к зиме в ликвидацию СССР как географического понятия.
Кое-кто до сих пор патетически восклицает: «Развалили Союз!» Никто его не разваливал. Не нашлось бы столько ельцыных, кравчуков и шушкевичей, чтобы его развалить. Он умер естественной смертью. ГКЧП был последней неуклюжей попыткой сделать ему искусственное дыхание, а Беловежская тройка представляла собой консилиум, который констатировал смерть.
В чём же была причина? Каков диагноз? Ответ прост: руководящая и направляющая роль Коммунистической партии!
Работать или служить можно за страх, за совесть и за выгоду. У советской партноменклатуры к тому времени страха уже не было, а совести у них не было никогда. Выгода же, не ограниченная ни совестью, ни страхом, неизменно сводится к одному: получать всё, не вкладывая ничего. Старые идеологические штампы не только надоели народу, – они стали ненужной обузой для многочисленной армии дармоедов, которая этим народом управляла.
