Не ожидал он, что придется столь долго сидеть в скверике, — немногие и нечасто открывали массивную дверь. А мог бы и ожидать: не многоэтажка. Это та населена, как старая рухлядь клопами. Эти живут комфортно, соблюдая сверхсанитарные нормы. К тому же кто за границей, кто… А черт их знает, где они бывают и что им дома не сидится, в таких-то хоромах.
За три битых часа, что клеился к скамейке, только один мужик проследовал в свои апартаменты. Уловил его комбинацию из трех пальцев на кодовом замке, но рисковать не хотел. Надо подстраховаться. Не тыкаться в дверь попусту: вдруг там сигнализация какая на неверно набранный код. И консьерж хоть и сачкует, и чаи пьет в своей опочивальне, но работкой непыльной дорожит и ухо держит востро, и выпрыгивает на каждый стук двери, что та самая блоха.
Прохожие торопливо шли мимо, не обращая на него внимания. За те часы, что он сидел в промозглом скверике, только дважды нарушилось его уединение. С час назад на соседнюю скамейку присела старуха, кряхтя, поставила рядом сумку и, не переставая кряхтеть, долго расстегивала бот, желая поправить сбитую стельку. И он, старательно прикрывая лицо газетой, мысленно клял старуху и убеждал ее поскорее отправиться восвояси: он опасался, что цепкий старческий взгляд запомнит его, и досадовал, что именно теперь, когда он не рискует смотреть поверх газетного листа, кто-то подойдет к подъезду, и он не увидит, как набирают код. Он даже хотел помочь бабке переобуться и растереть ноги, чтобы та побыстрее убралась из сквера, но тут же раздумал: она, растроганная, могла пуститься в пространный монолог и помешать ему. Но почему же помешать, возразил он сам себе. Он сможет, слушая старушенцию, смотреть на дверь в открытую, и не надо будет вынимать руки из карманов и раскрывать газету. Да, но кто же знает, что то за старушенция и как она оказалась в сквере? Хорошо, если бабка здесь случайно и ползет к автобусу, чтобы уехать на другой конец города. А если она живет в этом квартале и часами сидит на местных скамейках в водовороте новостей и событий? И до конца дней своих будет с умилением и слезами повествовать о нем, таком воспитанном, таком внимательном. А если она сейчас заговорит с ним и он ей не ответит, она будет рассказывать о его невоспитанности.
Он решил резко подняться со скамьи и зашагать с видом человека, что спешит в нужное место к точно назначенному сроку. Но тут старуха встала, кряхтя, и посеменила к тротуару.
Он вновь остался один в промозглом осеннем скверике. И вновь прохожие спешили мимо, даже равнодушным взглядом не удостаивая странного субъекта, что сырым осенним днем расположился в сквере со стопкой газет. И вновь безмолвен был подъезд в доме напротив: никто не входил, никто не выходил.
Но — наконец-то! — дверь открылась, и вышла женщина с хозяйственной сумкой, видимо, домработница.
Он напрягся в ожидании: сейчас она вернется, повесит на крючок сумку и наберет код.
Тут две девицы плюхнулись на соседнюю скамью, поглощая мороженое и издавая бессмысленные звуки, что у этих пустоголовых, должно быть, означали беседу и смех. И он вновь нырнул за газетный лист, вновь думая, что по закону подлости именно сейчас, пока эти кикиморы… мороженое…
И ноги стали мокрее, и руки холоднее.
Что за погода — ветрено и сыро. Слякотно и муторно — что в природе, что в душе. Хорошая погода! А ты хотел, чтобы птички пели, детишки шмыгали и бабки бдительные сидели по всем скамейкам, как эти куклы? Чудесная погода, превосходная — все прячутся по своим клеткам, а в доме напротив даже портьеры закрыты наглухо. Ветра они боятся. Как же, сдует их.
Девчонки фыркнули, загоготали, вскинулись и исчезли. Да, мартышки, ветрено и сыро. Ветрено и сыро было и на улице, и в душе — это пригодится. Природа — главный герой российского романа, а российские герои, если они не персонажи соцреализма, положительными не бывают. Хотя — как посмотреть. Или — почитать. Или — послушать. Иной литературовед закрутит такое, такой подтекст раскопает, что…
Так, эта кукла идет явно к дому. Надо же, пешком. Бензин, что ли, кончился? Или решила улице прикид показать? Или — прислуга? Здесь же… Для прислуги уж больно… Ну, так тут и прислуга имеет, не сравнить… с кем? Да ни с кем! С кем бы он сравнивал? Но с кем-то надо же все-таки сравнить. Без сравнений роман может быть англосакский, или как его там… Ну, так эта свора и пищит от них. Ничего, пропищат и в нашем интерьере.
