4 декабря 198… г.
Как— то Колбакову намекнули: «Ну когда же ты пригласишь нас посмотреть свою квартирку?» Колбаков почувствовал себя уязвленным. Да это просто дерзость -немыслимое оскорбление! — задавать провокационные вопросы самому Колбакову! Ведь в этом коротком вопросе фактически крылось два обидных намека. Во-первых, на то, что Колбаков живет в какой-то там «квартирке» — это крошечный, но отнюдь не невинный суффикс «к» был не случайным. (Одно дело, когда приехавшие к тебе деревенские родственники будут расхаживать по огро-омной, просто-орной квартирище, и совсем другое, когда они со снисхождением начнут оглядывать твою трехкомнатную или подобную малогабаритную жилплощадь…)
Мало того, что Колбакова сначала обидели в лоб, его еще и ехидно подкололи, намекнув, что Колбаков — скряга, жлоб, скупердяй и бог знает что еще. Потому как очень неприятно, когда тебе дают понять, что ты все еще не освятил новые покои, что вся эта кубатура еще не оглашалась песнями и пожеланиями счастья и здоровья, что никто еще не прочил тебе внучков и теплого местечка — дай-то бог! — за границей. По старому обычаю заведено, что в новый дом — пусть даже полы еще не крашены — зовут и клей и подносят им угощение. Что верно, то верно, времена изменились, можно и не устраивать старинного курбана, а спокойно обойтись коктейлем. Мини-сандвичи, печенье, профитроли — высший шик, черт возьми, ну и дикарями же мы были, когда устраивали прежние обжираловки! Хотя, к слову сказать, если кто из друзей подстрелит на охоте серну или дикого кабана, можно организовать неплохие посиделки. Дичь вымачивается в вине и обильно сдабривается специями, в квартиру проникает дух Бакхуса, до времени таящийся на дне двух плетеных бутылей по двадцать пять литров каждая, которые только того и ждут, чтобы их раскупорили, и тогда уж они покажут этим новоявленным знатокам праздничной трапезы, в чем разница между вином заводского розлива и тем, буйным, играющим всеми соками жизни, что нацежено в винном погребке!
Колбаков мог бы легко парировать эту двойную обиду и тем самым раз и навсегда отучить своих горе-приятелей от привычки делать намеки. Первым делом он бы их ошарашил видом своего жилья, хотя это слово совсем не подходит к определению его квартиры. То были просторные луга, необозримые охотничьи угодья, то был уникальный уголок природы — пышной, могущественной, вечной. Часть природного царства, добавил бы я от себя, поскольку в апартаментах Колбакова имелись не только банальные гостиные и кабинеты, детские комнаты и ванные — на веранде в центре мраморной феерии журчал фонтанчик, а в зимнем саду расправляли ветви экзотические растения… Ибо человек, занявшийся созданием среды обитания, которая должна удовлетворить все его возросшие потребности, строит квартиру, а не квартирку! Бутыли с вином — красным и белым — на выбор первого гостя. Серна, дикий кабан или форель — дабы ублажить второго. Устройство супруги на работу или отпрыска в английскую гимназию — в зависимости от нужд третьего. Регулярные подарки — преподнесенные со знанием запросов четвертого. Так была выявлена «свободная» лестничная площадка с тремя квартирами, которые затем слились в одну. Потом были решены проблемы с мрамором, паркетом и окнами, бронзовыми ручками на дверях, был доставлен даже изящный фаянсовый унитаз, испещренный внутри кокетливыми розочками, — эх, мать честная, это Колбаков-то не разбирается в тонкостях?!
Правда, всегда выищется завистник, преисполненный подозрений и жажды мщения и спросит: «А деньги? Откуда у Колбакова взялись такие деньги?»
На что я могу сказать: есть специальные учреждения, которые ведают тем, кому какие деньги причитаются посреди бела дня или под покровом темной ночи. Пусть эти учреждения и занимаются денежными вопросами, а мне выпала другая роль — быть хроникером Колбаковского рода, потому что все течет, все изменяется, время выдвигает новых фаворитов, и могут порасти травой колеи, проложенные Кол баковыми во время их великого похода к персональному счастью.
Однако я отвлекся, а речь шла о том, что Колбакова уязвили в самую душу. И он хотел было сперва наполнить горящие злобой внутренности этих бедолаг разящей завистью во время прогулки по умопомрачительным Колбаковским чертогам, а затем окончательно добить этих наглецов, залив их глотки содержимым продуманно подобранных четырехгранных бутылок и сулей из винных погребов. Но…
Ох уж это страшное слово «но»! Сколько раз оно вставало на пути военачальников и завоевателей, сколько раз в решающее мгновенье возникало из земных недр и превращалось в каменную преграду, в стоглавого цербера, в непреодолимый запрет — стоп! Ни шагу дальше.
У Колбакова не было картин.
А квартира без картин все равно что лицо без глаз. Небо без звезд. Похлебка без соли. Разумеется, не составляет труда накупить всякой пестрой мазни, забить гвозди и повесить эти шедевры на стену. Слава богу, не перевелись еще торговцы лубочной продукцией для удовлетворения нужд недавно проникших в сферы материальной, а уж затем и духовной культуры. Но Колбаков…
Да не в том суть. Дело в том, что Дрянговы были обладателями трех полотен кисти известных художников и одной — даже заслуженного. Да и у Манчевых есть охворт, этот, как его… «Фле-ер! — крикнул Колбаков дочери Флорентине, находившейся в соседней комнате. — Кто нарисовал охворт Манчевым?»
Представляете — у них есть охворт! А я должен клеить на стены репродукции? Да ни за что в жизни! И у меня будут охворты и масло, могу даже распорядиться, чтобы стены разукрасили росписями, и когда пожалуют Дрянговы и Манчевы…
— И несколько старинных икон, папа, — вставляет Флер, а Дуня Колбакова утвердительно кивает головой, так как и она подметила, что в домах у интеллигентов замелькали старинные иконы. — Сегодня интеллигенту некуда податься без иконы. Цено, ты мне не мотай головой, я знаю, что говорю, икона — это стоящая вещь!
— Верно, — соглашается Цено Колбаков, припоминая, что государство высоко ценит старинные иконы и помещает их в музеи. — Верно, есть такой момент в дизайне внутренней архитектуры…
Эх, Цено, Цено, тебе ли не знать, что такое дизайн!
— Хорошо, согласен на две иконы, — говорит он, — раз вы так настаиваете. Чтобы освежить аранжировку…
И вдруг в голове его молнией мелькает мысль: бог ты мой, а ковры? Ковры, устилавшие полы в квартире Колбаковых, представляли сложное переплетение фактур, орнаментов и узоров, причем в каждой комнате они были различного цвета: в гостиных — красноватых тонов, в спальнях — зеленые, в кабинетах -оранжевые, а в будуаре Флер — цвета игривого «пинка». «Что еще за пинк, — высказался по этому поводу Цено Колбаков, — да это же самый настоящий розовый!» Но после того, как ему объяснили, что «пинк» по-английски и значит розовый, он пожал плечами и успокоился. Теперь надлежало подобрать картины в тон коврам, потому что это же ни в какие ворота не лезет: зеленый пейзаж, а под ним красный ковер. Или к оранжевому паласу — синий портрет. Или к пинковой дорожке — коричневый натюрморт или небесно-синий охворт…
— Во-первых, не «охворт», а «офорт», папа, — сказала Флер, — а во-вторых…
— А во-вторых, — взорвался Колбаков, — во-вторых, немедля приготовьте мне список, сколько картин для какой комнаты мне надо заказать и каких цветов. А все остальное не ваше дело!
Колбаков опустился в одно из золотистых кресел, и пока верная супруга наливала ему виски, стал размышлять над загадками дизайна и аранжировки. А по мне, хватит с меня и того, что я сегодня видел и слышал. Пора выбираться из колбаковских владений, чтобы вернуться сюда позднее, когда в окружении цветастых шпалер с привкусом искусства будут переминаться с ноги на ногу ошеломленные гости, завистливо цокать языками и неискренно расхваливать перед хозяевами все увиденное — и бронзовые ручки, и фаянс в розочках, и темно-синий натюрморт.
Услышав на улице вой сирены, вы, наверное, испуганно шарахаетесь в сторону.
О, спокойно! Не забывайте, что сегодня воскресенье. В воскресенье вой сирен может означать только одно: свадьбу! Марш Мендельсона, вуали, вопли «горько», мясное ассорти, завистливые взгляды, сплетни, головную боль. Впрочем, у многих голова продолжает трещать и на следующий день — качество алкоголя проверяется не всегда. Бывает, что люди тащат за сотни километров вино собственного изготовления, запекают телят или ягнят, погрязают в болоте старосветских, отдающих деревенскими замашками свадебных приготовлений. Как далеко вперед ушел Цено Колбаков от этой исторически изжившей себя эпохи сельских торжеств! Он выдает замуж единственную дочь, свою Флорентину (Флер) не для того, чтобы утверждать одряхлевшие традиции, а чтобы показать: колесо вертится, дорогие мои господа, вчерашнее — это не сегодняшнее, половики навсегда уступили место паласу, а по стенам двухсот пятидесяти квадратных метров жилья развешаны натюрморты в синем — зарубите это себе на носу!