Кукла продефилировала к подъезду. Что хорошо в этой публике — с их самомнением и самолюбованием где им заметить, что кто-то наблюдает, какой она код набирает. Для нее ясно: не то что прохожие — дома онемели при ее виде и окна распахнули от восторга.
Неспешно — главное не суетиться, не привлекать случайного внимания — подошел к подъезду, придал пальцам нужную форму, ту, что только что имели пальчики в лайковых перчатках, — и замок щелкнул и дверь распахнулась.
Он постоял внутри подъезда, прислушался к непривычным запахам, звукам, и тугая тяжелая волна ударила по вискам.
Нет, сейчас он входить не будет. Время у него есть, пара месяцев, как минимум. Пусть и этот день, и мужчина в сквере забудутся и кралей, и бабкой, и мартышками. И всеми, кто мог нечаянно его заприметить из окна дома или автомобиля.
* * *
За окном свистало, грохотало, стонало. Не погода — ожившая картина сценария. И в этой какофонии новый негромкий звук — он прислушался настороженно: шаги на лестнице? Нет, оттенок голоса улицы, голоса природы. Он вновь обернулся к окну: в темно-сером свете темно-серые деревья гнутся к темно-серой земле. И ветер, невидимый и властный, незримый хозяин положения. Как в жизни. Как в истории. Но — сейчас в атмосфере что-то сдвинется, и ветер поменяет направление или исчезнет вовсе. Вот так же судьбы людей и народов.
Хватит философии! Им не нужны мысли, им достаточно ссылок на застывшие догмы и гранитные имена. Они жаждут ужасов: вкус чужой крови придает особую прелесть их сытому бытию.
Он шагнул к столу, где лежала стопка исписанной бумаги, перечитал вторую главу. Постоял, снова глядя в темноту окна. Он им преподнесет интригу. Он им раскроет психологию преступника.
За стенкой пробили часы — девять.
Пора! Другого такого вечера не будет. Или действовать. Или смириться с участью серого стада.
Действовать!
Он шагнул в прихожую, сдернул с вешалки пальто и застыл с ним в руках, но тут же стал надевать медленно, и пуговицы застегивал медленно. И медленно обулся. И вернулся в квартиру, к столу. Посмотрел на стопку бумаг, на погасшее окно монитора, оглянулся на столик, где серела кофеварка. Взял листы со второй главой и перечитал.
Шагнул к двери, но вновь вернулся, аккуратно сложил листы и убрал стопку в нижний ящик стола. И снова оглянулся, словно боялся оставить включенным утюг или чайник.
И вышел из квартиры, осторожно закрыв за собой дверь.
Тихим шагом спустился по темной лестнице. С минуту постоял в дверном проеме, слушая свист и вой ветра. Приподнял воротник пальто, втянул голову в плечи и — переступил порог.
* * *
Дождь стучал по подоконнику, и сильные порывы ветра ударяли о стекло, и волновался тюль, и трепетал свет ночника, и устало урчал компьютер — все так плавно, в такт блюзу. Сейчас бы чашку ароматного чаю и хорошую книгу, а приходится лопатить километры убогой писанины.
Нет, не так представлял Владимир Иларионович Першин свое участие в работе жюри. Он, конечно, предвидел, что придется почитать и что будут романы уровня среднего, и даже низкого, но не до такой же степени! И не в таком объеме.
Глаза болели, и перенасыщение переходило в отвращение, и то, что в начале вечера выглядело не лишенным интереса, к ночи становилось откровенным бредом.
Воистину, в этой стране пишет каждый второй. Да если бы только в этой! Сколько их уехало в поисках кисельных берегов за моря-океаны, а туда же — русские писатели.
Валентина Глебовна приоткрыла дверь, спросила от порога:
— Может быть, прервешься? Выпьешь чайку?
— Пожалуй, на сегодня я все, — Владимир Иларионович хотел выключить компьютер, но решил получить почту.
Сообщений двадцать появилось на экране, и с десяток, рекламных, Владимир Иларионович удалил не читая.
Взгляд выхватил строчку: «Зная вас как человека порядочного и профессионала в своем деле»…
Першин раскрыл письмо.
«Прошу извинить мою… но… Я — любитель хорошей литературы, которой сейчас, увы… Все заполонил ширпотреб… решил поделиться с Вами своим открытием. С интересом и некоторым разочарованием просматриваю романы, представленные на конкурс… На сайте, где публикуются романы авторов, что по тем или иным причинам представляют свои работы сами, не через номинаторов… просмотрел с долей скепсиса, но каково же было мое изумление и радость открытия, когда среди словесной шелухи блеснул алмаз. Должно быть, кто-то из Ваших коллег отказал автору в номинации, и он, дабы успеть в намеченные сроки… Не хочу задеть Ваше чувство солидарности с коллегами, но…»
